Давид Маркиш - Белый круг Страница 49

- Как что? - прикинулся простаком Матвей Кац. Ему, действительно, не приходило в голову, в чем он провинился и с какой стороны грозит опасность.

- Ты царский флаг нарисовал - вот что! - Усач долбанул кулаком по столу, рыбьи кости подпрыгнули. - Красно-сине-белый! Триколор!

- Но это же картина! - дерзко возразил Кац.

- Какая еще картина? - зловеще спросил усач. - Ты думай, что говоришь.

- Весь наш город - картина, - сказал Кац. - Карнавал улиц и домов. На нас смотрит сверху, - Кац указал пальцем в потолок, и усач проследил за его жестом, - сам Главный Костюмер и еще миллионы глаз, и видят: праздник!

- Праздник революции под царским флагом! - вскипел усач. -Ты религиозный дурман льешь, у тебя мысли уклончивые.

- Мысль должна иметь уклон, - стоял на своем Матвей Кац. - Если они все будут прямые, то загородят пространство.

- Это наше дело - загородят или нет, - решил усач. - Тебя кто подучил флаг рисовать? Отвечай! Костюмер - это кто?

- Бог это, - сказал Кац, как об обычном. И снова пальцем указал вверх.

- Ты, интересно, придуряешься, или от природы такой дурак? - выложив кулаки на стол, задумался усач.

- От природы, - разумно согласился Кац. - Все от нее происходит: краски, реки и леса и тетерев с тетеркой. И мы с вами тоже.

- Ты меня не вмешивай! - выкатив глаза, гаркнул усач. - Что еще за тетерка? Мой отец - гегемон, а мама - Октябрьская революция. Тебе надо расстрел дать!

- В древнем Вавилоне к празднику тоже приносили человеческую жертву, грустно сказал Кац. - Ваалу. Он тоже был гегемон.

- Так-так-так... - тюкая по крышке стола мутными ногтями, сказал усач.

- А насчет сочетания цветов, - продолжал невпопад Кац, - так это же творческая необходимость: белый, красный, синий. Если взглянуть на наш город с высоты птичьего полета, то что мы увидим?

- Ну что? - вкрадчиво спросил усач. - Здесь я вопросы задаю.

- Мы увидим многоцветную абстрактную композицию, - уверенно сказал Кац. - Ощущение праздника. Экспрессия. Абстрактная композиция номер один.

- Значит, номер один, - повторил усач, - это на Розы Люксембург... А номер два где ты хотел нарисовать?

Тут дверь отворилась, в кабинет вполне по-хозяйски вошел молодой рыжий еврей в коричневой кожаной фуражке.

- Это Кац, - представил задержанного усач. - Тот самый. Доставили.

- Ну что ж, - сказал вошедший и принялся рассматривать Каца с мрачным любопытством. - И я Кац. Бывает.

- Вы начальник? - спросил задержанный, и сама поспешность вопроса таила в себе надежду. - Тут вышло недоразумение, нелепость какая-то: какой флаг?! Это новое искусство, понимаете? Я же с ума еще не сошел, чтобы рисовать царский флаг посреди города!

- Каждый сумасшедший говорит, что он нормальный, - сделал назидательное замечание усач. - Нормальный как раз не стал бы диверсию устраивать.

- Какую диверсию? - дико глядя, закричал Матвей Кац. - Да я художник! Вон у Малевича одна штанина белая, другая красная, а небо голубое - он тоже диверсант? Да что вы такое говорите!

- С Малевичем этим мы тоже разберемся, - сказал усач. - Имя? Зовут его как? Отвечай!

- Оставь пока, - поморщился рыжий. - Это к делу не относится... Но вы, - он уставился на Каца своими темными вглядчивыми глазами, - если принципиально подходить, совершили преступление против революции. И даже если вы сделали это неумышленно, ничто не может освободить вас от ответственности.

- Значит, я арестован? - совсем уже потерянно спросил Матвей Кац. - Мне сказали, что я задержан для выяснения обстоятельств.

- Что вы думаете о красном цвете? - не ответил рыжий.

- Тяжелый цвет, нервный до срыва, - увлеченно сказал задержанный. Цвет вожделений: "Дай, а то убью!"

Усач слушал неодобрительно.

- Мой любимый цвет, - сказал рыжий и с удивлением покрутил головой в фуражке. - Цвет революции... Вы, действительно, странный человек. Чего вы ищите, однофамилец?

- Ненормальный он, - сказал усач. - Посидит - всю дурь с него как рукой снимет.

- Искусство - это зеркало, - сказал Матвей Кац. - Серебряное зеркало. Я ищу в нем себя. Разве это преступление?

- Все зависит от обстоятельств, - вздохнул рыжий Кац. - От того, в частности, что вы в этом зеркале увидите... Вас психиатр наблюдал когда-нибудь? Может, справка сохранилась хоть какая? Это поможет внести ясность. - И прервал собравшегося было возражать Матвея: - Луньков, пошли за Шапиро.

Усач с готовностью поднялся со стула и вышел из комнаты.

- Вы случайно не из западных губерний родом? - подойдя вплотную к Матвею, спросил рыжий. - Кривокляки - говорит вам что-нибудь это слово?

- Да, - сказал Матвей, - это наше местечко. Отцовская родня оттуда. А вы что - тоже?

- Допустим, допустим... - Сдвинув фуражку на затылок, рыжий Кац глядел на Матвея с новым, сострадательным интересом. - Не исключено, что мы...

- Все евреи - сестры и братья, - грустно улыбнулся Матвей. - В Кривокляках, во всяком случае.

- А вы не смейтесь! - указал рыжий. - Вы попали в неприятную историю... Абрам Кац - слышали про такого? Он вам кто?

- Отец, - сказал Матвей. - Он был...

- Тише! - предостерег рыжий Кац. - Ну?

- Эсер, - сказал Матвей. - Бомбист. Я этого никогда не скрывал.

Рыжий Кац стащил фуражку с головы и положил ее на стол. Волосы у него оказались стрижены ежиком.

- После тифа, - проведя ладонью по голове, объяснил рыжий, и это признание получилось родственным, сделанным как бы за семейным столом, после долгой разлуки. - Шапиро - психиатр, он возьмет вас на день-другой к себе в больницу и даст справку, что вы цудрейтер. С этой справкой я вас выпущу. И оставайтесь цудрейтером - для вашей же пользы, это я вам говорю.

Матвей вдруг обмяк, возбуждение исчезло, и страх пропал, как будто этот рыжий разбойник из Кривокляк не добрый совет ему дал, а объявил пожизненный приговор, не подлежащий обжалованию. Живой шут лучше мертвого царя, - вот ведь в чем закон жизни. И если художник делает свое дело, не оглядываясь на начальство, - что может быть свободней! Смотрит сверху Главный Режиссер или отвернулся почему-то, но это Он, как Лота из Содома, вывел Матвея рукою крепкою из осатаневшего Петербурга, это Он в конце концов привел его сюда, в ночную ЧК, и вытолкнул из-за кулис рыжего еврея, по-родственному подающего советы. И даже если не Он все это устроил - пусть будет Он: так легче, так спокойней... Оставаться тихим безумцем, одержимым, и тогда не отберут краски и палитру, не расстреляют на лесной опушке как врага народа. Не справку даст ему этот Шапиро из сумасшедшего дома, а охранную грамоту.

- Дураку закон не писан? - сказал Матвей.

- Совершенно верно, - кивнул рыжий Кац. - Умный понимает с полуслова... Между прочим, ваш отец был двоюродным дядей моей матери, зихройне левроха.

- Так, значит, - промямлил Матвей, - мы с вами...

- Значит, вы мне приходитесь троюродным дедушкой, - вывел рыжий Кац. Это, как вы поняли, сугубо между нами.

И это "между нами" скрепило тот договор.

Пресс-конференция подошла к концу. Журналисты выключали диктофоны, упаковывали съемочную аппаратуру. Из нижнего кафе вместе с запахом кофе долетели звуки Третьей симфонии Брамса. Магда спустилась с подиума в зал и подошла к Стефу Руничу.

- Тетива спущена, стрела в полете, - сказал Стеф. - Магда, вы были великолепны. - Он не лукавил.

- В чем это выражалось? - спросила Магда.

- В ненарочитой медлительности, - сказал Стеф. - В чем еще? В умении жестко отделить то, что вы хотите сказать, от того, о чем решили умолчать. Это, скажу я вам, всегда производит впечатление на публику.

- У нас есть часа полтора, - взглянула на часы Магда. - Поедем куда-нибудь, посидим спокойно. Я выключу телефоны. - Она, действительно, достала из сумочки три мобильных телефона и два из них отключила.

Рыбный ресторанчик выходил на Рейн, крытая терраса нависала над тихо скользящей зеленоватой водой. По реке в обе стороны плыли баржи и туристские корабли. По прогулочной набережной без видимой цели ехали на велосипедах немцы и их дети, воспитанные собаки бежали следом. Собирался дождик. То ли ход времени подравнивался к медленной воде, то ли вода поспевала за вяло текущим временем. Страсти жизни не захлестывали это место ловчей петлей, опасная любовь не размахивала здесь бритвой наотмашь, а смерть приходила вовремя в начищенных черных ботинках.

Терраса была почти пуста; только в дальнем углу компания пожилых женщин и мужчин молча трудилась над рыбой. Магда со Стефом Руничем прошли к столику, вплотную придвинутому к поручням. Снизу пахнуло речной свежестью. Улыбчивый официант в белом морском кителе и черных брюках со стрелками немедленно возник, держа блокнот с занесенным над ним карандашом на отлете.

- Камбала, отварной картофель с укропом, - сказала Магда. - Бокал рейнского белого вина. - Она повернулась к Стефу. - А вы?

- То же самое, - сказал Стеф.

- Здесь хорошо кормят, - сказала Магда. - А теперь вот что: завтра прилетает этот французский издатель, Ронсак. У него восемь холстов и рисунок. И вы знаете, откуда у него все это?