Сергей Минцлов - За мертвыми душами Страница 47

Только что мы сделали еще несколько шагов, противоположная дверь отворилась и из нее в виде пухлого, белого шара выкатился нам навстречу небольшой, полный старичок с совершенно обритым, розовым лицом и коротко остриженными седыми волосами. Грудь и живот его как передником были прикрыты салфеткой; углы ее в виде длинных белых ушей торчали по обеим сторонам шеи; старичок, очевидно, вскочил из-за обеда. За ним катился другой шарик, немного пониже, но поплотней первого, — сереброволосая, румяная старушка в холстинковом платье. Позади виднелась остановившаяся на пороге, недвижная фигура моряка в белоснежном кителе, брюках и в белых же ботинках. На совсем молодом, довольно свежем лице его с тщательно подстриженными а-ля Петр Великий усиками стояло какое-то неопределенное — снисходительно-милостивое выражение. Нечего и говорить, что темные, нафиксатуаренные волосы на голове его разделял прямой, великолепный пробор. Сразу в нем чувствовался избалованный, единственный сынок, привыкший к поклонению домашних и взрастивший в себе привычку милостиво разрешать любоваться собою. Лет ему, однако, было около двадцати семи.

— Пров Иванович, драгоценнейший?! да как я рад! — завосклицал старичок, протянул обе ручки — полные и белые, — как все в доме, — навстречу моему спутнику.

Пров Иванович нагнулся и они облобызались.

— Вот вовремя поспели: мы только что за окрошку принялись, чудесная сегодня у нас окрошка!! — говорила в то же время старушка; румяные личики обоих супругов цвели самым искренним удовольствием и радушием.

Пров Иванович представил меня, и я удостоился от хозяев таких горячих рукопожатий и привета, словно я сделал им Бог весть какое одолжение тем, что попал к ним. Сынок раскланялся изящно, но совершенно равнодушно и не обмолвился ни словом.

Гурьбой мы вступили в столовую; проворная чернушка добыла из белодубового буфета еще пару тарелок и прочих принадлежностей, и все расселись кругом стола. Около хозяйки возвышалась монументальная белая миска, и я с великим удовольствием принялся уничтожать поданную мне, действительно чудесную, свежую окрошку, в которой плавал большой, прозрачный кусок льда.

— А я тебя как манну небесную ждал, Пров Иванович! — заговорил хозяин. — Советец нужно у тебя по хозяйству спросить! Он ведь у нас оракул… — обратился он ко мне и кивнул на Прова Ивановича, — чуть что, мы все к нему.

— Мартын Задека… — проронил офицер.

— И мне вы очень нужны, Пров Иванович! — подхватила хозяйка. — Знаете, ведь, это он нас научил сад из одной антоновки насадить! Как выгодно оказалось!

Пров Иванович улыбался углами рта.

— Ну, захвалили! — произнес он. — И я к вам не без дела. Помните, как имение я вам продал, книжки наверху были; целы они у вас?

Розовые старички переглянулись.

— Часть там и осталась — ответил Петров.

— Для чтения — пояснила его жена.

— А прочие где?

Петров перевел круглые глаза на нее. — Где, Сонюшка, прочие?

— Не помню что-то… да не в сарае ли? Ну, конечно: когда шкапы для Андрюшиного платья поставили, убрали их; места они много занимали!

— А я вам покупателя на них привез! — Пров Иванович указал на меня.

Хозяин не понял.

— На что это «на них»? — переспросил он.

Я вмешался и поведал все обстоятельства дела. По мере моего рассказа наивные глаза Петрова вытаращивались все больше, нижняя пухлая губка отвисла и обнажила довольно хорошо сохранившиеся зубы: он, очевидно, совершенно не постигал ни смысла, ни возможности поездок по такого рода делам. Изумление отразилось и на круглом личике старушки; оба они так сжились друг с другом, что все воспринимали и чувствовали совершенно одинаково.

— Так-таки все и ездите? — спросил Петров. Кажется, я предстал в его воображении в качестве вечного жида, кружащегося по свету с книгами под мышкой. Я не мог удержаться от улыбки.

— Да, каждый год!..

Просияли, глядя на меня, и старички.

— Хе-хе-хе!!. — мягким смешком залился Петров; ему завторил тихий, но более грудной смех хозяйки. Всем стало весело.

— И пришло же вам в голову такое… — он затруднился выговорить, какое-то просившееся на язык слово — занятие?

— Может быть, вы уступите мне некоторую часть ненужных вам книг? — осведомился я.

— Да понятно дело отдам!! — воскликнул Петров. — Только не съели ли уж их мыши?

Обед кончился и мы поднялись из-за стола. Все нагрузились вплотную, да иначе было и невозможно у таких радушных хозяев, беспрерывно потчевавших то тем, то другим, и потому моя просьба о разрешении пойти осмотреть книги была встречена новым удивлением.

— Да не вздремнете ли лучше немножко? — сказал Петров, оглаживая обеими руками круглое брюшко свое: книжки, ведь не волк, в лес не убегут! Плюньте на все и берегите свое здоровье, как говорили у нас в гимназии! хе-хе-хе.

Я отговорился тем, что никогда не сплю после обеда и меня поручили заботам чернушки, которой дали подробное наставление, куда вести меня. Старички укатились по обеим сторонам Прова Ивановича во внутренние комнаты, а я в сопровождении своей шустрой компаньонки направился через просторный двор к сараям. Моряк, мурлыча что-то из «Риголетто», с газетой в руке, поднялся к себе в мезонин.

Чернушка лучше своих хозяев знала, где что лежит у них и без всяких поисков, сразу привела меня в большой каретный сарай; там в дальнем углу, за старыми санями и коляской стояло друг на друге семь больших незаколоченных ящиков; из трех верхних торчали книги.

Я отпустил девочку, а сам оттащил немного вперед коляску и сани, освободил себе поле действий и в буквальном смысле слова погрузился в книги. На них густейшим слоем лежала пыль…

Покончил с работой и, вымыв руки у колодца посреди двора, я вернулся в дом. Гостиная и столовая были пусты; сквозь раскрытые двери виднелась веранда, и я направился туда. С нее доносились голоса: беседовали Пров Иванович и офицер. Незнающий человек мог бы подумать, что разговаривающие передразнивают друг друга: оба говорили тягуче, но голос Прова Ивановича звучал естественно, тогда как второй еле ворочал языком, цедил слова сквозь зубы и произносил всякое «о» как «е» и каждое «е» как «э».

— Ну, это еще вопрос… — говорил офицер, — литература права, мужик — до сих пор еще не разгаданный сфинкс…

— Ничего он не сфинкс, а жулик!.. — равнодушно и как всегда уверенно возразил Пров Иванович. — Тут и разгадывать нечего!..

Я вступил на балкон и увидал, что моряк полулежал, развалясь в плетеном, японском лонгшезе, а Пров Иванович, как всегда, прямой и строгий, сидел поодаль в кресле. Проворный жучок опять накрывал на стол; хозяйка хлопотала около нее и, кажется, больше мешала, чем помогала; хозяин гулял по балкону, заложив толстенькие ручки за спину.

— А-а!! — приветствовал он меня радостным восклицанием, — ну как, устали достаточно, навозились?

— Надо спрашивать — достаточно ли унавозились?.. — процедил моряк.

Мое появление заставило его принять несколько более приличную позу.

— Все сделал, даже вымыться успел! — ответил я в свою очередь, невольно улыбнувшись Петрову: добродушие заразительно.

— Нужное-то что нашел? — спросил Пров Иванович.

— Нашел. Целую кучу книг отобрал!

— Кучу?! — ужаснулся Петров и даже головою потряс. — И в Петербург ее повезете?!

— Если вы разрешите — да.

— И жена вас не выгонит с ними с квартиры?

— Нет, она давно уже с этим примирилась!

Петров совершенно по-детски зажал себе ладошкою рот, фыркнул и закатился добродушным смехом.

— Ах чудак!.. ах чудак какой!! — восклицал он, сотрясаясь всем телом.

— Чудак, чудак! — смеясь и покачивая с легкою укоризною головою, подтверждала хозяйка. Оба они ни дать ни взять походили на пару белых, раскудахтавшихся кахетинских кур… Я начал смеяться тоже; глядя на нас заулыбался и невозмутимый Пров Иванович.

— Ну и насмешили вы нас — до слез!.. сказал Петров, вытирая влагу, обильно смочившую его щеки.

— Папан прямо трогателен!.. — заявил со своего лонгшеза моряк. — Всегда при слезе — и в горе, и в радости!..

Хозяйка оглянулась на забытый ею стол и всхлопоталась: — Господа, варенец подали, пожалуйте полдничать скорее!..

Офицер поднялся с лонгшеза, защелкал пальцами и довольно громко, но невнятно замурлыкал какую-то песенку. Ни голоса, ни слуха не было у него ни малейшего.

— Папенька с маменькойНебиль всю продали,Деньги все пропили,Тру-ля-ля-ля-ля!..

Ясно и громко пропел он.

— Что это ты, Андрюша, все эту глупость поешь? — с некоторой обидой обратилась к нему старушка. — И вправду, ведь, кто-нибудь подумает, что мы какую-то мебель пропили!..

Белые зубы офицера блеснули. Он запрокинул голову назад и захохотал.