Андрей Дрипе - Последний барьер Страница 5

Сколько ухлопано зря времени на разговоры с беспокойными мамашами! Никак они не хотят поверить, что их сыновья не влачат полуголодное существование. Правда, жарким или виноградом их не потчуют, но безусловно и то, что во многих столовых готовят хуже, чем здесь, а после ухода воспитанников под столом валяются куски хлеба. Матери терпеливо слушают, но не верят, а на свиданиях из сумок достают ветчину и копченую колбасу, апельсины и сгущенное молоко, чтобы подкормить "заморенное голодом" чадо продуктами, вырванными изо рта других членов семьи.

А парни заметно поздоровели, стали крепкие, как кони! Ведь в колонии регулярное питание, и ребята спят вполне достаточно - таковы требования режима. Не то что дома, где они ели когда придется, и спать ложились когда вздумается.

Киршкалн наблюдает, как обедают воспитанники.

Здесь тоже можно сделать кое-какие полезные выводы, которые в другом месте, может, и не сумеешь сделать вовсе. Культурный уровень семьи, в которой вырос мальчишка, за столом проявляется весьма наглядно. Иные свое место занимают, как окоп врага, - с шумом и гиком. Некоторые в первую очередь заглянут в тарелку к соседу - сколько тому налито и не обделили ли самого. Есть такие, что сразу выудят мясо и картофель, а потом уже хлебают суп, и такие, кто поступает совсем наоборот - лакомое оставляют на заедку. Есть и не в меру брезгливые - как, например, Хенрик Трудынь; он долго что-то ловит в тарелке, наконец выуживает и, подняв находку двумя пальцами, подвергает ее всестороннему изучению.

- Что ты там нашел такое интересное? - не удерживается Киршкалн. Покажи мне тоже!

- Пока трудно сказать. По-моему, волос. - Трудынь кладет предмет на край тарелки и делает вывод: - У поварихи привычка причесываться над кастрюлями. Хотя нет, - разочарованно приходит он к окончательному заключению, но мясное волоконце, принятое им за волос, все-таки оставляет на краешке тарелки.

- А если даже и волос, погиб бы во цвете лет?

- Ничего смешного нет. Когда моя мамаша находит в супе волос, она падает в обморок.

В этом Киршкалн не сомневался. Ему приходилось встречаться с матерью Хенрика. Эта дама способна в любор момент лишиться чувств, стоит ей захотеть.

Она работает в ателье мод, и, как сама говорит, у нее шьют самые высокопоставленные особы. "В Риге за меня дерутся, - добавила она. Теперь хороших портних раз, два - и обчелся".

- В нашем отделении будет новенький? - спрашивает Трудынь.

- Будет, - подтверждает Киршкалн.

- Как его звать? За что сидит?

- Узнаешь еще.

Киршкалн думает о Межулисе. Инцидент с учителем Крумом подтверждает грустную мысль о том, что достижений нет ни малейших. Перед взором Киршкална обычная картина: ложка Межулиса механически движется вверх и вниз, на лице тупое безразличие ко всему.

- Как суп? - интересуется Киршкалн.

- Так себе, - слышится холодный, спокойный ответ. И все. Валдис даже головы не повернет к воспитателю.

Обед закончен. Когда в алюминиевую миску падает последняя ложка, дежурный воспитанник подает команду "Встать!". С грохотом отодвинуты табуретки, ребята направляются к выходу. Трудынь опять рядом с Киршкалном и идет с ним вместе в воспитательскую. Высокий, ладный, всегда опрятный, даже здешняя форма, сшитая далеко не по мерке, сидит на нем сравнительно элегантно, и кличка Денди дана ему не зря. Он гордится тем, что учится в одиннадцатом классе и средняя школа, можно считать, уже окончена. Еще несколько дней занятий, а там - экзамены.

- Ну правда! Скажите - кто будет в нашем отделении? Разве это секрет? пристает Трудынь к воспитателю.

Никакого секрета нет, но Киршкалн знает - Трудынь сию же минуту помчится к ребятам, чтобы блеснуть осведомленностью. Ему всегда не терпится блеснуть, выскочить первым, и товарищи его недолюбливают за это и за болтливость, хотя с удовольствием слушают его рассказы. Однако были случаи, когда Хенрик выбалтывал чужие секреты где не следовало, и поэтому ребята не ведут при нем серьезных разговоров, считают его "стукачом". Это не совсем так, поскольку Трудынь выдает чужие тайны не по умыслу, а ненароком. К тому же Киршкалн терпеть не может фискалов. Ребята это знают и ценят.

Разумеется, если в отделении есть парочка осведомителей, многие нежелательные вещи вскрывать бывает легче, и некоторые воспитатели пользуются таким источником информации. Киршкалну же делается невыносимо тошно при виде воспитанника, который, воровато оглядываясь, наушничает на своих товарищей. Киршкалн не облегчает свой труд за счет превращения кого-то из воспитанников в мелких предателей. Лучше уж самому, если есть нужда, исподволь что-то выведать.

- Расскажи лучше, как у тебя у самого идут дела.

Математику сдашь?

- Да сдам как-нибудь. Худо-бедно, но на троечку всегда пожалуйста, самоуверенно тараторит Трудынь. - Никакой любви к этим цифиркам у меня нету, но концы с концами свести надо.

- Межулие как себя чувствует в отделении?

- А что ему! Но вообще-то - зануда. Бурчит только да зрачками крутит. Не верится, что на воле он десятилетку кончил. Небось купил где-нибудь ксиву.

- А ты расспроси, поговори с ним!

- Нет уж, лучше с чурбаном, на котором дрова колют. Вообще, я вам скажу, он не совсем в порядке, наверно, что-нибудь с головой. Он по ночам не спит.

Я раз ночью встал, пошел в гаваю, гляжу, а он заложил руки за голову и пялится на потолок. Глаза блестят, как жестяные пуговицы, мне даже не по себе стало.

- Ты на воле не знал такого Николая Зумента, по кличке "Жук"? -как бы невзначай спрашивает Киршкалн, роясь в ящике стола.

- Слыхать слыхал и даже видел. Вообще-то фигура популярная, но не у меня. Я таких не люблю.

Грубое дело. Он шуровал в основном на Чиекуркалне, а я - мальчик из центра. Он испекся осенью со всей своей свитой. Бамбан из третьего отделения - его правая рука. Да вы его знаете - Бурундук, мордочка такая мышиная, прибыл с предпоследним этапом. Скоро п Жук объявится. А может, он уже в карантине? - Трудынь замолкает и вопросительно смотрит на воспитателя.

- Возможно, в карантине, а может, и нет, - пожимает плечами Киршкалн.

- Это темный мальчишечка. Кое-кто его тут ждет не дождется. На новые времена рассчитывают. А мне что? Я такие дела никогда не уважал.

- А про брюки у матроса - забыл? - подмигивая, напоминает Киршкалн.

- Да что вы все про те брюки! - краснеет Трудынь. - Самому стыдно вспоминать. Будто не знаете, как там все вышло. Разве я виноват, что у них "сухой закон"? Этот глотает как свинья и знай мычит:

"Рашн водка - вери гуд". Ну и свалился с непривычки. А за водку не дал ни копейки. Мы тогда и глядим, что с него можно взять. Задарма поить кто будет? Дружба народов и все такое прочее дело хорошее, но... - Трудынь театрально разводит руками. - Я так понимаю: ты дай мне, я дам тебе. Может, оно и не совсем правильно, но я политик реальный. Вот мы и стянули с него штаны. Не больно фартовые, но со стокгольмской маркой. Еще пришлось отдавать в химчистку, так что - поверьте! - навар был минимальный. Но у этого иностранца не было чувства юмора, и он потом поднял шухер. Я понимаю - штаны получились в европейском масштабе, но мы так не хотели.

Я не собирался вредить престижу нашего государства.

- А ты не знаешь кого-нибудь из Зументовых девчонок? - перебивает Киршкалн Хенрикову скороговорку. - Не было у него такой Букахи?

- Нет, у Жука была Пума. Про Букаху я что-то слышал, но точно не скажу. - Трудынь огорченно глядит на воспитателя. - Эта Букаха в центр не приползала. Наверно, третий сорт. Точно, ребята говорили, у нее волосы выпадают. А Пума была конфетка!

Грива голубая, и по Жуку просто умирала. Только мышление у нее остановилось на том уровне, на каком было у наших предков, когда те ходили на четвереньках. Вообще-то Пуму я знаю лучше, чем самого Жука.

До Жука с ней ходил один из наших. Она тоже чуть не погорела, но под конец вывернулась. Говорят, по ночам ходила вокруг тюряги и серенады пела Жуку.

Голос у нее как орган. Талант пропадает. На Западе такие заколачивают миллионы, а у нас не в моде. Она могла за раз выпить пол-литра, а вот насчет поговорить - было как с Межулисом из нашего отделения.

Фразу в три слоза редко могла сказать без остановки.

Даже не представляю, как ей удавалось песни заучивать. Одну так вызубрила даже по-английски. Вот бы вам ее послушать! Если б настоящий англичанин услыхал, его бы инфаркт хватил.

За окном гудит сигнал строиться на работу, и Трудынь морщится. Его перебили на самом интересном месте.

- Ничего, мы еще поговорим, - утешает его Киршкалн.

- Як вам вечерком зайду, ладцр?

Киршкалн утвердительно кивает.

"Если бы у Межулиса была хоть десятая часть словоохотливости Хенрика!" - Киршкалн вздыхает и мысленно фиксирует все достойное внимания из того, что наговорил этот хвастливый болтунишка. Трудынь не врет, просто у него, мягко говоря, склонность к творческому осмыслению фактов, но воспитатель уже приноровился отметать шелуху и оставлять важное.