Александр Попов - Новая Земля Страница 5

Папка, начитавшись и поставив закидушки и удочки, спал, с храпом и присвистом. Засыпал он, помню, моментально: стоило ему прилечь, пять-десять секунд - и он уже издает мелодичные звуки, похожие на "п-шм, п-шм". А мне вот не везет и не везло со сном.

Возле берега шумно всплескивала рыба. От этих дразнящих звуков сердце вздрагивало и хотелось пойти к удочкам и закидушкам, но боязно было уходить в темноту от костра и папки. С реки тянуло прохладой, приятно пахло рыбой, сырым суглинком. Где-то тревожно заржала лошадь. Ей ответила только ворона, очень хрипло и сонно, видимо, выразила неудовольствие, что ее посмели разбудить. Я боязливо кутался в ватную фуфайку и подглядывал через щелку, которую потихоньку расширял. В воздухе плавал теплый, но бодрящий запах луговых цветов, слегка горчил он смолистой корой и полынью. Но когда ветер менял направление, всецело господствовал в мире один, пахучий, наполненный тайнами вязких, дремучих глубин запах - запах камышовых, цветущих озер. С их стороны шел чуть слышный шелест и шорох камыша, высохших кустарников и осоки.

На той стороне реки, на самом дне ночи, трепетал костер. Я представляю, что там разбойники делят награбленное. Рядом хрустнуло - я весь сжался в комок. Мне почудился вороватый шорох. В волосах зашевелился страх. Рядом вонзилось в ночь громкое карканье. Я, наверное, позеленел. Слепо пошарил дрожащей рукой отца, наткнулся на его шевелящиеся губы и сыроватую щеточку усов. Он что-то проурчал и повернулся на другой бок.

- Папка, - чуть дыша и пригибая голову, шепнул я.

- Мэ-э? - не совсем проснувшись, произнес он.

- М-мне страшно.

- Ложись возле меня и спи-и... а-а-а! - широко и с хрустом зевнул он.

Прошли какие-то секунды, и папка снова стал храпеть. Я крепко прижался к его твердой спине, подглядывал из щелки в фуфайке, в которую укутался с головой, и старался думать о хорошем.

Проснулся от озноба в моем скрюченном теле. Лежал один возле потухшего костра. Папка рыбачил. Пахло золой, сыроватой землей, душистым укропом. Кажется, будто все было пропитано свежестью. В такие утра хочется дышать и дышать. Над Ангарой угадывалась легкая плывущая дымка. На середине реки, на затопленном острове, стояли склонившиеся березы. Мне было жалко их. Но мир был так прекрасен в это свежее утро, что я просто не в силах был долго оставаться с этим чувством.

Где-то на озерах вскрякнули утки, и я пошел на их голоса. Узкую скользкую тропу прятали разлапистыми листами усыпанные росой папоротники и тонкие, но упругие ветки густо заселившего лес багульника. Косматая трава хватала мои мокрые сапоги, как бы не пускала меня и охраняла какую-то тайну, которая находилась впереди.

Озер было много. Они скрывались за холмами. Сначала я брел по болотной грязи, из нее торчали лохматые, заросшие травой кочки. Потом ступил в воду. Она пугливо вздрогнула от моего первого в нее шага и побежала легкими волнами к уже раскрывшимся лилиям - быть может, предупреждая их об опасности. Мне хотелось потрогать их, понюхать, но они находились там, где глубоко.

Рядом крякнула утка. Я притаился за камышами. Из-за низко склонившейся над водой вербывыплыла с важностью, но и с явной настороженностью исчерна-серая с полукружьем

рябоватых перьев на грудиутка, а за ней - гурьба желтых утят-пуховичков.

Из камышей величаво выплыла еще одна утка. Она была чернее первой и крупнее.Ее голова - впрочем, такой же она была и у первой - имела грушевидную форму, и создавалось впечатление, что у нее надутые щеки, словно она сердитая. Почти на самом затылке топорщился редкий хохолок, а блестяще-черная макушка создавала впечатление плешины. Меня смешил в утках широкий лыжевидный клюв, который у второй был задиристо приподнят. Вид этой утки ясно говорил: "Я не утка, я - орел". "Наверно, - подумал я, - утка папка этих утят, а их мама - его жена. Он поплыл добывать корм, а она их охраняет и прогуливает".

Утка-"папка" выплыла на середину озера и неожиданно исчезла, как испарилась. Я протер глаза. Точно, ее нет. Но немного погодя понял, что она нырнула; не появлялась долго. Я стал беспокоиться - не утонула ли она. Но через минуту утка, уже в другом месте, как поплавок, выпрыгнула из воды, подняв волны и держа что-то в клюве. Я порылся в карманах, нашел хлеб, две конфеты, хотел было кинуть уткам, как неожиданно раздался страшный громкий звук, будто ударили по пустой железной бочке. Я вздрогнул, сжался и зажмурился. Замершее сердце ударилось в грудь. Открыл глаза - хлесталась крыльями о воду, вспенивая ее, утка-"папка", пытаясь взлететь. И, видимо, взлетела бы, но прокатился громом еще один выстрел - теперь я уже понял, что стреляли из ружья. Утка покорно распростерлась на кусках кровавой пены. Утята куда-то сразу спрятались.

Из кустов вылетела крупная собака, с брызгами погрузилась в воду, жадно и шумно ринулась к убитой утке. На поляну вышел сутулый, крепкий мужчина, закурил.

Назад я брел медленно, опустив голову. Потом этот мужчина пришел к папке, - оказалось, они вместе работали. Сидели на берегу, хлебали уху, шумно разговаривали, что-то друг другу доказывая. Я не мог понять, как мой отец может сидеть рядом с человеком, который убил уток. Подумалось, что мой отец такой же плохой человек, как этот мужчина, но я испугался этой мысли.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

На свой день рождения я пригласил много гостей, пятого июля мне исполнилось девять лет. Мама и сестры накрывали на стол, а я встречал гостей.Губы у меня расползались в улыбке и щеки вспыхивали, когда очередной гость вручал мне подарок, которые я складывал на свою кровать. Чего только не было в пестрой куче! - кожаный мяч, заштопанная боксерская перчатка, пневматический пистолет, рыболовные крючки и поплавок, книги, рисунки, набор разноцветных камней. Но самый дорогой для меня подарок лежал в кармане темно-синего пиджака, который мне подарили родители, - это был носовой платок, пахнущий духами, с вышитыми жарками и надписью: "Сереже в день рождения. Оля". Все гости были нарядные и красивые, но выделялась Ольга Синевская, и только на ней я задерживал взгляд, и только для нее шутил. Например, присосал к губе колпачок от авторучки и показался Ольге. Она засмеялась и состроила рожицу.

НаОльге было белое с кисточками на поясе платье; на завитой голове бабочками примостились, и, казалось, вот-вот взлетят пышные белые банты, губы были чуть напомажены.

Я часто поправлял пиджак, который и без того хорошо сидел на мне, стряхивал с него пыль и озирался, особенно часто смотрел на свою подругу: понимают ли они, какой я сегодня красивый и необычный в пиджаке?

Мама пригласила нас к столу. Она была нарядная, помолодевшая и, не как в будничные дни, часто улыбалась. Руки потянулись к пирожномуиконфетам, запенилсяв стаканах напиток. Когдавзрослые на нас не смотрели, Арап высоко, чуть ли не до потолка, подкидывал конфету и ловил ее ртом. Ни одна конфета мимо не пролетела. Девочки смеялись, а мы, мальчишки, пытались сделать как Арап, но у многих не получалось. Олега Петров так даже подавился. Из пяти конфет я поймал три. С намерением понравиться Ольге и рассмешить ее решил перещеголять всех: ножом высоко подкинулкусочек торта. Открыл рот, однако торт выбрал для посадки мой левый глаз. Сестра Лена сразу же сообщила о моей выходке маме. Мамалишь улыбнулась - что совсем не устроило Лену.

Мы с Арапом налили в стаканы напиток, воображая его вином, чокнулись, пока взрослые не смотрели на нас и, выпив, поморщились и вздохнули, будто горько. Второй раз у нас не получилось: мама увидела, когда мы чокнулись, и погрозила мне пальцем.

Синя - Лешка Синевский, брат Ольги - ел пирожные, конфеты, орехи - все сразу, запивая напитком. Арап шепнул мне:

- Сделай, Серый, так, чтобы он повернулся к тебе: я придумал одну штукенцию.

Я обратился к Сине - он повернулся ко мне. Арап на место Сининого стакана поставил свой, в котором размешал большую ложку соли. Многие, затаив дыхание, смотрели на Синю. Он отвернулся от меня, откусил пирожное и опрокинул в рот содержимое стакана. Его глаза дико округлились, щеки надулись. Застыв, он несколько секунд смотрел на нас, а потом со всех ног кинулся на кухню. От хохота, наверное, затряслись стены.

Сестра Люба крутила пластинки, а мы, взявшись за руки, кружились или прыгали. Брат танцевал в центре круга с Марысей, взяв ее за лапки и притопывая. Кошка неуклюже топталась и горящими зелеными глазами с неудовольствием смотрела на своего партнера. Укусила его за руку и шмыгнула под кровать.

- А теперь - парами, - объявила Люба и поставила новую пластинку. Раздалась спокойная мелодия.

Мы, мальчишки, замялись: надо было пригласить девочку на глазах у всех. Люба лукаво поглядывала на нас. Девочки всеми силами пытались изобразить на своих лицах равнодушие. Смелее всех оказался Арап: он развязно, с засунутыми в карманы руками, подошел к Насте. Она вспыхнула и, опустив глаза, неловко подала кавалеру свою пухлую белую руку. Я пригласил Ольгу; она театрально плавно положила руки на мои плечи. Я замешкался, не знал, куда деть свои руки, и, почувствовав, что краснею, поспешно бросил их на талию удивленно на меня посмотревшей подруги. Ее лицо было в нескольких сантиметрах от моего, а широко открытые глаза настойчиво и смело смотрели на меня, - я, неожиданно для себя растерявшись, стал бестолковокрутить головой, словно что-то искал. Мое сердце замерло, когда наши взгляды встретились.