Александр Яковлев - Осенняя женщина (Рассказы и повесть) Страница 48

- Мир вам, честные путники, - проговорил Федор, бросая у огня бревно.

Один из двух, благообразный старец с длинными седыми волосами и волнистой белоснежной бородой, недвижно глядя в пустоту перед собой, безмятежно отозвался:

- Мир и тебе, добрый человек. Присаживайся к огню. Вечера нынче холодные, сырые.

И он протяжно, с надрывом закашлялся.

- Благодарствуйте, - сказал Федор, снимая котомку и оглядывая второго человека, болезненного вида юношу, зябко натягивающего на колени коротковатую ряску. При появлении незнакомца юноша лишь коротко кивнул, испуганно посмотрев на старца.

- Угостить вот нечем. Худой день выдался, - проговорил старец, переводя дух и так же неподвижным взором глядя перед собой. - Думали в Крефельде разжиться, да видно прогневили Господа, совсем неладно получилось...

Юноша вздрогнул и оглянулся.

- Мне что, я стар, слеп, и плоть моя мало просит, а вот Клаусу, поди, тяжко. Молод, кровь горяча, силы бурлят...

Федор скептически оглядел худосочного Клауса.

- Ничего, братья, - сказал он, разворачивая лопухи. - Зато меня Господь щедро нынче одарил. Сейчас запечем пескариков, знатно получится. Был бы горшок, ушицей бы побаловались.

Старец уверенно протянул руку с длинными изящными пальцами и положил ее на плечо юноши. Тот послушно полез в ранец, лежащий у ног и достал закопченый котелок.

- Вот и ладно, - обрадовался Федор, беря котелок и поднимаясь, чтобы сходить за водой. - Горяченьким-то сполоснуть брюхо - самое разлюбезное дело при таком ночлеге...

Вскоре над костром уже булькала уха. Впрочем, кроме рыбы положить в похлебку было нечего. В округе, как выяснил Федор, лишним куском мало кто мог похвастать. Особенно дорого ценилась соль.

- Эх-хе-хе, - подкашливая, вздыхал старец Пфеффель, но сокрушаясь без особой горечи. - Времена темные, так что и мне, слепцу, не ущербно жить.

- А чем живете, хлеб-пропитанье добываете? - поинтересовался Федор, снимая котелок с огня.

- Я строфы в рифму слагаю, людям к празднику увеселенье устраиваю, сказал Пфеффель. - А Клаус... Он богословом был, да у него, вишь..., - он запнулся. - Вот и сегодня, в Крефельде, зашли на постоялый двор. И на наше счастье, у супруги хозяина, фрау Матильды, именины. Я ей такую ли оду зачитал. Хозяин растрогался, покормил нас завтраком, и ночевать оставлял, не прося платы. А Клаус, чувствую, сам не свой. Вижу, говорит, господин Пфеффель, вижу и здесь. А сам трясется. Он как видит, так и трясется.

- Да что видит-то? - спросил Федор, доставая ложку из-за голенища добротного сапога.

- А это уж пусть он сам расскажет, поскольку кроме него никто не зрит того, - усмехнулся Пфеффель, так же глядя перед собой и на ощупь отыскивая ложкой котелок, поднесенный Клаусом.

Федор поверх языков пламени пытливо поглядел на юношу.

- А что рассказывать-то, что? Коли не верит никто, что рассказывать? вдруг горячо и горько заговорил Клаус, так что котелок ходуном заходил в его руках, а ложка слепца забренчала о стенки. - Ну, вижу. И видел. В том самом постоялом дворе видел я женщину. Образ светящийся. И что? Хозяин на смех взял палку и стал ударять по тому месту, куда я указывал. Но ничего не произошло. Никто ничего не увидел, а образ так и остался стоять на месте, молитвенно протягивая ко мне руки.

Голос юноши звонко разносился в тумане. Должно быть, испугавшись этих громких звуков в темнеющей тишине, Клаус смолк.

- И что тут рассказывать? - наконец добавил он.

- В общем, прогнал нас хозяин. Фрау Матильда испугалась духа, вот хозяин и осерчал, - докончил за Клауса старик. - И никто не захотел нас пускать. Не больно духовидцев-то жалуют. Хорошо, бока не намяли. И ведь не в первый раз с нами такая история. Примерно с месяц назад, в Вельсе, так же зрел он нечто... Ну, видишь и ладно. Смолчи. Чего народ зря пугать? И так не сладко живет ныне человек, а ты его еще духами стращаешь...

- А живется, стало быть, не сладко? - спросил Федор, облизывая ложку и убирая за голенище. Затем он улегся на бок, подпер голову рукой и устремил взгляд в огонь.

- Да уж куда как сладко... Крестьянин один, а на него - папа, король, князь, рыцарь... и-и-и... да мало ли! Да и между собой никак не разберутся, - слепец махнул рукой.

- Отчего, как ты думаешь, появляются эти духи? - спросил Федор, обратившись к Клаусу.

Юноша вздрогнул, словно впервые заметив присутствие третьего у костра.

- Не знаю, - сказал он, поеживаясь, - но я вижу... Это правда.

И он вновь замолчал, уставившись в костер.

Влажная тьма полусферой накрывала скачущие, сияющие языки пламени и трех путников, волей случая сведенных воедино на земле немецкой.

Федор перевалился на спину, закинул руки за голову и вытянулся.

- Нехорошо это, - сказал он. - Причина должна быть. Коли появляются духи, надобно уж до причины докапываться. А так оставлять - нехорошо. Вот завтра и выясним. Утро вечера мудренее. А пока - соснуть не худо.

Юноша с изумлением посмотрел на него. И даже слепец повернул голову в ту сторону, откуда вскоре донеслось легкое похрапывание...

Федор проснулся от холода и сырости. Стояла почти такая же тьма, прорезанная лучами низко зависшего над горизонтом тонкого месяца. Но какая-то свежая нотка в воздухе, пробные птичьи оклики говорили о том, что рассвет близок. Слепец, сжавшись калачиком, подремывал на росной траве. Лишь Клаус пребывал в той же позе. Обхватив руками колени, он продолжал всматриваться потухший костер, над чуть красноватыми углями которого еще поднимались призрачные дымки.

- Что ж дров-то не подбросил? - деловито осведомился Федор, поднимаясь и потягиваясь.

Клаус вновь посмотрел на него так, словно увидел впервые, и Федор, махнув рукой, отправился к реке, откуда вскоре донеслось бодрое кряканье и плеск воды, под которые проснулся и Пфеффель, тут же сраженный приступом судорожного кашля.

Оживили костер, вскипятили воды, и под этот более чем скромный завтрак Федор принялся уговаривать товарищей по ночлегу вернуться в Крефельд. Слепец отмалчивался, а Клаус упрямо качал головой.

- Да вам ведь все едино, куда идти, - настаивал Федор. - А только слава про вас пойдет худая. Так и будете бегать? Тогда вам самое место в пустыне в какой-нибудь!

В конце концов, Пфеффель сдался.

- Верно. Что от судьбы бегать? Недостойно так вести себя. Смелее, Клаус, несостоявшийся магистр Биллинг!

Стали собираться. Клаус неохотно, но поплелся за бодро устремившимся в путь Федором, за котомку которого цепко ухватился Пфеффель.

К городской заставе вышли уже засветло. Заспанный будочник хмуро оглядел путников, криво ухмыльнулся, признав Пфеффеля и Биллинга, покачал головой, но ничего не сказал, принял монету и поднял шлагбаум.

Городок только-только просыпался. Но уже покрикивала голодная живность, хлопали двери, бряцали запоры ворот и ставень.

Троица путников не добралась до постоялого двора. На загаженной навозом рыночной площади, у ветхой ратуши их остановил городской голова, герр Бюхер. Приподняв шляпу перед Федором, отвесившим в ответ неглубокий поклон, голова мрачно посмотрел на Клауса, но обратился к Пфеффелю:

- Я, конечно, не могу препятствовать вам в посещении нашего города, коли вы заплатили входную пошлину. Но настоятельно рекомендую не задерживаться у нас. Наши бюргеры и со вчерашнего-то дня на вас сердиты, а коли вы им еще и сегодня попадетесь, после выпитого ими на именинах у фрау Матильды... Вам же добра желаю.

Однако благим намерениям герра Бюхера не суждено было сбыться. Утреннее злое похмелье выгнало на рыночную площадь хозяина постоялого двора, Фрица Зауэра. Опухший и раскрасневшийся, он шествовал во главе компании вчерашних собутыльников. Заметив путников, Зауэр круто развернулся и зашагал к ним. Чуть приподняв шляпу с пером, он еще на ходу обратился к голове:

- Герр Бюхер, мы ведь не для того вас выбирали, чтобы вы приваживали в наш город попрошаек и смутьянов. У нас и своих предостаточно!

- Послушайте, достопочтенный, не знаю, как вас звать-величать, вмешался Федор. - Вот этот юноша, - он указал на трепещущего Клауса, увидел нечто неладное. И я склонен доверять ему. Чем прогонять человека, желающего предупредить вас, не лучше ли прислушаться к его словам и установить истину?

- Если слушать каждого безумца, которых нынче много развелось, так и делом некогда заниматься, - огрызнулся Зауэр. - Да и не указ нам чужестранцы!

Из толпы соратников Зауэра выбрался коренастый крепыш с кожаными тесемками вокруг запястий и могучих бицепсов. Несмотря на утренний холод, облачение его составляли лишь штаны в обтяжку, сапоги, да мясницкий фартук.

- А вот мы их всех сейчас - в шею! - рявкнул он и расхохотался, увидев, как сжался Клаус и вздрогнул Пфеффель.

- Кто это? - негромко спросил Федор у Клауса.

Духовидец, трясясь всем телом, прошептал:

- Это мясник, Ганс. Силища у него - ой-ой-ой!

Федор, мягко отцепив от котомки слепца, продолжая движение телом, резко выбросил вперед правую руку. Огромный кулак глухо щелкнул о лоб мясника. Тот закатил глаза, обмяк всем телом, постоял, качаясь, и осел на землю. Все замерли.