Лев Толстой - Утро помещика Страница 5

- Здравствуй, Епифан,- сказал он, глядя ему в глаза.

Епифан поклонился, пробормотал: "Здравия желаем, васясо",- особенно нежно выговаривая последнее слово, и глаза его мгновенно обежали всю фигуру барина, избу, пол и потолок, не останавливаясь ни на чем; потом он торопливо подошел к полатям, стащил оттуда зипун и стал надевать его.

- Зачем ты одеваешься? - сказал Нехлюдов, садясь на лавку и, видимо, стараясь как можно строже смотреть на Епифана.

- Как же, помилуйте, васясо, разве можно? Мы, кажется, можем понимать...

- Я зашел к тебе узнать, зачем тебе нужно продать лошадь, и много ли у тебя лошадей, и какую ты лошадь продать хочешь? - сухо сказал барин, видимо, повторяя приготовленные вопросы.

- Мы много довольны вашему сясу, что не побрезгали зайти ко мне, к мужику,- отвечал Юхванка, бросая быстрые взгляды на портрет генерала, на печку, на сапоги барина и на все предметы, исключая лица Нехлюдова,- мы всегда за вашего сяса богу молим...

- Зачем тебе лошадь продать? - повторил Нехлюдов, возвышая голос и прокашливаясь.

Юхванка вздохнул, встряхнул волосами (взгляд его опять обежал избу) и, заметив кошку, которая спокойно мурлыкала, лежа на лавке, крикнул на нее: "Брысь, подлая",- и торопливо оборотился к барину:

- Лошадь, которая, васясо, негодная... Коли бы животина добрая была, я бы продавать не стал, васясо.

- А сколько у тебя всех лошадей?

Три лошади, васясо.

А жеребят нет?

Как можно-с, васясо! И жеребенок есть.

VIII

- Пойдем, покажи мне своих лошадей; они у тебя на дворе?

- Так точно-с, васясо; как мне приказано, так и сделано, васясо. Разве мы можем ослушаться вашего сяса? Мне приказал Яков Ильич, что, мол, лошадей завтра в поле не пущать: князь смотреть будут; мы и не пущали. Уж мы не смеем ослушаться вашего сяса.

Покуда Нехлюдов выходил в двери, Юхванка достал трубку с полатей и закинул ее за печку; губы его все так же беспокойно передергивались и в то время, как барин не смотрел на него.

Худая сивая кобыленка перебирал 1000 а под навесом прелую солому; двухмесячный длинноногий жеребенок какого-то неопределенного цвета, с голубоватыми ногами и мордой, не отходил от ее тощего, засоренного репьями хвоста. Посередине двора, зажмурившись и задумчиво опустив голову, стоял утробистый гнедой меренок, с виду хорошая мужицкая лошадка.

- Так тут все твои лошади?

- Никак нет-с, васясо; вот еще кобылка, да вот жеребеночек,- отвечал Юхванка, указывая на лошадей, которых барин не мог не видеть.

- Я вижу. Так какую же ты хочешь продать?

- А вот евту-с, васясо,- отвечал он, махая полой зипуна на задремавшего меренка и беспрестанно мигая и передергивая губами. Меренок открыл глаза и лениво повернулся к нему хвостом.

- Он не старый на вид и собой лошадка плотная,- сказал Нехлюдов. Поймай-ка его да покажи мне зубы. Я узнаю, стара ли она.

- Никак не можно поймать-с одному, васясо. Вся скотина гроша не стоит, а норовистая - и зубом и передом, васясо,- отвечал Юхванка, улыбаясь очень весело и пуская глаза в разные стороны.

- Что за вздор! Поймай, тебе говорят.

Юхванка долго улыбался, переминался, и только тогда, когда Нехлюдов сердито крикнул: "Ну! что же ты?" - бросился под навес, принес оброть и стал гоняться за лошадью, пугая ее и подходя сзади, а не спереди.

Молодому барину, видимо, надоело смотреть на это, да и хотелось, может быть, показать свою ловкость.

- Дай сюда оброть! - сказал он.

- Помилуйте! как можно васясу? не извольте... Но Нехлюдов прямо с головы подошел к лошади и, вдруг ухватив ее за уши, пригнул к земле с такой силой, что меренок, который, как оказывалось, была очень смирная мужицкая лошадка, зашатался и захрипел, стараясь вырваться. Когда Нехлюдов заметил, что совершенно напрасно было употреблять такие усилия, и взглянул на Юхванку, который не переставал улыбаться, ему пришла в голову самая обидная в его лета мысль, что Юхванка смеется над ним и мысленно считает его ребенком. Он покраснел, выпустил уши лошади и, без помощи оброти открыл ей рот, посмотрел в зубы: клыки были целы, чашки полные, что все уже успел выучить молодой хозяин,- стало быть, лошадь молодая.

Юхванка в это время отошел к навесу и, заметив, что борона лежала не на месте, поднял ее и, прислонив к плетню, поставил стоймя.

- Поди сюда! - крикнул барин с детски раздосадованным выражением в лице и чуть не с слезами досады и злобы в голосе. - Что, эта лошадь старая?

- Помилуйте, васясо, очень стара, годов двадцать будет... которая лошадь...

- Молчать! Ты лгун и негодяй, потому что честный мужик не станет лгать: ему незачем! - сказал Нехлюдов, задыхаясь от гневных слез, которые подступали ему к горлу. Он замолчал, чтоб не осрамиться, расплакавшись при мужике. Юхванка тоже молчал и с видом человека, который сейчас заплачет, посапывал носом и слегка подергивал головой. - Ну, на чем же ты выедешь пахать, когда продашь эту лошадь? - продолжал Нехлюдов, успокоившись достаточно, чтоб говорить обыкновенным голосом: - Тебя нарочно посылают на пешие работы, чтоб ты поправлялся лошадьми к пахоте, а ты последнюю хочешь продать? а главное, зачем ты лжешь?

Как только барин успокоился, и Юхванка успокоился. Он стоял прямо и, все так же передергивая губами, перебегал глазами от одного предмета к другому.

- Мы вышему сясу,-отвечал он,-не хуже других на работу выедем.

- Да на чем же ты выедешь?

- Уж будьте покойны, вашего сяса работу справим,- отвечал он, нукая на мерина и отгоняя его. - Коли бы не нужны деньги, то стал бы разве продавать?

- Зачем же тебе нужны деньги?

- Хлеба нетути ничего, васясо, да и долги отдать мужичкам надо-ти, васясо.

- Как хлеба нету? Отчего же у других, у семейных, еще есть, а у тебя, бессемейного, нету? Куда ж он девался?

- Ели, вашего сияса, а теперь ни крохи нет. Лошадь я к осени куплю, васясо.

- Лошади продавать и думать не смей!

- Что ж, васясо, коли так, то какая же наша жизнь будет? и хлеба нету, и продать ничего не смей,- отвечал он совсем на сторону, передергивая губы и кидая вдруг дерзкий взгляд прямо на лицо барина: - Значит, с голоду помирать надо.

- Смотри, брат! - закричал Нехлюдов, бледнея и испытывая злобное чувство личности против мужика,- таких мужиков, как ты, я держать не стану. Тебе дурно будет.

- На то воля вашего сясо,- отвечал он, закрывая глаза с притворно-покорным выраженьем,- коли я вам не заслужил. А кажется, за мной никакого пороку не замечено. Известно, уж коли я вашему сиясу не полюбился, то все в воле вашей состоит; только не знаю, за что я страдать должен.

- А вот за что: за то, что у тебя двор раскрыт, навоз не запахан, плетни поломаны, а ты сидишь дома да трубку куришь, а не работаешь; за то, что ты своей матери, которая тебе все хозяйство отдала, куска хлеба не даешь, позволяешь ее своей жене бить и доводишь до того, что она ко мне жаловаться приходила.

- Помилуйте, ваше сиясо, я и не знаю, какие эти трубки бывают,- смущенно отвечал Юхванка, которого, видно, преимущественно оскорбило обвинение в курении трубки. - Про человека все сказать можно.

- Вот ты опять лжешь! Я сам видел...

- Как я смею лгать вашему сиясу!

Нехлюдов замолчал и, кусая губу, стал ходить взад и вперед по двору. Юхванка, стоя на одном месте, не поднимая глаз, следил за ногами барина.

- Послушай, Епифан,- сказал Нехлюдов детски-кротким голосом, останавливаясь перед мужиком и стараясь скрыть свое волнение,- этак жить нельзя, и ты себя погубишь. Подумай хорошенько. Если ты мужиком хорошим хочешь быть, так ты свою жизнь перемени, оставь свои привычки дурные, не лги, не пьянствуй, уважай свою мать. Ведь я про тебя все знаю. Занимайся хозяйством, а не тем, чтоб казенный лес воровать да в кабак ходить. Подумай, что тут хорошего! Коли тебе в чем-нибудь нужда, то приди ко мне, попроси прямо, что нужно и зачем, и не лги, а всю правду скажи, и тогда я тебе не откажу ни в чем, что только могу сделать.

- Помилуйте, васясо, мы, кажется, можем понимать вашего сяса! - отвечал Юхванка, улыбаясь, как будто вполне понимая всю прелесть шутки барина.

Эта улыбка и ответ совершенно разочаровали Нехлюдова в надежде тронуть мужика и увещаниями обратить на путь истинный. Притом ему все казалось, что неприлично ему, имеющему власть, усовещивать своего мужика и что все, что он говорит, совсем не то, что следует говорить. Он грустно опустил голову и вышел в сени. На пороге сидела старуха и громко стонала,- как казалось, в знак сочувствия словам барина, которые она слышала.

- Вот вам на хлеб,- сказал ей на ухо Нехлюдов, кладя в руку ассигнацию,только сама покупай, а не давай Юхванке, а то он пропьет.

Старуха костлявой рукой ухватилась за притолоку, чтоб встать, и собралась благодарить барина; голова ее закачалась, но Нехлюдов уже был на другом конце улицы, когда она встала.

IX

"Давыдка Белый просил хлеба и кольев",- значилось в записной книжке после Юхвана.

Пройдя несколько дворов, Нехлюдов при повороте в переулок встретился с своим приказчиком, Яковом Алпатычем, который, издалека увидев барина, снял клеенчатую фуражку и, достав фуляровый платок, стал обтирать толстое, красное лицо.