Иван Лукаш - Пожар Москвы Страница 5

Павел лежит у камина, подкорчив руки под подбородок. Ужасно вытянулись его голые жилистые ноги в кровоподтеках. Мертвый Павел стал громадным, как Петр Первый. Вздулась темная голова, кончик языка прикушен и ощерены кривые зубы. У его рта, на паркете, темная лужа крови.

Генерал отступил, и тогда выкралась из камина белая собака. Она омочила лапу в крови и встряхнула. Повизгивая, она стала лизать темную щеку Павла и его темный лоб.

VII

Внизу, на дворцовом подъезде, со звоном распахнулась дверь, мутно дунуло снегом. На пороге граф Пален. Он откинул за плечи черный плащ и обернулся к адъютанту:

– Что, он уже холодный?

– Да, я докладывал вам.

– Тогда я подымусь.

Через две ступеньки граф Пален побежал наверх. В библиотечной зале его нагнал на своей деревяшке Валериан Зубов, полный, с обрюзглым, бабьим лицом.

– Граф, постойте, я с вами… Мы опоздали, постой же.

В спальне, в сыром тумане, все стоят тесно. Измайловского полка капитан Волховский приподнял за волосы с паркета темную голову Павла, в клочьях буклей, в серой пудре, пропитанной кровью. Отбросил: голова глухо стукнула о паркет.

Платон Зубов полулежит в креслах, разматывая шелковый шарф с очень нежной женственной шеи: Зубову душно. Костяным ножичком он счищает с воротника пудру опрятными и легкими движениями.

– Будет вам, – говорит он, капризно морщась. – Закиньте его чем-нибудь… Простыней.

Граф Пален остановился на пороге, задыхаясь от бега.

– Но надобно запереть спальню: дворец полон солдат.

– И я говорю, пора. – Платон Зубов поморщился и протянул Палену тяжелую табакерку:

– Прошу вас.

– Благодарствую, не нюхаю.

Зубов быстро утер с табакерки кровь и защелкнул крышку.

– Я иду к Александру, – сказал Пален. – Приберите, прошу вас. Надобно проветрить.

Все, не двигаясь, смотрят на темную груду, точно ждут чего-то. Ветер затряс стекло, и пролетело сумрачное звенение: крепостные куранты отбили первую четверть утра. Флота капитан-командор Клокачев закинул простыней тело Павла. Оно забелелось у камина, как сугроб.

В узком простенке у шкафа стоит генерал Бенигсен.

– Тише, тише… Собака.

Медленно оглянулись на Бенигсена.

– Собака?

– Тут. Белая собака.

– Какая собака? Мерещится.

– Его собака. Тише.

У камина под опрокинутым креслом что-то белеется. Платон Зубов осторожным кошачьим движением поставил на паркет свечу, присел, и свесился конец его размотанного шарфа. Упираясь ладонями о паркет, Зубов пошептал, вытягивая губы:

– Дурашная… Собакей… Поди, ну… Собачка, собачка.

Шпиц прыгнул с мертвеца, все поднялись, Платон Зубов прижал к стене кресло.

– Тут она, тут… Забилась… Я ее – тут.

И вдруг отдернул руку, жалобно вскрикнул:

– А-ах, она укусила!

Дверь спальни распахнулась: на пороге граф Пален.

– Ты, куда ты лезешь, черт!

– Радуйтесь, братцы, – крикнул Зубов. – Мучитель ваш помер, ура!

Крик сорвался, никто не ответил. Обмерзлые гренадеры в треуголках, заваленных снегом, надвинулись молча, враз ступили к крыльцу.

Барабанщик гренадерского батальона, костлявый старик с иссохшим лицом, скопец Антон Калевайнен из чухон, злобно крикнул:

– Для нас не мучитель – отец.

Зубов, ослепший от изморози, вбежал в прихожую.

– Солдаты… Идут… Все… Открылось… Там бунт.

По ступеням, ружья наперевес, как ходят в атаку, тяжко и мерно поднимаются гренадеры. Окутаны паром жесткие лица. Барабанщик Антон Калевайнен идет впереди, как ходит в атаку, и черные палки зажаты в костлявый кулак, ударят громом тревогу.

По залам прокатил ветер, тьма, на сквозняке стукнули двери, в спальне над мертвым императором холодным дуновением колыхнуло простыню: гренадеры, ружья наперевес, вступили в замок.

Пален высоко поднял руки, сверкнули алмазы на белом мундире.

– Гренадеры назад. Караул, стой!

Барабанщик попятился.

Черный плащ просвистал, как крыло, Пален стремительно шагнул к гренадерам, еще попятились в мерзлую тьму, откуда пришли, – нестройно и шумно.

– Его Императорское Величество государь Павел Петрович волею Божьей скончался. Императору Александру – ура!

Пален сильно хлестнул барабанщика по плечу лосиной перчаткой.

– Пошто молчишь, по-российски не разумеешь? Императору Александру – ура!

Пятясь, набирая воздуха в груди, шало глядя на Палена, гренадеры закричали «ура», раздулись шеи от крика, потемнели лица. Офицеры подняли зазвеневшие шпаги. Сиплое «ура» загремело во дворе. «Ура» в покоях императора Александра. Там офицеры стоят толпой, в холодном тумане, там паркеты в темных лужах оттаявшего снега. На яшмовом столе, свесив ноги, сидит Уваров, он чему-то смеется. На Александра не смотрят, о нем забыли.

Александр уткнулся лицом в кожаную подушку. От рыданий дергает его длинные ноги в белых чулках. Так, одетым, он лежал на канапе и в первом часу ночи, когда над ним склонился Николай Зубов.

– Вставайте. Скорее. Идите к солдатам… Его боле нет… Вы – государь, вставайте, Ваше Величество.

От Зубова пахло потом и вином. Александр вцепился тонкими пальцами в кожаное сиденье.

– О чем вы говорите… Я не хочу… Какой государь? Я приказал для отца во дворе карету. Его отвезли в крепость?

– Нет, все свершилось без кареты. Его более нет.

Тогда Александр, как подкошенный, припал головой к кожаной подушке. Теперь он не рыдает, он тихо стонет от слез. Его влажные белокурые волосы прилипли к щекам.

Пален подошел к нему из табачного дыма. Он похлопал Александра перчаткой по плечу.

– Будет ребячиться, ступайте царствовать: вас ждет гвардия, вы слышите «ура»? Помогите его поднять, господа…

Александра повели под руки. Уваров оправил ему измятый белый камзол, намокший от слез, и вытер на нем платком алмазные пуговки. Он потянул из тонких пальцев Александра сырой комок платка.

– Ваш вовсе мокрый, Ваше Величество, – возьмите мой…

От слез все шаталось и плыло в глазах молодого императора.

IX

(Нумерация глав перепутана, пропущена глава VIII)

Поручик гренадерского полка Кошелев был вызван с полуротой к замку уже к самому свету, когда поднялся сырой ветер оттепели. Войска подходили вереницами теней. Гремящие взрывы «ура» почему-то застрашили Кошелева. У решетки Летнего сада он увидел невысокого гусарского офицера, похожего со спины на мальчика. Кошелеву показалось, что гусара тошнит и потому он держится двумя руками за решетку.

– Вам неможется, сударь, – заботливо сказал Кошелев, ступая к гусару через сугроб. Тот обернул худое лицо. Было что-то трогательное в том, как заметает на впалую щеку гусара пряди заиневших волос. Его зубы стучали.

– Нет, нет… Я здоров… Я видел его. Он лежит. Я сам видел… Его убили. Зачем его убили, Боже мой?

По телу Кошелева пролетел внезапный холод. Он понял, почему войска вызваны к замку и почему там гремит «ура».

– Я сам видел, лежит, – глядя на Кошелева и не понимая, что говорит, гусар повторял. – Боже мой, как ужасно… Зачем же, зачем…

– Пойдемте, – сказать Кошелев и взял его под руку.

В отворенном Летнему саду уже ходили сизые табуны тумана и сырой ветер шумел в вершинах дерев. Мальчик не отпускал руки Кошелева. По дороге он назвал свое имя – Полторацкий. Он остался с солдатами во дворе.

В темных залах, куда вошел Кошелев, столы были сдвинуты, экраны и кресла нагромождены, как будто во дворце недавно потушили пожар и занял залы воинский постой. В покоях было мутно от холодного пара. Толпой ходили офицеры, рассматривая мебель и шпалеры. Они говорили громко и нарочно громко смеялись. Они так ходили по залам, точно не знали, что еще делать здесь.

Кошелева теперь так же трясло и тошнило, как маленького Полторацкого у решетки Летнего сада. Он почти бежал по туманным залам. У дворцовых дверей выставляли караулы.

Скрестив штыки, караул стал у спальни императора. Босая, простоволосая женщина в ночном капоте мелкими шажками бегает вдоль штыков, хватается за острия, она не кричит, не плачет, она храпит:

– Пустите, пустите….

Солдаты смотрят дико, капитан салютует шпагой, но в спальню никого не приказано пускать, даже ее Императорское Величество.

Графиня Ливен, в тяжелом чепце, никак не может натянуть на императрицу белый салопец. Государыня отступила от штыков, подобрала с затылка седые косицы. Ливен накинула салоп. Императрица выпрямилась, ступила к солдатам:

– А, меня не пускать… А-а, тогда я скажю вся правда, не слюшай их, солдатен, они изменник, злодей, они убили мой бедний муж, ваш добрый император… А-а, взять их, солдатен. А, я ваша императрис, защищайте меня, – а-а-а.

Императрица вдруг села на паркет с тонким, воющим звуком «а-а-а». Графиня Ливен сказала через голову: «Воды». Капитан опустил шпагу.

Воду подносил императрице гренадер Михайло Перекрестов, молодой, черноглазый солдат. Близко нагнулся молодой солдат и сказал испуганно и кротко: