Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4) Страница 49

"Он типичный авантюрист, энергичен, циник, смел. Его смелость - это, конечно, беспринципность, аморализм", - определял Самгин, предостерегая себя, - предостерегая потому, что Дронов уже чем-то нравился ему.

- В общем - это интересно. Но я думаю, что в стране, где существует представительное правление, газета без политики невозможна.

Дронов сел и удивленно повторил:

- Представительное...

Но тотчас же, тряхнув головой, продолжал:

- В нашей воле дать политику парламентариев в форме объективного рассказа или под соусом критики. Соус, конечно, будет политикой. Мораль тоже. Но о том, что литераторы бьют друг друга, травят кошек собаками, тоже можно говорить без морали. Предоставим читателю забавляться ею.

После этого Дронов напористо спросил:

- Ты признал, что затея дельная, интересная, а - дальше?

И грубо добавил:

- Согласен дать деньги?

- Я должен подумать.

- Должен? Кому? Ведь не можешь же ты жалеть случайно полученные деньги?

"Какой нахал! Хам", - подумал Самгин, прикрыв глаза очками, - а Иван Дронов ожесточенно кричал:

- Вехисты - правы: интеллигент не любит денег, стыдится быть богатым, это, брат, традиция!

Он говорил еще долго и кончил советом Самгину: отобрать и свезти в склад вещи, которые он оставляет за собой, оценить все, что намерен продать, напечатать в газетах объявление о продаже или устроить аукцион. Ушел он, оставив домохозяина в состоянии приятной взволнованности, разбудив в нем желание мечтать. И первый раз в жизни Клим Иванович Самгин представил себя редактором большой газеты, человеком, который изучает, редактирует и корректирует все течения, все изгибы, всю игру мысли, современной ему. К его вескому слову прислушиваются политики всех партий, просветители, озабоченные культурным развитием низших слоев народа, литераторы, запутавшиеся в противоречиях критиков, критики, поверхностно знакомые с философией и плохо знакомые с действительной жизнью. Он - один из диктаторов интеллектуальной жизни страны. Он наиболее крупный и честный диктатор, ибо не связан с какой-то определенной программой, обладает широчайшим опытом и, в сущности, не имеет личных целей. Не честолюбив. Не жаден на славу, равнодушен к деньгам. Он действительно независимый человек.

"Практическую, хозяйственную часть газеты можно поручить Дронову. Да, Дронов - циник, он хамоват, груб, но его энергия - ценнейшее качество. В нем есть нечто симпатичное, какая-то черта, сродная мне. Она еще примитивна, ее следует развить. Я буду руководителем его, я сделаю его человеком, который будет дополнять меня. Нужно несколько изменить мое отношение к нему".

Самгин напомнил себе Ивана Дронова, каким знал его еще в детстве, и решил:

"Да, он, в сущности, оригинальный человек".

На другой день утром Дронов явился с покупателем. Это был маленький человечек, неопределенного возраста, лысоватый, жиденькие серые волосы зачесаны с висков на макушку, на тяжелом, красноватом носу дымчатое пенснэ, за стеклами его мутноватые, печальные глаза, личико густо расписано красными жилками, украшено острой французской бородкой и усами, воинственно закрученными в стрелку. Одет был в темносерый мохнатый костюм, очень ловко сокращавший действительные размеры его животика, круглого, точно арбуз. Он казался мягким, как плюшевая кукла медведя или обезьяны, сделанная из различных кусков, из остатков.

- Козьма Иванов Семидубов, - сказал он, крепко сжимая горячими пальцами руку Самгина. Самгин встречал людей такого облика, и почти всегда это были люди типа Дронова или Тагильского, очень подвижные, даже суетливые, веселые. Семидубов катился по земле не спеша, осторожно" говорил вполголоса, усталым тенорком, часто повторяя одно и то же слово.

- Дом - тогда дом, когда это доходный дом, - сообщил он, шлепая по стене кожаной, на меху, перчаткой. - Такие вот дома - несчастье Москвы, продолжал он, вздохнув, поскрипывая снегом, растирая его подошвой огромного валяного ботинка. - Расползлись они по всей Москве, как плесень, из-за них трамваи, тысячи извозчиков, фонарей и вообще - огромнейшие городу Москве расходы.

Голос его звучал все жалобнее, ласковей.

- Против таких вот домов хоть Наполеона приглашай.

И снова вздохнул;

- Мелкой жизнью живем, государи мои, мелкой!

- Правильно, - одобрил Дронов. Расхаживая по двору, измеряя его шагами, Семидубов продолжал:

- Англичане говорят "мой дом - моя крепость", так англичане строят из камня, оттого и характер у них твердый. А из дерева - какая же крепость? Вы, государи мои, как оцениваете это поместье?

- Тридцать пять тысяч, - быстро сказал Дронов.

- Несерьезная цена. Деньги дороже стоят.

- А ваша цена?

- Половинку тридцати.

- Смеетесь.

- Тогда - до свидания, - грустно сказал Семидубов и пошел к воротам. Дронов сердито крякнул, прошипел! "Ж-жулик!" - и, отправился вслед за ним, а Самгин остался среди двора, чувствуя, что эта краткая сцена разбудила в нем какие-то неопределенные сомнения.

Вечером эти сомнения приняли характер вполне реальный, характер обидного, незаслуженного удара. Сидя за столом, Самгин составлял план повести о деле Марины, когда пришел Дронов, сбросил пальто на руки длинной Фелицаты, быстро прошел в столовую, забыв снять шапку, прислонился спиной к изразцам печки и спросил, угрюмо покашливая:

- Ты знал, что на это имущество существует закладная в двадцать тысяч? Не знал? Так-поздравляю! - существует. - Он снял шапку с головы, надел ее на колено и произнес удивленно, с негодованием: - Когда это Варвара ухитрилась заложить?

- Она была легкомысленна, - неожиданно для себя сказал Самгин, услышал, что сказалось слишком сердито, и напомнил себе, что у него нет права возмущаться действиями Варвары. Тогда он перенес возмущение на Дронова.

"Он говорит о Варваре, как о своей любовнице". А Дронов, поглаживая шапку, пробормотал:

- Замечательно ловко этот бык Стратонов женщин грабил.

Самгин сорвал очки с носа, спрашивая:

- Ты хочешь сказать...?

- Я уже сказал. Теперь он, как видишь, законодательствует, отечество любит. И уже не за пазухи, не под юбки руку запускает, а - в карман отечества: занят организацией банков, пассажирское пароходство на Волге объединяет, участвует в комиссии водного строительства. Н-да, чорт... Деятель!

Говорил Дронов, глядя в угол комнаты, косенькие глазки его искали там чего-то, он как будто дремал.

- Все-таки это полезное учреждение - Дума, то есть конституция, отлично обнаруживает подлинные намерения и дела наиболее солидных граждан. А вот... не солидные, как мы с тобой...

И, прервав ворчливую речь, он заговорил деловито:

если земля и дом Варвары заложены за двадцать тысяч, значит, они стоят, наверное, вдвое дороже. Это надобно помнить. Цены на землю быстро растут. Он стал развивать какой-то сложный план залога под вторую закладную, но Самгин слушал его невнимательно, думая, как легко и катастрофически обидно разрушились его вчерашние мечты. Может быть, Иван жульничает вместе с этим Семидубовым? Эта догадка не могла утешить, а фамилия покупателя напомнила:

"Снова - семь".

Дронов посидел еще минут пять и вдруг исчез, даже не простясь.

"Дом надо продать", - напомнил себе Клим Иванович и, закрыв глаза, стал тихонько, сквозь зубы насвистывать романс "Я не сержусь", думая о Варваре и Стратонове:

"Свинство".

возился с продажей дома больше месяца, за это время Самгин успел утвердиться в правах наследства, ввестись во владение, закончить план повести и даже продать часть вещей, не нужных ему, костюмы Варвары, мебель. Дронов даже похудел. Почти каждый день он являлся пред Самгиным полупьяный, раздраженный, озлобленный, пил белое вино и рассказывал диковинные факты жульничества.

- Состязание жуликов. Не зря, брат, московские жулики славятся. Как Варвару нагрели с этой идиотской закладной, чорт их души возьми! Не брезглив я, не злой человек, а все-таки, будь моя власть, я бы половину московских жителей в Сибирь перевез, в Якутку, в Камчатку, вообще - в глухие места. Пускай там, сукины дети, жрут друг друга - оттуда в Европы никакой вопль не долетит.

Самгин слушал эту пьяную болтовню почти равнодушно. Он был уверен, что возмущение Ивана жуликами имеет целью подготовить его к примирению с жульничеством самого Дронова. Он очень удивился, когда Иван пришел красный, потный, встал пред ним и торжественно объявил:

- Сделано. За тридцать две. Имеешь двенадцать шестьсот - наличными и два векселя по три на полгода и на год. С мясом вырвал.

Он сел в кресло, вытирая платком потное лицо, отдуваясь.

- Жарко. Вот так март. Продал держателю закладной. Можно бы взять тысяч сорок и даже с половиной, но, вот, посмотри-ка копию закладной, какие в ней узелки завязаны.

Он бросил на стол какую-то бумагу, но обрадованный Самгин, поддев ее разрезным ножом, подал ему.

- Не надо. Не хочу.

Дронов прищурился, посмотрел на него и пробормотал: