Аркадий Аверченко - Волчьи ямы (сборник) Страница 5

Франц-Иосиф: На своих-с, Геннадий Демьяныч. (Полузаискивающе, полунасмешливо). А вы-с, Геннадий Демьяныч?

Вильгельм: В карете!! (Сердито). Разве ты не видишь? Что спрашиваешь? Осел. (Помолчав). Сядем, Аркадий!

Франц-Иосиф: Да на чем же-с?

Вильгельм: (усаживаясь на пень) Я — здесь, а ты где хочешь… Что это у тебя в узле?

Франц-Иосиф: Кольца сербского золота, медальоны, портсигары разные…

Вильгельм: Стяжал?

Франц-Иосиф: Стяжал, Геннадий Демьяныч, и за грех не считаю, потому — око за око. Сербы нас били, а мы зато их вещички… кхе!

Вильгельм: Что ж у тебя весь багаж только из портсигаров и состоит? Глупо, братец.

Франц-Иосиф: Зачем только из портсигаров… Бутафорские мелкие вещи есть, ордена…

Вильгельм: На кой же чорт ты ордена с собой таскаешь?

Франц-Иосиф: А так… Вдруг наградить кого-нибудь понадобится, орденок пожаловать… Вам не прикажете, Геннадий Демьяныч?

Вильгельм: Чего?

Франц-Иосиф: Орденок пожалую… Желаете?

Вильгельм: На нос его себе нацепи!

Франц-Иосиф: (печально) Извините-с.

Вильгельм: А платье у тебя где ж?

Франц-Иосиф: Вот, что на мне-с. В чем успел из Вены выбежать…

Вильгельм: Так ты куда бежишь-то теперь?

Франц-Иосиф: А в Берлин, Геннадий Демьяныч!..

Вильгельм: В Берли-и-ин? Ну, брат, не советую. Нехорошо теперь там.

Франц-Иосиф: Почему же нехорошо, Геннадий Демьяныч?

Вильгельм: (угрюмо) Так, брат Аркашка… Немецкие императоры (с горькой усмешкой) уж и не имеют права жительства в Берлине!.. Дожили…

Франц-Иосиф: А вы в Вену?

Вильгельм: (со вздохом) В Вену, брат Аркашка.

Франц-Иосиф: Да ведь теперь и в Вену тоже нельзя…

Вильгельм: Это еще почему?

Франц-Иосиф: (пытаясь сострить) Да какая же теперь может быть «вена», Геннадий Демьяныч, если русские даже артерии наши все главные — перерезали.

Вильгельм: (грозно) Аркашка! Не остри! Глупо.

Франц-Иосиф: Извините, Геннадий Демьяныч… Я думал развеселить вас.

(Долгое молчание).

Вильгельм: Мы с тобой, Аркашка, когда последний раз виделись?

Франц-Иосиф: У меня, в Шенбрунне… Помните, Геннадий Демьяныч, еще мой юбилей был, и вы приезжали со всеми королями германскими поздравлять меня.

Вильгельм: (со вздохом) Хорошие времена были. Ведь ты тогда в политике первых любовников играл. А теперь что?

Франц-Иосиф: Теперь я, Геннадий Демьяныч, волею судьбы, в комики перешел-с. Каково это для человека Габсбургской фамилии с возвышенной душой, Геннадий Демьяныч?

Вильгельм: (опустив голову) Все там будем, брат Аркадий….

(Пауза).

Вильгельм: Ты зачем это бакенбарды носишь?

Франц-Иосиф: А что же-с?

Вильгельм: Некрасиво! Немецкий ты человек, или нет? Что за гадость! Терпеть не могу. Отпусти усы такие, как у меня… Чтобы кверху торчали.

Франц-Иосиф: Да ведь они у вас кверху не торчат.

Вильгельм: Что ты врешь? Как так — не торчат?

Франц-Иосиф: Ей-Богу, Геннадий Демьяныч, книзу висят… Как мокрые-с, извините тряпицы…

Вильгельм: Ничего, брат Аркадий не поделаешь. Был у меня бинт для усов — и хороший бинт, жена в день рождения подарила — да русские его вместе с обозом отбили. (Устало). Я, брат Аркадий, там и на востоке и на западе расстроился совсем.

Франц-Иосиф: Почему-с?

Вильгельм: Характер, братец. Сам знаешь, человек я решительный — тянуть не люблю, а они разве понимают хорошую актерскую игру: на западном театре перессорился, поехал на восточный театр — и там перессорился…. Хочу у вас на австрийском театре попытаться.

Франц-Иосиф: Да ведь и у нас то же самое… И у нас не уживетесь, Геннадий Демьяныч. Я вот тоже не ужился.

Вильгельм: Ты… тоже! Сравнял ты себя со мной.

Франц-Иосиф: Еще у меня характер-то лучше вашего, я смирнее.

Вильгельм: (грозно) Чего-о?..

Франц-Иосиф: Да как же, Геннадий Демьяныч-с? Я смирный, смирный-с… Я никого не бил.

Вильгельм. Так тебя зато били, кому не лень. И всегда так бывает: есть люди, которые бьют, и есть люди, которых бьют. Что лучше — не знаю: у всякого свой вкус.

Франц-Иосиф: (обидясь) Да ведь у нас с вами, Геннадий Демьяныч, оказывается, одинаковый-то вкус.

Вильгельм: Ш-ш-што-ссс?!

Франц-Иосиф: (робея) Да вы же сами сказали, что… и на восточном театре… и на западном…

Вильгельм: Смеешь ты себя со мной равнять!! Тебя всю жизнь били, а меня…

Франц-Иосиф: А вас, Геннадий Демьяныч?

Вильгельм: Не раздражай меня, Аркадий! Знаешь мой характер. (Помолчав). A как я вот бил! Боже мой, как я воевал!!

Франц-Иосиф: (робко) Очень хорошо-с?

Вильгельм: Да так-то хорошо, что… Впрочем, что ты понимаешь! В последний раз, когда мы у Марны завязали бой — Наполеон Бонапарт, братец, является ко мне… подошел, положил мне вот этак руку на плечо и говорит: «Ты, говорит, да я, говорит… умрем, говорит»… Лестно!

Франц-Иосиф: Да ведь он уже и так умер, Наполеон-то.

Вильгельм: А? Умер, братец. умер. Царство ему небесное.

Франц-Иосиф: Так как же он… мог сказать-то?.. Мертвый?

Вильгельм: Глуп ты, брат Аркашка. Что ж, что умер! Во сне он мне и явился. Ты говорит, да я, говорит — умрем, говорит, (закрыв лицо руками, плачет. Потом поднимает голову, совершенно равнодушно). У тебя табак есть?

Франц-Иосиф: Ни крошечки. Говорю ж вам, выбежал из Вены — в чем был.

Вильгельм: Как же ты в дорогу идешь, — а табаку нет? Глупо, братец.

Франц-Иосиф: А у вас есть, Геннадий Демьяныч?

Вильгельм: Табак? Табаку у меня нет. Весь турки выкурили…

(Пауза).

Вильгельм: А деньги у тебя есть?

Франц-Иосиф: И денег у меня нет.

Вильгельм: Как же ты так бежишь — без табаку и без денег. Нехорошо, братец. (Тряхнув головой, встает, пытается подкрутить свисшие усы). Ну — идти, так идти! Не сидеть же здесь… Пойдем. И тебе угол будет.

Франц-Иосиф: Куда же, Геннадий Демьяныч?

Вильгельм: Куда? (Поворачивает дощечку на столбе: на дощечке написано: «В Вятку» и нарисован указательный палец).

Франц-Иосиф: В Вят-ку… В какую это Вят-ку?

Вильгельм: Там увидишь! Туда ведет меня мой жалкий жребий. Р-руку, товарищ!

(Медленно уходят).

Слышна музыка, играющая сначала тихо, потом громче «Последний нонешний денечек». На громовых аккордах — занавес…

Ужасы войны

На взмыленной лошади прискакал ординарец к помещению штаба корпуса, камнем свалился с седла и пулей влетел в комнату, где сидели три генерала…

Все трое вскочили, испуганные.

— Что еще? Что за манера врываться, как казак? Что такое? Неприятность что ли?

Ординарец утер обшлагом рукава мокрый, покрасневший лоб и сказал нерешительно:

— Да уж не знаю, как и назвать: приятность это или неприятность.

— Именно.

— Да видите ли: с точки зрения того человека, который хочет это сделать, оно получается как бы приятность, а с точки зрения тех, кому этот человек хочет это сделать — оно будто бы и не приятность.

— Фу ты черт, как странно. Скажите же в чем дело?

— Дело? А дело в том, что император Вильгельм хочет сказать речь перед вашим корпусом.

Один генерал тихонько подавленно взвизгнул и свалился на обивку стула, будто его повесили туда для просушки; другой генерал замахал руками и прислонился к стене, глядя на ординарца глазами, в которых читалась мольба и протест: «За что мучаешь»? Действия третьего генерала были короче всего: он только плюнул в угол и молча отвернулся к окну.

Генерал, висевший на спинке стула, поднял, наконец, голову и с некоторой надеждой в голосе, спросил:

— Не ошиблись ли вы? Не перед другим ли корпусом будет говорить кайзер?..

Ординарец жестом, не допускающим сомнения, развел руки в стороны и хлопнул ими по бедрам:

— Увы… Ошибки нет. Речь будет говориться именно перед вашим корпусом.

Генерал, прислонившийся к стене, отклеился от нее и мутным взглядом поглядел на ординарца.