Татьяна Лапина - Тетрадь для сна Страница 5

Он закрыл шкаф, выпрямился.

- Я уже боюсь попадаться вам на глаза!

В этот момент я испытала - так явственно - его облегчение. Как он в рассказе когда-то - "чувство ее стыда" (если я обманулась, он тоже тогда обманулся).

- Я верну все на следующей неделе. Хочу переснять стихи...

Взгляд сверху вниз - такой мягкий, полуулыбка и нечто вроде: да что вы, да не стоит тревоги, да сколько угодно - до сих пор не поняла, от чего же мне тоже стало легко. Настолько легко, что когда А. вышел, я, кивнув в сторону двери, сказала:

- Он очень талантливый человек!

Коллеги горячо подтвердили, добавив, что частенько ни слова в этих талантливых писаниях не понимают.

- Он иногда уносится куда-то...

И тут же, как только в редакции и бывает:

- Не знаешь, он женат?

- Насколько мне известно, нет ("Сам сказал! Почему сказал?").

- А я слышала, что жена у него эстонка, он даже гражданство имеет, хотя бывает ли - гражданство через жену...

- А я - что она живет в Москве и время от времени приезжает.

- Может быть, их действительно две? - мне стало откровенно смешно. И для себя добавила: не всякой женщине довольно таланта.

----------------------------------------------------------------------

Хотя в моем представлении он уже был защищен от других только скромными гонорарами. Не от таких, как я: от меня не защитишься.

Подруга, в беседе с вином:

- Почему вы хотите любить только ушами? Почему это не может быть географией?

- То есть как географией?

- А вот так. Путешествовать. Изучать тело. Разве это не прекрасно? Тебе хотелось когда-нибудь - заняться географией? Это же не просто - это любимый человек!

- Не знаю... Никогда! У меня любимый - белое пятно на карте!

(Моя тезка Люка, называемая так в отличие от Елки, вовсе не такой уж "географ", лукавит.)

Еще одно: если я люблю человека - месяцами пытаюсь понять - красивый ли, умный ли.

На следующий день провожаю другую приятельницу в редакции у лифта. Из лифта выходит А. и проходит мимо нас.

- Это и есть А., - говорю.

- Ничего, красивый мужчина, видный.

Естественно, я прихожу в ужас: приятельнице до этого "видного мужчины" дела нет, значит, правда.

Зачем вы такой - я бы любила и не таким.

----------------------------------------------------------------------

Он и сам не хотел. Отпустил шевелюру и, как выяснилось, бороду. О приличных костюмах писал книжки. Делал все, чтобы спрятаться; одинаково на работе и дома. Он старался, но все равно остался заметным. Он не заботился о красоте и стал таким, как Бог создал, но Бог создал его таким, что можно было не украшаться. Во внешности появилось что-то библейское. Иногда мне хотелось представить его в...что там носили в Иудее? В тоге. Чтобы уже окончательно не сметь подойти. И в то же время было ясно, как таких любили иудейские женщины - с горячей, неразбавленной кровью, не такие, как я. Да, можно - всю жизнь, сетуя на бесчадие или старость, на то, что он все больше заглядывается на молодых.

Интересует ли его "география"?

Весь мир твердил мне, что мужчина ищет попроще. Даже талант. Даже поэт. И позагадочнее - даже простой, даже сантехник.

Что если, например, будет концерт - например, Трексона - и он пригласит меня на танец? Хочу ли я?

Во-первых, это смешно - я еле достаю ему до плеча. Во-вторых, страшно в музыке у меня нет чувства ритма. В-третьих, взгляды. В-четвертых, о чем говорить. Наконец, от невинных прикосновений я теряю сознание, и безнадежно просыпаюсь - от откровенных.

Даже и мечтать глупо.

15 октября. А. на концерт не пошел, хотя Трексон, по словам Люки, ужасно им интересуется и приглашение сделал. Люка приходила за мной в редакцию. При виде А. просто тихо обмерла. Может быть, ее он может полюбить, она блондинка? Но она ушла на концерт, я осталась работать и появилась к концу. Отдала А. все рассказы - у меня остались все копии.

Мурашки по спине от этой прозы.

- Стряхните на меня! - ищите в этом позу

Удобную для жизни без потерь.

Ищите здесь себя. - Найдете ли теперь?

(Это я написала ему на изнанке зеленой папки. Конец будет потом.)

Трексон к моему приходу уже все отыграл. Люка есть Люка - теперь пропагандирует его, как я - А. Впрочем, в его песнях что-то есть. Люкин брат упорно выволакивал меня танцевать, но мне некогда было - нужно было дописать стихи, и он пригласил рыжую Маринку.

----------------------------------------------------------------------

Вот если бы я была

Такой высокой и рыжей,

То, верно, постичь могла

Ту силу, что звезды движет.

Тогда бы пришла на бал

И даже пошла на конкурс,

А ты бы мне объяснял,

Как жить по другим законам.

И ты бы не провожал

Глазами за "мисской" "мисску",

Не то чтобы уважал,

А так - называл бы киской.

И в этот счастливый миг

Какая-нибудь другая

Тетрадкой зажала крик,

Невинность оберегая.

----------------------------------------------------------------------

Вот так - начала как бы в шутку, кончила как бы за упокой.

18 октября. День рождения Машкиной мамы. Тоже - Елена, и тоже пишет стихи. Молюсь обо всем хорошем для нее и чувствую, что увидимся не скоро. Маша в Москве, и все, что нельзя сказать ей, попадает сюда.

Стихи по поводу прозы были продолжены, и довольно странно.

----------------------------------------------------------------------

Мне жарко от тоски. Уже не корректуру

На плоскости стола читаю партитуру

Без нот, с одним листом, с полосками до дрожи.

Ищите здесь себя! - Меня найдете тоже.

Не просто крови жар! - А если надоело,

Оставьте для меня бессмысленное дело,

Опять пустите вспять беспомощное время.

Ищите здесь меня! - В успехе, как в гареме,

Где только я одна... - Такая фантазерка!

Себя вообразить... А книга-то без корки,

На титульном листе - немыслимые знаки.

И кто здесь что поймет? - Оговорилась, значит.

----------------------------------------------------------------------

То есть хотела сказать, что вот я не поэт, а пишу (как бы за него), но почему-то выходит, что он (а не я) написал бессмыслицу. Или все это приснилось...

----------------------------------------------------------------------

Вся эта неделя в редакции была под знаком... конкурса красоты. "Мисски" толпились в коридоре. При виде меня, выходящей отнести что-нибудь на правку, откровенно хохотали... Авторитетное жюри в лице купчихи 1 гильдии людоедки Аллочки, фотографа Толи и папаши Гаврилова заседало целыми днями. У секретарши Дины появился конский хвост - конского же цвета и почти до колен. Еще вчера его не было...

Я честно старалась не попадаться на глаза А. Чем, кажется, даже его удивила. Впрочем, его молчание продолжалось, как будто он и в самом деле боялся писать. Отделывался обработкой чужих статеек о музыке и туманной информацией о концертах, проходящих неизвестно где. Томно любовался на "миссок" в коридоре. Сам при этом имея вид "не тронь меня" - все та же первозданная шевелюра и заслуженные джинсы.

----------------------------------------------------------------------

Осень была похожа на весну: почти все желтое облетело, осталось мокрое зеленое. Мне хватало и одного неба - переливавшегося всеми оттенками от серого до розового и, как всегда осенью, похожего на агат. На наш фамильный агат. Я начала носить шляпки, которых накопилось, оказывается, много. Каждая из них представляла собою уникальный бутафорский изыск.

Котя очередной раз перевернул дом вверх дном, потеряв еще партию моих вещей и книг. Телевизор ничего не показывал, гнусавя голосом российского президента. Похожим на голос генсека времен нашего детства.

Хотелось мне одного - если не сада, то дома. если не дома, то стола,

если не стола, то... Просто угла, где потише. Ничего хорошего от жизни я уже не ждала: случайная встреча с ясновидящей все объяснила. Можно было спокойно жить до тридцати восьми. Я больше не суетилась, а в обмен на свой спущенный флаг хотела - покой.

Мне не требовалось в эти дни - вообще никого! Никого и не было: Маша уехала, Люка пропадала в своем пригороде уже месяц, Котя... Котя то уезжал, то приезжал. С ним я была как сама с собой - к сожалению, во всех смыслах.

Я искала того, что всю жизнь упорно стремилась потерять - своего и только своего одиночества.

Мне не нужен был А. - хотя, возможно, только потому, что я объелась горечью. Она уже не была тонким привкусом, она была - воздухом и хлебом. И во всем этом одиночество было водой. Разделить? Да, это лучше, но кто лучше разделит, чем - сама? И мои книги, конечно. А. входил в их число, а живой живой он стал одним из многих - и даже сильнейших - источников искр от моего столкновения с жизнью. Он, со своей невозмутимой походкой, слишком напоминал, что меня никогда не пустят на порог конкурса красоты. А оттого, что я никогда туда и не хотела, было еще обиднее. Он не захотел разговора, но то, что я успела присвоить, уже не мог отнять. Кажется, он это понимал.

----------------------------------------------------------------------

Я обманула вас. Нет, я никакой не редактор, и в жизни могу вам только напортить, потому что - совершенно такая же.

Лучше мне в жизни о вас молчать. Не надо никакого совместного альманаха. Чтобы не попасть в резонанс и не раздражать окружающих еще больше (не сердитесь на них! За одного битого, если угодно - меня, в этом случае можно отдать всю редакцию). Да не в альманахе дело, мне просто хотелось сказать: давайте мы с вами сделаем что-нибудь жизненное, что можно взять и потрогать. Чтобы не улететь совсем.