Елена Попова - Седьмая ступень совершенства Страница 5

- Мы спешим, - сказала Евгения и, не замедляя шаг, пошла к выходу.

Разочарованная Кларка нагнала ее уже у начала аллеи.

- Он - сердечник,- сказала Евгения. - Ему противопоказаны острые ощущения.

Когда они уже садились в машину, Евгения увидела, как из дверей главного корпуса медицинского центра имени великого ученого, а по мнению большинства населения - исчезнувшей деревушки, выскочило несколько явно агрессивно настроенных мужчин. Среди них был и сосед Мерсицына по палате, но уже не в больничной пижаме, а в черной кожаной куртке.

- Едем, - сказала Евгения. - Чем быстрее, тем лучше.

Кларку не надо было упрашивать, она рванула к городу с максимальной скоростью, с особым злорадством обходя шоферов-мужиков.

Часов восемь уже было. Кларка лежала в ванной, утопая в разноцветной мерцающей пене, девочки-близняшки тихо переговаривались, мусоля учебник, а муж Кларки в номере отеля в Мюнхене, перекусив экономии ради копченой колбасой, доставал коньяк в ожидании приятеля-немца. Тогда-то и зазвонил домофон.

- К тебе! - объявила мокрая Кларка в небрежно наброшенном банном халате, появляясь на пороге комнаты, в которой обитала теперь Евгения.

- Кто? - поинтересовалась Евгения.

- Сама разбирайся, - и Кларка убралась обратно в ванну.

Евгения подошла к дверям... Позвонили коротко и осторожно, как бы стесняясь. Вошли четверо. Похожих, почти одного роста, в одинаковых черных длинных пальто и черных туфлях большого размера, все в шляпах.

- Что вам угодно? - спросила Евгения, не пропуская их дальше прихожей.

- Сколько? - спросил один из четверых.

- Не понимаю, - сказала Евгения.

- Сколько вам нужно? Что тут непонятного? - возмутился другой.

- Тише! Тише! - зашикали на него остальные. - Мы спокойно... Мы договоримся...

- Мы не договоримся, - сказала Евгения и указала рукой на дверь.

Четверо стушевались и ушли, один за другим, в дверь, тяжело ступая тяжелыми большими туфлями, носатые, похожие один на другого, как унылые братья-гномы.

"Да... - подумала Евгения. - Кого-то я вспугнула... Но это не те..."

Николай Павлович один был в квартире. Жену и детей отправил к теще еще вчера под хитроумным предлогом. Закрылся на два замка, на цепочку и теперь метался по квартире, не находя себе места. Коньяк не помогал, потом было только хуже с сердцем, и он перестал его пить. У жены были успокоительные таблетки, но он не хотел пить таблетки. При чем тут таблетки? Вот если бы можно было дать таблетки этим идиотским обстоятельствам! "Что делать? Что делать?" - думал несчастный Николай Павлович. Он был трусом, он это понимал и при этом многого хотел. Не надо быть трусом, если многого хочешь или, наоборот, не надо хотеть многого, если ты трус. Позвонил сыну от первого брака - взрослому, основательному мужику.

- Как дела? - спросил с напряжением.

- Нормально. А что звонишь?

- Просто... Узнать...

- Нормально дела. А у тебя?

- Тоже нормально.

Помолчали.

- Ну, пока?

- Пока.

"Вот и поговорили! - думал несчастный Николай Павлович. - Вот - сын! Это - сын! Это - жизнь..." - в несчастности своей совершенно забыв, что сам когда-то от него ушел, бросив, отстранив, отринув рвущегося к нему, привязчивого, неловкого, безобразно стриженного ребенка. Да и не любил он его никогда. А кого он любил? Когда-то мать, отца, брата... И после уже никого. Так ему казалось сейчас.

В полном изнеможении он лег на диван в зале и накрыл ухо диванной подушкой. И вдруг успокоился. Как будто спрятался наконец.

Позвонили. Николай Павлович, не меняя положения, дотянулся рукой до телефона. Голос был сухой, властный и фамильярный.

- Коля, где твоя колдунья?

- Не знаю... - сказал Николай Павлович.

- Не дури, Коля. Хорошо подумай.

И тогда Николай Павлович, даже немного заикаясь, назвал номер своего мобильного телефона.

Когда Евгении позвонили, Кларка была еще в ванной.

- Надо встретиться, - сказал знакомый голос. - Или к вам приехать?

Кларка была в ванной, девочки-близняшки, как заклинания, бубнили какие-то правила. Кларкин муж в номере гостиницы в Мюнхене вместе с приятелем-немцем уже распили армянский коньяк и, обнявшись, пели русские песни.

- Я сейчас выйду, - сказала Евгения.

Сердце ее сжалось, но это был не страх, а скорее какая-то холодная тоска. Она оделась, взяла сумочку и тихо вышла из дома.

Евгения шла по улице, следом за ней, на небольшом расстоянии следовала какая-то машина. У небольшого сквера Евгения остановилась. Машина остановилась тоже. Вышли - Седой и уже знакомый Евгении коренастый парень, пошли ей навстречу. Вокруг не было ни души. Евгению охватило чувство полной беспомощности и потерянности, ноги вдруг ослабели и еле держали ее, и только в этот момент она поняла, что взялась за непосильное дело. Действительно, что она могла? Поставить диагноз, вылечить ангину, увидеть то, чего не видят другие. И это все. Изменить же что-то в этом сложном мире людей она не могла...

- Что же вы? - с нехорошей интонацией в голосе сказал Седой. - А я вас предупреждал... Предупреждал. Только парня подвели... Меня мои люди не подводят...

И тут Евгения услышала: "Иногда у меня болит...". С жалующейся, детской интонацией, и поняла, что обладателя этого голоса уже нет на этом свете. А когда поняла, ярость и возмущение захлестнули ее, породив такую силу, что неожиданно не только для Седого и его коренастого подручного, неожиданно для самой себя... она исчезла.

- Где она? Где? - заорал Седой и бросился к темным кустам. - Стреляй!

Не видно было рядом с ними Евгении.

Немногим меньше чем через сутки на перрон вокзала небольшого городка из поезда вышла женщина в мятом плаще, с изможденным, серым лицом. Она пересекла привокзальную площадь, прошла мимо Дома культуры, мимо статуи пионера без руки и с разбитым горном и углубилась в лабиринт улиц, заполненных одноэтажными домами. В самом конце одной из них, у одного из домов, окруженного добротным высоким забором, остановилась, открыла калитку и вошла. Под ноги метнулась маленькая, злобная собачонка, но, узнав, радостно заскулила. Женщина подошла к дому и без сил опустилась на ступеньки крыльца. Собачонка в истерике собачьего счастья визжала, подпрыгивала и лизала ей лицо. Из дома вышла полная, крупная женщина с оплывшим, добродушным лицом и всплеснула руками:

- Господи! Евгения!

- Я... - сказала Евгения, от слабости уже теряя сознание.

Проснулась Евгения на перине и под периной, в объятиях огромной старой кровати. Рядом мурлыкал кот, тикали ходики в соседней комнате, пахло старым, но чистым домом. Вошла Варвара, села в ногах.

- Ну как? - спросила Варвара. - Ничего, жить будешь. Побудь, не гоню. Но рассчитывать не рассчитывай. Это я тебе как на духу. Ушла моя сила, была да вся вышла. Квартиру сыну построила? Построила. Дочке. Машину внуку прошлым летом купила. Все руки тянут, рты разевают, сколько ни лет, а все как птенцы. А я ведь слабая на своих, мягкая душа... Сама знаю, сама виновата.

- Ничего, - сказала Евгения. - Я справлюсь.

Впервые в этот дом и в этот городишко Евгения попала много лет назад, когда гипсовый пионер перед Домом культуры был еще белоснежен, двурук и вовсю трубил в свой горн, а сама Евгения, студентка, была на "картошке" неподалеку, в колхозе.

Как-то, прыгая с телеги на край картофельного поля, она пропорола ногу здоровенным гвоздем, на другое утро нога опухла и на нее невозможно было ступить, и тогда бригадир, проклиная всех возможных на свете безмозглых студентов, посадил ее на все ту же телегу и повез в ближайший городок, в больничку. Врач, с утра пьяный, краснорожий детина, долго смотрела на ее ногу и мычал что-то вроде: "Ца-ца-ца...", потом вколол укол против столбняка и поместил, как он выразился, в "стацанар" - маленькую, единственную палату, в которую, казалось, каким-то чудом втиснулись две беременные женщины и четыре старухи. Все тем же чудом втиснулась туда и Евгения. Беременные и старухи все время что-то ели или говорили о еде, а одна из старух даже протянула ей уже облупленное, грязноватое, круто сваренное яичко, но Евгении есть не хотелось - у нее поднялась температура, нога горела, и перед глазами шли круги. И дело кончилось бы совсем плохо, если бы на ночь не пришла дежурить медсестра Зойка - кругленькая, плотно сбитая, в слишком смелой для райцентра короткой узкой юбочке, с бровями, выщипанными в ниточку, и губами вишневого цвета, по контуру обведенными еще и карандашом "Живопись", так что очень уж смело и вызывающе это выглядело в райцентре. Зойка тут же сообразила, в чем дело, поставила Евгении градусник, а потом объявила, что на ночь это дело оставлять нельзя, у врача нет телефона, да и что он скажет - врач-то, выход один - идти к Варваре. Надо отдать должное, Зойка тащила Евгению на себе почти всю дорогу, а дорога была неблизкая - через пустырь, а потом все по каким-то улицам и дворам.

Это время было вершиной Варвариной славы. Вокруг ее дома и дальше, в разных местах, стояли легковые машины, приезжие снимали комнаты в ближайших домах, да и по всему городку, и с раннего утра до позднего вечера в ее дворе стояла очередь. Варвара была смела, уверена в себе, не отказывала даже самым тяжелым и кому-то из них помогала. Богата была, конечно. Брала не только деньгами, но и золотом. Золотых колец, сережек, цепочек было у нее несчетно. Соседи завидовали ей и боялись ее.