Всеволод Овчинников - Стихия гонки (репортажи из разных стран) Страница 5

Остроту этой проблемы чувствуешь с первых же дней пребывания в США. Горькие сетования на отчужденность молодежи, на растущую пропасть между поколениями слышатся под любой крышей. Почти в каждой семье, которую мне довелось посетить, разговор о детях задевал больное место, потому что речь тем самым заходила о беглецах из отчего дома.

Хозяева небольшого отеля в Сан-Франциско радушно пригласили меня на воскресенье в свой уютный дом над заливом. В комнате, где меня оставили ночевать, на столике лежала священная индийская книга "Бхагавад-гита", словарь буддийской философии "Дзэн". Да, пояснили родители, этим увлекался сын, здесь была его спальня. Он с детства любил поэзию, много читал. Мать мечтала, что он пойдет в университет, посвятит себя литературе или изобразительному искусству. Отец же видел в сыне наследника, считал, что лучшее образование для делового человека - участие в деле, ставил его в летние каникулы помощником управляющего. Сын решил родительский спор по-своему: уехал куда-то в сельскую глушь, и вот уже несколько лет работает простым ковбоем на ранчо.

- Мы уважаем нашего парня, хоть и не можем его понять, - с горечью говорил хозяин. - Если бы это были лишь причуды молодости, если бы он был шалопаем, клянчил деньги на юношеские забавы, - все было бы проще. Но он не берет ни цента с тех пор, как окончил школу. Твердит, что ему ничего не нужно, что ему легче дышится в степи. Удивляется, ради чего мы с матерью отдаем отелю все время и силы. Прежде у американца был стимул: добиться успеха в жизни. А сейчас под вопросом стоит само понятие - успех...

Разлад поколений, отказ детей унаследовать образ жизни отцов, проявляющийся в самых различных формах - от "эскапизма", которым молодежь бросает вызов "обществу потребления", до участия в антивоенном движении, все это свидетельства обесценивания "ценностей" капиталистического общества; ростки зерен сомнений, раздумий и поисков.

Последний взгляд на Нью-Йорк с моста Трайборо. Уступчатый контур небоскребов, сдвоенный отражением в реке, словно чертит кардиограмму огромного сердца Америки. Кому дано прочесть ее зубцы и изломы?

Многострадальный остров

Запах сена и запах водорослей. Мычание коров и крики чаек. Узкие, извилистые, непривычно пустынные дороги. Вместо чадящих грузовиков - только повозки с молочными бидонами да гурты скота. Это Ирландия. Западная окраина Европы встречается тут с Атлантикой.

Если не считать моря и неба, в портрете этой страны преобладают две краски: свежесть травы спорит с сединой камня. Даже изгороди из серых камней, разделяющие пастбища, кажутся такими же неподдельно древними, как развалины средневековых крепостей и сторожевых башен.

Ирландская природа поражает тем, что доныне выглядит почти такой же нетронутой и необитаемой, как в те далекие века, когда последователи святого Патрика строили монастыри и воздвигали на взгорьях каменные кельтские кресты. И в этом безлюдье, как и в том, что лишь в отдаленных селениях атлантического побережья сохранил свои последние корни местный язык, отражена трагическая судьба ирландского народа.

Ирландия была для Англии не только близким соседом, но и серьезным соперником. Накануне промышленной революции, когда население Великобритании составляло 13 миллионов человек, в Ирландии оно приближалось к 10 миллионам. Попросту не укладывается в голове, что за неполных два столетия соотношение это могло измениться столь разительно: 56 миллионов в Соединенном Королевстве и 3,5 миллиона в Ирландской Республике. Даже если добавить к ним полтора миллиона жителей Северной Ирландии, получается, что если население Великобритании выросло вчетверо, на Зеленом острове оно за это же время сократилось вдвое.

Пожалуй, лишь народ Конго понес столь тяжелый урон от колониального ига, утверждает прогрессивная публицистка Бэтти Синклер. Если бы не драконовская политика поработителей, население Ирландии, по ее словам, составляло бы ныне около 34 миллионов человек, а может быть, и больше, учитывая высокую рождаемость в этой стране.

Для поездки по Зеленому острову я избрал тот самый маршрут, о котором писал Энгельс в письме Марксу в 1856 году: "Путешествие наше по Ирландии шло таким образом: мы поехали из Дублина в Голуэй на западном берегу, потом 20 миль к северу, в глубь страны, потом в Лимерик, потом вниз по Шаннону, в Тарберт, Трейли, Килларни и назад в Дублин...

Ирландию можно считать первой английской колонией, именно такой, которая в силу своей близости к метрополии управляется все еще по-старому. И здесь прекрасно видно, как так называемая свобода английских граждан основана на угнетении колоний".

Вся история англо-ирландских отношений подтверждает эти слова Энгельса. Каждая строка в восьмивековой летописи завоевания и порабощения Ирландии беззастенчиво отметает те либеральные идеалы, которыми Англия привыкла кичиться как своим вкладом в цивилизацию. Чтобы оправдать эту вопиющую несовместимость, был создан стереотип предубеждения об ирландцах как о людях невежественных и коварных, необузданных и праздных.

И подобно тому, как Ирландия стала первой британской колонией, стереотип этот явился зародышем имперской идеологии. Именно отсюда берет свое начало представление о народах колоний как о существах иного сорта, к которым неприменимы общепринятые моральные нормы; именно из этого стереотипа выросла впоследствии идея о том, что "десять заповедей не имеют силы к востоку от Суэца".

Лондонские либералы ныне брезгливо отмежевываются от южноафриканских расистов. А между тем именно система апартеида была излюбленным орудием завоевателей с первых же веков их господства в Ирландии. Полоса восточного побережья, прилегающая к Дублину, и сейчас заметно отличается от остальной части острова, всем своим обликом напоминая английское графство. Эта доныне зримая географическая граница совпадает с цепью крепостей, которые возводились для защиты первых английских поселений. Тем самым для ирландцев была очерчена запретная зона. Они могли селиться лишь "за оградой".

При Кромвеле было завершено массовое изгнание коренного населения с плодородных земель северо-востока острова, розданных англо-шотландским колонистам. Его политика в отношении ирландцев сводилась к словам: "К чертям в пекло, или в Коннот!" Эта западная провинция с бесплодными каменистыми взгорьями, обращенными к Атлантике, должна была стать для изгнанников либо голодным гетто, либо дорогой еще дальше, на чужбину.

В Лондоне не любят вспоминать, что английские работорговцы (чьи барыши во многом помогли Британии стать владычицей морей и мастерской мира) начали поставлять живой товар плантаторам Нового Света отнюдь не из Африки, а из Ирландии.

Та самая Англия, которую принято считать неизменной поборницей свободы мореплавания, бесцеремонно отрезала Ирландию от экономических связей с внешним миром. Несмотря на обилие удобных портов для торговли с Европой и Америкой, прямой товарообмен с зарубежными странами, и в частности вывоз ирландской шерсти на континент, был запрещен в угоду английским купцам.

Та самая Англия, которая привыкла гордиться незыблемостью гражданских свобод, похваляться терпимостью к инакомыслию, не позволяла жителям завоеванного острова обучать детей родной речи. Ирландский язык сознательно и систематически подавлялся. Вплоть до "эмансипации католиков" в XIX веке ирландец не мог стать ни учителем, ни врачом, ни юристом, ни чиновником. Ему оставалось лишь быть временным арендатором клочка земли, мелким ремесленником или эмигрировать на чужбину.

Эмиграция на века стала для Ирландии кровоточащей раной. Причем поистине массовый характер придал ей Великий голод 1845 - 1847 годов. С тех пор, как из Нового Света на Британские острова был впервые завезен картофель, он стал единственным спасением для многосемейных ирландских крестьян. Ни овес, ни ячмень не могли бы прокормить мелких арендаторов, coгнанных с плодородных земель своих предков на каменистые взгорья западной части острова.

Поэтому картофельный неурожай, изнурявший Ирландию три года подряд, стал для нее поистине национальной трагедией: население острова за несколько лет сократилось вдвое, с 8 до 4 миллионов человек. Последствия Великого голода поныне дают о себе знать. Ирландия представляет собой единственную страну в Европе, население которой с середины XIX века не возросло, а сократилось.

До Великого голода большинство жителей острова говорило на ирландском языке. Вопреки репрессиям родная речь оставалась для них главным средством устного общения. К 1900 году число говорящих на ирландском языке сократилось до 600 тысяч, а ныне составляет менее одной трети этой цифры. Язык, задушенный поработителями, не удается возродить и после обретения независимости. Хотя преподавание его введено в школах, им пользуются в быту лишь в отдаленных селениях атлантического побережья,