Марина Москвина - Зеленые горы и белые облака Страница 5

Я даже вспотела под этим взглядом, хотя я вообще никогда не потею. Почему земля не разверзлась под моими ногами? Без слов, без препирательств, без угроз я готова была перенести день и час своего золотого рождения только бы не огорчать Дурову, ибо отец ее поистине велик, и это было полным сумасбродством с моей стороны - родиться с ним в один день.

Улетучиться, не мозолить ей глаза. Тем более у меня такая способность растворяться в воздухе. Фьють! И нету. Сначала меня все ищут, зовут. А потом махнут рукой и забывают...

Но тут к Анне Владимировне вернулось ее знаменитое самообладание.

- Что ж, - произнесла она царственно. - Хотя это чисто случайное совпадение, мы не вправе его оставить без внимания. С сегодняшнего дня... Она обратилась ко мне. - Я вас повышаю в должности: вы переходите из служителей в экскурсоводы.

Это был гениальный ход! Раз обстоятельства моего появления на свет никак не изменить и теперь в наш общий день рождения я стану плечом к плечу с бюстом высокородного аристократа принимать подарки, то пусть уж по крайней мере я буду разночинец, а не распоследний люмпен!..

Отныне меня окружали толпы детей и родителей, вожатых, детсадовских работников, необузданных школьников и строгих педагогов. В черном сатиновом халате, вела я их от одной клетки к другой, день-деньской разглагольствуя о чудесах Божьего Творения. Ступая по опилкам, петушиным перьям и куриному помету, рассказывала я завороженным слушателям о том, кто из животных больше любит холмы и луга, кто предпочитает спать под сенью хвойных деревьев, где пролегают незримые пути миграции дикого гуся, казарки белощекой или мандариновой уточки. О том, что олень в пору своего расцвета превращается в единорога, сова - в птицу Феникс, одетую в шелковое пятицветное оперение, а Семиург - бессмертное пернатое с четырьмя крылами, ястребиными лапами и павлиньим хвостом, вьющее гнездо в ветвях Вселенского Древа.

Я раскрывала тайны существ, которые по природе своей немы. Пятнистая рысь, нахохленные орлы, проворные кролики и хрупкие саламандры, седые волки, морская черепаха и пара дальневосточных тигров, за чьей упрямой ходьбой вдоль решетки я зачарованно следила с другой стороны стальных прутьев... Мой путь пролегал в такой близости от них, что я постоянно ощущала за спиной звериное дыхание и тепло, прикосновение мягкой лапы, плотного крыла или маслянистого плавника.

И по условленному знаку, известному только им и мне - оп-ля-ля! - они танцевали, кувыркались, прыгали сквозь металлический обруч, били в барабан. Я же угощала их фруктами, медом и маковыми сухариками.

И был у нас говорящий ворон. Он сидел в просторной клетке на деревянной жердочке, вечным взором устремясь в такие дали, каких, может быть, не отыскать на Земле, лишь в небесах и во Времени существуют настолько необозримые пространства. Мне даже не хотелось окликать его, погруженного мыслями в Универсум, задавать свои суетливые, пустяковые вопросы, но, что делать, каждый из нас, как мог, отрабатывал свой хлеб.

В один прекрасный день я подвела к нему экскурсию и говорю строго научным тоном:

- Ворон обладает необыкновенными лингвистическими способностями. Исследования американских ученых показали, что у воронов существуют различные языки. Городской ворон не понимает ворона сельского, вороны, живущие в разных республиках, не могут общаться друг с другом по причине языкового барьера. Однако есть бродяги, кочующие из города в сельскую местность, из одной страны в другую.

У них своя особая песня. Но они понимают языки других птиц...

Неожиданно к моей группе присоединяется Дурова.

- Стало быть, - одобрительно говорит она, - среди воронов встречаются полиглоты?

Я - радостно и слегка подобострастно:

- Да, Анна Владимировна!

Мне хотелось показать себя с лучшей стороны. Дабы эта незаурядная женщина не раскаялась, что доверила мне, простому служителю, высокую роль экскурсовода.

Я открываю клетку, показываю ворону блюдо с хорошим казенным пайком и спрашиваю у него:

- Как тебя зовут?

Это был важный миг в жизни каждого посетителя, волею судьбы оказавшегося свидетелем полностью ирреальной картины - когда ворон, не шевеля клювом, скрипучим голосом, похожим на сломанный радиоприемник, отчетливо произносит:

- Воронок...

- А как любишь, чтобы тебя звали? - задаешь ему второй вопрос.

Обычно, грассируя, он отзывался - по накатанной:

- Воронуша... - и с чувством выполненного долга брал у тебя черным костяным клювом кусочек сырой говядины.

А тут я смотрю, он прикидывает в своем мозгу, как бы попроще заполучить награду.

Трезвый ворон, не пьяный, пес его знает, какая шлея под хвост попала именно в моей, озаренной научными сведениями экскурсии, в присутствии вельможной Анны Владимировны вместо положенного "Воронуша" - возьми да и каркни:

- Жопа!

И - расстаравшись, со смаком - дважды - повторил это каверзное слово.

-Убрать с показа! - свирепо пророкотала Анна Владимировна.

И мы не поняли, кого она имела в виду - меня или ворона.

А впрочем, пришла мне пора поступать в университет, искать свой путь,

понять - к чему лежит душа, на что не жалко будет ухнуть это драгоценное воплощение в образе человека...

Увы, я так и не ведаю до сих пор, в чем оно состояло - мое призвание. Писатель ли я? Или все-таки служитель по уходу за животными? Зимовщик на Земле Франца-Иосифа, мать троих детей, монах или клоун, открыватель неведомых миров, маляр, кашевар? Кто же я, Господи? Для чего ты меня предназначил?

Мне не хватило духа и воли, чтобы расслышать внятный всеведущий внутренний голос - он казался мне голосом моря. А теперь времени почти не осталось, не за горами Великое Превращение, успеть стать пустой флейтой, на которой играет ветер, и ладно.

И все же, Господи, все же - когда сознание угомонится, а мысли исчезнут, позволь мне в последний раз обернуться, будто на чей-то зов. Я сказала "будто", потому что вряд ли на краю ойкумены, продвигаясь в безмолвие небес, удастся мне распознать в многоголосии Земли чьи-то дорогие моему сердцу интонации.

Но когда, обернувшись, увижу родные фигуры с человеческими или звериными очертаниями в окаменевшем пространстве, дай почувствовать такую глубокую любовь, что все осколки, обрывки, клочки этой прожитой жизни вдруг сами собой соберутся, склеятся и воскресят удивительные мгновенья... как, например, мы с Леонтием снимали на телевидении козла.

К тому времени мы уж виделись довольно редко. Пути наши разошлись. Я училась на вечернем, работала на телевидении, но, сочиняя сценарии, всегда старалась задействовать Леонтия. Он купил "Москвич" сливового цвета: "каблук" с большим багажником. И в этом фургончике возил своих зверей - то надо в Большой театр на "Дон Кихота" забросить осла ("Своих-то там не хватает!" - шутил Леонтий). То в Детский театр на "Маугли" по-солидному подвезти питона...

Короче, в назначенный день с козлом в грузовом отсеке сквозь милицейский кордон Леонтий въехал на территорию Шаболовки.

Моего дорогого друга я встречала у входа в первый корпус, и мне уже были хорошо видны его пышные усы и пшеничные кудри, когда вдруг у машины заглох мотор. Леонтий вылез - смущенно улыбаясь, мол, айн момент, открыл капот, склонился над мотором, закурил... и уронил туда горящую зажигалку.

Мощное пламя вырвалось из мотора и мигом охватило машину. Леонтий с опаленными кудрями кинулся к багажнику, выволок на свет божий абсолютно черного козла с огромными рогами, потом выхватил из кабины документы, а напоследок спас яркий шелковый камзол - весь в блестках, на вешалке, видимо, заботливо отутюженный Кларой Цезаревной.

"Москвич" сгорел в семь минут.

- Как живое существо, - горевал Леонтий. - Бибикнул мне, помигал фарами...

Подошли милиционеры: хлопали его по плечу, сочувствовали, смеялись.

Телевизионщики спешили на работу, не обращали внимания, думали, идет съемка.

А у нас, у комедиантов и плясунов, настроение, конечно, понизилось. Хотя Леонтий (артист!) надел камзол с огромными карманами, набитыми печеньем и вафлями, шелковые чулки, рубашку с кружевным воротником, золотую бабочку сверкал, искрился, как жар-птица...

Козел, невзирая на канонически сатанинский вид (ему только в Иудейской пустыне бродить в качестве козла отпущения), блистательно исполнил весь набор фортелей и трюков. И зверь, и дрессировщик на славу отработали съемочный день.

Одним словом, вечер. Надо увозить козла, а машины нет. И мы тоже - не сообразили после пожара заказать "уазик", такое все испытали громадное потрясение.

Выходим на улицу: я, Леонтий в каком-то сером тюремном ватнике - с сияющим камзолом, небрежно перекинутым через плечо, и на цепи этот человек ведет козла. Дождь хлещет - проливной, а ведь была, черт возьми, середина декабря.

Стали на дороге в темноте втроем ловить такси. Вымокли, замерзли, покрылись ледяной корочкой - никто не остановился.