Нина Садур - Панночка Страница 5

Философ отходит к крылосу, открывает книгу.

Ты во тьму провалилась, так и лежи. Ты хотела тьмы. К тому же ты теперь мертвец, тебя, конечно, зло берет, что ты не можешь шевелиться и светлого дня видеть, с живыми людьми говорить, и ходить, как будто простая девушка, и что надо тебе во мраке скрежетать с бесами, но значит так тому и быть - один в свете, а другой - во тьме. Ты сама подумай, Господь так сделал, что даже простой теплой летней ночи человек не может вынести, а ведь это даже не тьма, а лишь земной приятный сумрак, но человек не может вынести и сумрака и клонит голову, и смежает ресницы, и спит до самого утра, чтоб только утром начать жить аж до самого вечера. Один Христос может выносить мрак. Оттого у Младенца Христа глазки открытые и светлые, что он отгоняет мрак от света, вон, я же вижу, на иконе... Один Младенец и может вынести мрак, а простой человек не может... Так что выстою я эту ночь, и он мне посветит, а ты уж там сама будь, тебя туда кинуло другой волей. (Читает.) Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое. Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха... Чего бояться? Ведь она не встанет из гроба, потому что побоится слова Божия... от страха... не убоишися... Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши... Пусть лежит. Да и что я за козак, когда бы устрашился? Ведь вон же Младенец Христос, ведь он же дите, а не боится и смотрит своими глазками, и вдруг увидит, что здоровый дядько боится мертвой бабы! Тьфу! срам! чтоб перед дитем опозориться козаку! Да и... глядит же дите на меня ведь, на мне и свитка хороша, и пояс, и рубаха чистая. И смеется своими глазками мне лично, значит любит меня это дите и не даст в обиду. Ведь козак я неплохой, веселый, и уж нс хуже других живых людей, чтоб дите меня лично бросило на погибель... Мужчина я неплохой, это всякий знает, а понюхать табаку: эх, добрый табак! Славный табак! Хороший табак! (Нюхает табак. Читает вновь.) Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему... А если встанет? ...телеси твоему... яко Ангелом Своим заповесть о тебе... Что, если подымется, если встанет она?! ...сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступити, и попереши льва и змия.

Панночка приподняла голову. Философ протер глаза. Панночка уже сидит в гробе...

Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко нозна имя Мое.

Панночка уже встала и идет к нему. Глаза закрыты у ней, а руками как будто ловит.

Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби...

Панночка пошла па голос. Философ очертил круг. Панночка наткнулась на черту. Пауза.

...с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.

Панночка томится у самой черты.

К кому возопию, Владычице?! К кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание мое приимет, аще не Ты, Пренепорочная...

Панночка зарычала.

Пренепорочная!! Надеждо христиан и прибежище нам грешным!!

Панночка пошла по церкви искать Философа.

(Приободрился.) Кто паче Тебе в напастех защитит? Услыши убо стенание мое, и приклони ухо Твое ко мне... (Панночка погрозила в его сторону пальцем.) ...ко мне, Владычице Мати Бога моего, и не презри мене, требующаго Твоея помощи... (Панночка "потеряла" Философа.) Уф, пронесло пока что, аж живот свело. (Панночка безошибочно ринулась к Философу.) Верую!! во сдинаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым! (Панночка опять "потеряла" Философа.) Верую! Верую...

Панночка легла в гроб.

(Облегченно.) Верую... а живот однако сводит... чертова баба, не достою до утра...

Гроб сорвался с места и со свистом начал летать по всей церкви в поисках философа. Почти над самой головой, Философ даже пригнулся.

Да плачуся о гресех моих!! К кому бо прибегну повинный аз, аще не к Тебе, упованию и прибежищу грешных!

Гроб грохнулся на свое место. Панночка выпрыгнула, вслушивается.

О, Владычице Царице Небесная! Ты мне упование и прибежище, покров и заступление и помощь!

Панночка у самой черты и скользит по "заслону" руками, всей собой, но незримый заслон не пускает ее к Философу, который закрылся руками, присел и кричит.

Царю Небесный! Младенец Христос Пресветлый! Что делать, погляди! Дитя Пресвятое! Отведи ручками своими чистыми мрак этот. Господи, не знаю больше слов к Тебе! Господи, где взять слова к Тебе, чтоб Ты услышал меня? Иссякла душа, Господи! Слабеет мой крик к Тебе, Господи!

Панночка бьется в "заслон".

Защити меня! Защити меня! Защити меня!

Панночка визжит, прижав кулачки к вискам. Философ кричит вместе с ее визгом.

Защити меня! Защити меня! Защити меня!

Конец первого действия

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

"С ЖИВЫМИ"

Двор сотникова дома. Философ Хома Брут сидит на земле, обхватив себя и укачивая, ноет, словно от боли. Входит Хвеська.

Хвеська. Пан Философ...

Философ раскачивается и ноет.

Пан Философ, уже ведь солнышко взошло, слава Богу. А вы целенький тут сидите, с нами.

Философ раскачивается и ноет.

А то, может, покушаете немного? Нехорошо, когда человек пустой сидит.

Философ раскачивается и ноет.

Коржики с салом хорошие есть... Варенички со сметаною... Жирные, сами в рот прыгают. Уже ведь опять день, светло, чего вы ноете? А вот птичка пикнула, слышали? Птичка вон какая маленькая, а не боится, ночь переночевала под листиком и уже снова веселая, скачет и пищит. А, пан Философ?

Философ мутно глядит на Хвеську.

Вот и лучше уже. Вот и глазки развеселились. Это я, Хвеська. Признали? Я вижу, что признали. И кушать хотите. Я по глазам вижу, что хотите. А ну-ка разевайте свой рот! (Сует ему в рот булку.) И не вертитесь, очень даже вкусная пампушка. Ах, какая же пампушка румяная, сладкая! Вот молодец! А ведь вкусно, да? Вкусно? Я вижу, что вкусно. Вот козак настоящий, вот как кусает много... вот и эту скушайте, горяченькую...

Философ. Хвеська...

Хвеська. А что, пампушка не нравится?

Философ. Хвеська, ну-ка тронь... вот здесь, грудь мою...

Хвеська (жеманно). Ой, вы скажете тоже... Мужчину чужого трогать...

Философ. Не мужчину, дура, грудь тронь!

Хвеська приложила руку к груди Философа.

Ну?

Хвеська. Горячо.

Философ. Да стучит ли там, глупая баба!

Хвеська. Так стучит же, аж в руке отдается! Стучит, куда ж оно денется!

Философ. А то мне чудится, что замолчало.

Хвеська. А вы, наоборот, покушайте, силы прибудут, оно еще пуще застукает! (Помогает ему подняться.)

Философ. Земля прогибает...

Хвеська. Так вы ногами-то упритесь, да сильнее же, и пятками пристукните, сапоги-то на вас хорошие, крепкие.

Философ. Ноги гнутся, Хвеська...

Хвеська. Да на что вам такие сапоги тогда? И какие такие у вас ноги особые, что гнутся? Ни на ком нету таких сапог, и то не гнутся, а у вас и сапоги наилучшие и все гнутся! Ну! Стойте же прямо! Это ничего! Это у вас переполох! Ночью застудились в церкви с мертвецом. Пройдет от солнышка, растает и сами не заметите. Снова будете веселый!

Философ. Хвеська, я уж никогда не буду веселый.

Хвеська. Ой, вам ли говорить такое! Такой видный мужчина с такими большими усами! И так грешно говорит! Еще такой веселый будете, что сами удивитесь.

Философ. Застряло в груди...

Хвеська. Так это понятное дело! Это хоть самого Явтуха засунь в темень к мертвецу, он и усы опустит! Так мертвеца ж скоро закопают да и все дела!

Философ. Ох, Хвеська... такие там дела задаются... не расскажешь, в груди застряло.

Хвеська (испуганно). И не рассказывайте! Мы тут живем, зачем нам?

Философ. Мы тут живем, а оно ворочается, и скрипит, и чавкает. Оно шарит липкими усами, кого зацепить отсюда...

Хвеська (трясется). Пан Философ, вы лучше пампушку покушайте... (Сует ему в рот булку.)

Философ (отплевывается). Да задушишь меня, баба!

Хвеська. Это хорошие пампушки, из белой муки... сладкие. Для вас пекла.

Философ. Для меня? (Изумленно.) Хвеська, какие ж у тебя красивые дрибушки. Кудрявые.

Хвеська (поправляет волосы). Тоже скажете, пан Философ. Да и волосы у меня совсем не хороши. Не такие уж черные и не блестящие.

Философ. И черные, и блестящие твои волосы, Хвеська, и стрички в них красные и голубые, будто жар и тень вперемежку.

Хвеська (потрясенно). Пан Философ, как вы говорить стали?

Философ. Как?

Хвеська. Будто это не вы говорите, а настоящий важный пан.

Философ. Сам не пойму, какая слабость пронзила все мои жилы и кости. Дрянь я стал совсем, не мужчина, не козак, нет. Вот, например, горшки, да?