Вячеслав Софронов - Кучум (Книга 1) Страница 5

-- Хан, всесильный хан! Прости меня старого и немощного человека! Это я виноват, я виноват во всем, что случилось. Я поверил ему, что он послан от тебя. Но потом понял, что что-то не так, и потребовал отвести меня к тебе. Тогда он ударил меня по голове, грозил, что убьет, если я не отдам ему кошель с золотом...

Кучум, не дослушав старика, нетерпеливо махнул рукой, резко остановил:

-- Помолчи, старый пень! Кому ты отдал золото?

-- Пришли двое воинов, сказали будто от тебя...-- Караван-баша обвел взглядом поляну, задержался на Алтанае и продолжил:-- Потребовали от меня золото, мол, ты велел принести. Я растерялся: как быть, если они в самом деле от тебя, великий хан? А потом сомнение меня взяло, а вдруг да врут они. Говорю, ведите к хану... А они, один, здоровый такой, как треснул меня по голове, и все. В себя пришел, слава Аллаху, жив вроде. А кошеля нет... Вот и побежал к тебе.

-- Чурбан старый! Да как ты мог поверить, что я среди ночи отправлю каких-то паршивых оборванцев к тебе за золотом. Как мог?!

Старик, не вставая с колен, прикрыл обеими руками голову, выражая тем полную покорность и смирение. Вся его поза говорила о том, что он готов принять смерть как должное.

Кучум вскочил с земли и, подойдя к караван-баше, ткнул его концом сапога.

-- Ты видел куда они побежали?

-- Как я мог видеть? Я лежал полуживой и ничего не видел, не слышал. Но мой мальчишка слуга проснулся и выследил их...

-- Говори где они!

-- Они бросили коней и сели в лодку. Куда потом поплыли, он не знает, Верно, на ту сторону реки.

Кучум и Алтанай переглянулись, без слов поняв друг друга.

-- Ладно,-- проговорил Кучум,-- если бандитов не изловят, то тебе придется распрощаться со всеми товарами, они пойдут в уплату вместо тех золотых монет, что ты прошляпил.

-- Светлейший хан, да разве моя в том вина?! Сам не знаю, как и жив остался... И товары не мои, то добрые люди мне доверили. У меня, кроме ишака, ничего своего и нет, да вот разве халат рваный.

-- Поговори у меня еще. Меня это не касается чьи товары. Как сказал, так и будет. А сейчас пошел вон, И молчи, никому ни словечка, И парнишку своего предупреди, а то он быстро своего языка лишится.

-- Молчу, мой хозяин, язык себе откушу, но ни словечка не пророню, А мальчишке и вовсе ничего не ведомо. Да сохранит тебя Аллах, да продлятся дни твои на этой земле.-- И, пятясь задом, караван-баша отполз в сторону, а потом вскочил на ноги и, довольный, пустился бежать обратно по тропинке.

-- Все против меня.-- Кучум со злостью хлестнул себя по голенищу и пошел к своему коню, что пасся неподалеку.

Сабанак с башлыком решили, что им пора отправляться к сотням, и тоже направились к своим скакунам, безучастно щипавшим траву на поляне.

Но, видимо, происшествия сегодняшней ночи далеко не закончились. Со стороны тропинки, на которой только что скрылся старый караван-баша, раздался стук копыт, и на поляну выскочил всадник на взмыленной лошади, тяжело поводящей боками, покрытыми клочьями пены. Всадник осмотрелся и, не обратив ни малейшего внимания на убитых, направился к Кучуму.

Увидев всадника, Кучум остановился, и сердце его болезненно сжалось, как обычно бывает перед ожиданием дурных вестей. То прискакал его лазутчик, пробирающийся впереди каравана под видом гонца от казанских ханов. Он должен был собирать сведения о воинских силах сибирцев, обнаруживать засады, если такие окажутся, и сообщать о том Кучуму.

Коль он пожаловал сюда в открытую, то надо ждать плохих вестей. Мустафа-Сеид, так звали лазутчика, был опытен в тайных делах и знал, что его первого вздернут на осине, обнаружь он себя хоть чем-то, И Кучум верил ему, как никому другому.

-- С чем пожаловал, Мустафа-Сеид? Верно, с плохими вестями, коль так спешил.

Лазутчик легко спрыгнул на землю, отер шею лошади ладонью и кинул осторожный взгляд в сторону башлыка с племянником. Кучум понял его и, криво усмехнувшись излишней осторожности того, кивнул головой.

-- Говори, то свои люди, Я им доверяю, как и тебе,

-- Хан,-- тихо заговорил Мустафа-Сеид, облизывая потрескавшиеся губы,-я узнал, где их верховный князь Едигир...

-- Где?! -- почти одновременно вырвалось у всех.

-- Неподалеку отсюда,-- продолжил лазутчик столь же неторопливо, словно желал накалить своей неспешностью и без того взвинченных его появлением слушателей,-- он на медвежьей охоте, На той стороне реки.-- Мустафа-Сеид указал на другую сторону полноводной реки, на берегу которой они находились. С ним не больше двух десятков охраны. Он не ждет твоего прихода, мой хан.

-- Хорошее известие принес ты,-- радостно шлепнул себя по ляжкам Алтанай,-- ой, хорошее! Так говоришь, не ждет он нас? А мы вот они, тут как тут, у него под носом.

Кучум казалось никак не отреагировал на сообщение, но по тому, как сузились в тонком прищуре глаза и с силой заходили желваки на скулах, было видно скрываемое им волнение.

Он быстро вынул из закрепленной у седла сумы кожаный мешочек, а из него белый сверток тонкой рисовой бумаги, перетянутой желтой тесемкой. Присел на землю и раскатал свиток на колене.

Остальные склонились к нему, вытягивая шеи. На белой бумаге тянулись синие прожилки рек, зеленые островки леса, красные точки селений. Кучум осторожно коснулся пальцем одной из точек и спросил лазутчика:

-- Какое селение впереди?

-- Жители зовут его Бабасаны, мой хан.

-- Все верно, так у меня и обозначено... Бабасаны... Мы недалеко от него. Говоришь, на той стороне охотится,-- словно сам с собой рассуждал Кучум,-- хорошее дело охота. Что ж, и мы поохотимся. Только на него. Спасибо тебе, Мустафа-Сеид, за доброе известие. Аллах не оставил нас, услышал наши молитвы. Так помолимся ему. Все мужчины торопливо опустились на колени, повернувшись лицом к солнечному диску, только что показавшемуся из-за березового леса. Каждый из них горячо зашептал слова утренней молитвы, прося Всевышнего послать ему удачу, сберечь в бою, помочь победить врага.

Где-то невдалеке заорал ишак караван-баши, также приветствуя новый день и требуя внимания к нему от людей. Новый день нес новые надежды, новые заботы, жизнь...

Кучум первым закончил утренний намаз, поднялся с колен и пошел к реке. Он слышал, как следом, тяжело пыхтя, шагает Алтанай, легко ступает молодой Сабанак и неслышной кошачьей поступью движется Мустафа-Сеид. Все они послушны его слову, взгляду, движению руки. С ними он повязан накрепко, и его жизнь -- их жизнь, Его смерть -- их конец.

Они не предадут, как те грязные оборванцы, у которых одно на уме: набить тощее брюхо и спать на мягкой подстилке. Они ненавидят его столь же сильно, как и сибирцев, с которыми идут воевать. Если их князья предложат хорошую плату, то, не моргнув глазом, схватят своего хана и притащат новому хозяину.

Жадность, только жадность толкает их в поход, заставляет рисковать собственной башкой. Они трусливы, как увидевший палку шакал. Они не знают, что такое родина, Она там, где больше платят и вкусно кормят. И он им нужен до тех пор, пока обещает добычу. Пока ведет, правит, объединяет,

Но и они ему нужны ровно столько же. Пока не возьмут Кашлык-Искер. Пока не поймают сибирских князей и не посадят на кол. Пока они нужны друг другу, как волки в стае, загоняющей добычу. А добыча уже и рядом...

Они умылись прохладной водой, смыв ночную усталость, страхи и неверение. Вода, как время, ленит и душу, и тело. Вода друг человека и всего живого. Живая вода...

-- Со мной пойдет первая сотня,-- негромко проговорил Кучум, подставляя солнечным лучам мокрое от воды лицо,-- проследи, чтоб все было готово для переправы: бурдюки, мешки, найдите в селении лодки.

-- Хан,-- не выдержал Сабанак,-- разреши пойти с тобой.

-- Нет, то будет моя охота. Только моя.-- И Кучум, широко ступая, пошел от реки к своему коню.

ДЕНЬ СЛОМАННОЙ ПОДКОВЫ

Караван-баша, старый хивинец, медленно подошел, все еще всхлипывая, к своему орущему ишаку. А тот, задрав к небу голову и оскалив крупные желтые зубы, продолжал что есть мочи громко орать, требуя вести его на водопой.

Караван-баша выдернул из земли кол, к которому был привязан на ночь его любимец, и неторопливо заковылял к реке, не переставая утирать полой халата мокрые от слез глаза. При этом он бросал торопливые взгляды по сторонам, вглядываясь в просыпающихся погонщиков и прикидывая, не знает ли кто из них о ночном происшествии.

Приученный быстропеременчивой судьбой торговца никогда и никому не доверять, ни с кем не делиться, он порой пугался собственных мыслей, как вор тени. Тебя могут ограбить и убить за кусок сухой лепешки, не говоря о большем. Бояться надо всех: богатых, бедных, нищих, злых и веселых, трезвых и пьяных. Караван-баша боялся смотреть человеку в глаза, потому что тот может по глазам прочесть его мысли, узнать куда он едет, что везет. За свою длинную жизнь он видел столько смертей, что иногда, проснувшись утром, никак не мог сообразить, жив он или уже умер.