Сергей Довлатов - Письма к Андрею Арьеву Страница 5

С.

12 апреля (1990)

Андрюша, дорогой мой! Я уж не знаю, что написала Лена — Ане, кажется, что-то нервное (судя по Аниному ответному письму), но, умоляю тебя, попытайся вообразить наши обстоятельства. Ежедневно раздается от трех до десяти телефонных звонков, едут уже не друзья друзей, и даже не приятели приятелей, а малознакомые малознакомых, и Арьевы среди них попадаются не слишком часто, а у нас — вечно прихварывающая мамуля, ребенок, собака, а главное — работа в совершенно незнакомом вам режиме, поверь мне. Как только я завязываю с пьянством, начинается тягостный труд, и это, конечно, не делает нам чести, но иначе мы протянем ноги. Соснора[72] жил у нас когда-то недели две, которые мне, естественно, показались вечностью, ибо это была невыносимая смесь трогательности, хитрости, обаяния, глухоты и энтузиазма. Ты мягко пишешь: «ему можно что-то черкнуть на бумаге». Это так, когда видишься раз в месяц в рюмочной, а я исписал с ним 7 стостраничных блокнотов.

Я бы ничего этого не стал писать, если бы не был уверен, что никакие мои жалобы ты никогда и ни при каких обстоятельствах не примешь на свой счет. К друзьям это все не имеет никакого отношения, и дни, проведенные здесь тобой, мы вспоминаем очень часто, и надеемся снова вас с Аней увидеть, и это будет только радость. Но друзей у меня не так много, раздражительность увеличивается с каждым запоем, а главное, я все же на четырех работах: литература, радио, семья и алкоголизм. Не говоря о том, о чем ты сейчас подумал. […] Пете и Саше я твои наставления передал.

Если получил или получишь какие-то деньги из «Васильевского острова», то […] пойдите с Аней, Борей и Валерием в кооперативный ресторан «На Фонтанке». Я понимаю, что это с моей стороны звучит несколько по-барски, но, с другой стороны, этого-то я и добиваюсь.

О смерти Бакинского[73] я узнал сразу (позвонил Вадим[74]) и уже говорил о нем по радио. Он, действительно, хорошо ко мне относился, и я успел сердечным образом поблагодарить его за это. Вадика на похороны не пустили не дела, я думаю, а бедность. Я просто не представляю себе, на что он живет.

На Меттера[75] не сердись, мы с ним переписываемся, и он тоже выражает мне свое расположение, что с годами начинаешь ценить.

[…] В ответ на твои всегда удачные каламбуры сообщаю, что у меня есть рассказ, в котором герои-охранники поют песню «В бананово-лимонном Сыктывкаре».[76]

У меня вышла книжка («Наши») в Германии, а в мае выходит «Чемодан» по-английски.[77] Юнна (Мориц. — А.А.) пишет, что две книжки будут в Москве одна в «Моск. рабочем», а другая в каком-то «ПИКе».[78]

После «Чемодана» я пишу нечто про еду, сочинил уже три главы. «Чемодан» — это одежда, дальше будет еда, а потом возьмусь за женщин, чтобы, таким образом, охватить весь круг бездуховности.

Лена купила новую полиграфию, в долг, конечно. Когда мы с ней заговариваем о наших экономических делах, то оба начинаем мелко хихикать.

Обнимаю тебя, дорогой, никогда не сердись на меня (теперь уж поздно), мы тебя вспоминаем и любим. Аню — соответственно. Дочке поклон.

Твой дрюк

С. Довлатов

20 апреля (1990)

Андрюша, дорогой! Получил с интервалом в сутки два твоих письма, да еще и постскриптум к Звягину.[79] На первое письмо сразу же ответил, второе отдал Грише (Поляку. — АА.) для наведения справок. Гриша несколько медлителен, но других ученых, коим что-то говорит имя Ховина,[80] в эмиграции нет. Гриша поклялся вернуть мне бумаги в субботу, сразу же их тебе отошлю. Звягину привет.

Вероятно, ты уже получил мое письмо с объяснениями насчет Сосноры, не буду повторяться. Надеюсь, все шероховатости позади.

Саше и Пете все передал.

Ты пишешь: шлите доверенности. Однако, я помню, ты говорил, что на твое имя доверенности посылать не стоит. Посылаю на имя Грубина. Увы, не помню, выслал ли я доверенность на что-то из «Васильевского острова», если я ничего не путаю. На всякий случай прилагаю и этот документ на имя того же Грубина. Мне кажется, из них двоих (Валерий и Боря) Грубин более подотчетен.

Вообще, я хотел бы посвятить тебя в свою экономическую программу. Юнна (Мориц. — А.А.) пишет, что в течение 90-го и 91-го годов я получу в Москве чуть ли не 45 тысяч рублей. Если даже это гипербола, то все равно там какие-то ощутимые деньги: «Апрель», «Огонек», два сборника, какой-то альманах, даже, вроде бы, два. […] В общем, как бы втянуть тебя во все эти дела? Боря не годится, поскольку один раз он уже надул Валерия, вроде бы, да и Грубин при всей его честности может забыться, исчезнуть или что-то напутать. […] Понял ли ты все то, что я сам понимаю едва?[81] […]

Посылаю тебе вырезку из «Русской мысли».[82] Мою фамилию во вводке отметил желтым не я, а все тот же невозвращенец Дедюлин,[83] оказал мне честь.

Ну, пока все. Ане и дщери — привет и сдержанные объятия. Сдержанные поскольку я старик и парх.

С. Довлатов

Примечания

1

Это письмо привезено моей женой, вернувшейся из поездки в США.

2

Саша (Александр Всеволодович) Соколов (род. в 1943 г.) — прозаик, с 1975 г. в эмиграции. Владимир Николаевич Войнович (род. в 1932 г.) прозаик, с 1980 г. в эмиграции. Наум Моисеевич Коржавин, наст. фамилия Мандель (род. в 1925 г.) — поэт, с 1973 г. в эмиграции.

3

С. С. Аверинцева и Д. С. Лихачева на конференции не было.

4

Игорь Наумович Голомштрк (род. в 1929 г.) — искусствовед, с 1972 г. в эмиграции.

5

В 1988 г. С.Д. купил на севере штата Нью-Йорк (около 250 км от Нью-Йорка) в Катскильских горах возле городка Монтиселло небольшой участок земли с домом, который он называл «бангало».

6

В «Иностранной литературе» (1989, № 3) появились ответы С.Д. на анкету, распространенную среди «писателей русского зарубежья»; в 1990 г. (№ 9) напечатано эссе «Переводные картинки» с именем автора в траурной рамке.

7

В таллиннском журнале «Радуга» (1989, № 5) напечатаны ранние (но заново переписанные автором в эмиграции) рассказы «Марш одиноких» (1967) и «Голос» (1968). Без названий они входят в книгу С.Д. «Зона» («Голос» после письма от 23 февраля 1982 г., «Марш одиноких» — после письма от 19 марта 1982 г.). В свою очередь ликвидированное название «Марш одиноких» стало названием публикуемой в этом томе книги. Оба рассказа — с возвращенными названиями — вошли в сборник, подготовленный С.Д. к своему пятидесятилетию. Он вышел уже после его смерти: Сергей Довлатов, Рассказы, М., «Renaissanse», 1991.

8

Таллиннское издательство «Ээсти раамат» в 1975 г. не решилось выпустить в свет уже набранный сборник рассказов С.Д. «Пять углов (Записки горожанина)». Не был возобновлен договор и в 1989 г. Слово «раамат» («книга») С.Д. пишет неточно и с прописной буквы, следуя в этом сохраняющейся на Западе традиции начертания слов в названиях.

9

Марианна Матвеевна Волкова (род. в 1946 г.) — пианистка, фотограф, с 1976 г. в эмиграции. Ее совместная с С.Д. книга: Марианна Волкова, Сергей Довлатов. Не только Бродский. Русская культура в портретах и анекдотах. Нью-Йорк, «Слово — Word», 1988.

10

Следующее западное издание С.Д. на русском появилось в 1990 г.: Сергей Довлатов, Записные книжки, Нью-Йорк, «Слово — Word».

11

Речь идет о книге «Наши»: Ours. A Russian Family Album, Translated by Anne Frydman. New York, «Weidenfeld & Nicolson», 1989.

12

«Для понта» привожу текст в переводе с английского — по вырезке из неизвестного мне издания:

«Довлатов пишет с первозданной энергией: его персонажи обрисованы столь же ярко, как персонажи Достоевского; но они, черт возьїю, намного смешнее…

Непроизвольная громогласность довлатовских ниспровержений — опасна».

«Виллидж Войс».

СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ

НАШИ

Русский семейный альбом

Перевод Энн Фридман

«Компромисс» Сергея Довлатова («свежий и сметной», по словам Курта Воннегута), а также его книга «Зона» принесли автору признание в литературных кругах Америки. Его произведения, опубликованные в «Нью-Йоркере» и других престижных периодических изданиях, сделали его одним из наиболее популярных русских писателей-эмигрантов. В книге «Наши» он прослеживает жизнь четырех поколений русской семьи — а с ней и всю современную советскую историю — через изображение семейства Довлатовьiх, начиная с дяди Арона, чьи политические взгляды колебались вместе с состоянием его здоровья; следом представлены: знаменитый двоюродный брат Борис, гордость семьи, он чувствовал себя счастливым лишь в конфликте с властями; патриаршего возраста дед Исаак; ужасно смешная история встречи рассказчика с женой; невероятные истории о родителях, двоюродных братьях, дядях, детях и даже любимой собаке. В русле традиций великих русских сатириков, проявляя непочтительность и иронию, характерную для его предыдущих произведений, Довдатов в «Наших» с присущей ему оригинальностью пишет групповой портрет своей семьи.