Андрей Юрьев - Те, кого ждут Страница 5

Никто еще не признавал Владова повелителем снов.

Девушки, сбегавшие от Владова с завидной регулярностью, становились психологами либо пациентками психологов. Владов становился лучшим из их воспоминаний - ярчайшим, ослепительным, жгучим до боли и судорог. Такое положение дел Владова нисколько не радовало, только смешило, но смех был злой. Зоя же... Что еще вы хотите знать о Зое? В Зое был мир. Вот так вот. И даже - танцующий мир. Владову казалось: все, чего он хочет - видеть, как по глади неба танцует гневливая лилия, - и Владов тихо улыбался, зная, что завтра он наденет светлейшую рубашку с отметинками Зоенькиных зубок.

ЧИСТОЕ ОТРАЖЕНИЕ

У Владова будет блестящее будущее. Никто никогда в этом не сомневался. Твердили на сотни голосов: "Слишком умен, чтобы быть безызвестным". Владов поправлял: "Слишком умен, чтобы стать счастливым", - и словно наваждение одолевало: какая-то горечь ложилась на губы - словно ненасытная бледная немочь тянулась к поцелую. Простите, какое будущее может быть у человека, шепчущего женщинам: "Смотри, как в раскрытый зрачок ночь бросает вороха своих лилий"? Никакого. Мне кажется так. Но - все все знали о будущем Владова. Кто знал о его настоящем? Чем, по-вашему, он занимался спросонья? Считал компьютеры. Один - порядок, проснулся дома! Три - черт, опять родимая редакция! Пять - мамочка, все еще типография! Нет компьютеров? Подобные пробуждения влетали в копеечку - службы поддержания порядка неумолимы.

Сегодня компьютеров насчиталось около десяти тысяч. Владов решил - глаз больше вообще не открывать, тем более, что их заливало какой-то жгучей красной густотой...

Не врите, не был он истериком. И шизофреником не был. Кто вам сказал? Зоя? Нашли кому верить! Зое нельзя верить. Зоей можно любоваться. Можно и нужно. Даже - необходимо. Необходимая всем, не обходимая никем. Почему? Потому. Желающим знать подробности - обращайтесь к справочникам по психологии. Почему да почему! Где вы видели мужчину, не желающего овладеть податливой мягкостью? Где вы видели мужчину, сносящего вызов дерзкой строптивости? Неужели видели? Вам не повезло. Не тех вы видели. Настоящих мужчин ищите возле Зои. В этой пестрой стае Владов хотел стать... Вожаком, что ли? Нет. Вот как раз в любви к Зое ему не требовались последователи. Может, хотелось стать победителем? О, кстати: ее любимая песня - "Победитель получит все"... Вообще, женщина, конечно - весьма опасная игрушка. И притом необычайно дорогая. Владов сцеплял зубы: "Я не наездник и не скакун. Ни в каких состязаниях участвовать не собираюсь. В призах не нуждаюсь". Ну и, естественно, стоял особняком от толпы Зоенькиных воздыхателей, худющая мрачнятина. Из-за всегдашней угрюмости Владова подозревали в тайной склонности к сажанию живых людей на колы.

Человеческое сердце - драгоценность, но никак не игрушка. В этом Владов был уверен нерушимо. Кем он хотел стать для Зои? Повелителем желаний и хранителем надежд. Этого он хотел, в это он верил, и более того - так он веровал. "Вначале было Слово, Слово было у Бога, и Слово было Бог, и есть Бог, и Бог есть Любовь", - так ему говорили, мягко журя и пытаясь наставить. "Вначале была Власть, Власть была у Господа, и Власть была Господь, и любуйся Властью, и властвуй Любовью", - так он восставал, и изнеженные умники шарахались от него, как изможденные птицы от молнии. Один. Владов не боялся одиночества, как и никто не боится верных друзей.

Еще когда они поднимали тост за свою первую встречу, за первые откровения истомившейся крови, Зоя, лукаво улыбаясь, вымолвила: "Мне кажется, наш роман в твоей жизни будет самым эстетичным и глубокомысленным, самым-самым из всего, что с тобой было, из всего, что с тобой будет", - и Владов улыбнулся, но это была улыбка ослепленного невыносимым светом правды, и радость рухнула в бездну одиночества, и он метался меж стен своей вдовьей квартиры, ломая крылья о камень, зная, что Зоя, озолоченная солнцем Зоя она не останется с ним навсегда.

Эстетизм? Ну-ну. Был фильм о любви Шихерлис к разгильдяю Крису; были Рахманинов и Вагнер, и Зоя, оглушенная "Летучим Голландцем", трепетала в ладонях Владова; были листы нетерпеливых посланий, исписанные торопливым почерком Владова, явно захлебнувшегося полнолунным безумием; все это было и все это иссякло. Что осталось? Владов, пустая постель - и ночь никаких таких лилий в его зрачок не бросала, - лишь черная гуща лилась прямо в сердце. А ведь было все, и Зоя, задыхаясь, стонала: "Мне хорошо...". Или: "Мне так хорошо...". Иногда: "Мне так хорошо с тобой...". Но что-то явно недоговаривалось, не было каких-то ясных и верных слов, о себе-то как раз Владов ничего и не слышал, и словно поскальзывался, и ушибленное сердце постепенно переставало доверять. Ведь все было ясно - ее Вадим не станет долго смотреть сквозь пальцы на "молодежный период", и Владов не станет отцом ее детям - ведь он годится им в братья, и... и... и... Когда-то Владов всхлипывал от счастья. Теперь...

Как всегда, они встретились у перекрестка, где схлестывались потоки вечно куда-то опаздывающих преследователей Мечты. Да, оставался последний перекресток, последнее распятие одиноких дорог, оставалось только причаститься к последнему ожиданию - и все, и будет беленький домик Клавдии, и можно будет рухнуть в колыбель полнолунных надежд... Выждав, пока схлынет волна нечаянных соглядатаев, они вместе шагнули на уже затухающий зеленый свет. "Слушай, по моим звонкам ты мчишься, как на пожар! Здорово, я люблю скорость", - так она пошутила, но Даниилу не стало смешно - на скорости тысяча чувств в минуту с сердцем не шутят - у самого порога улыбки он замер, выдохнул: "Остановись! Останься со мной! Оставь мне свой заветный цветок!". "Милый мой, все цветы увядают", - и Владова понесло, он не мог уже остановиться, и так он выпалил: "Я никогда не был для тебя Животворящим Солнцем". Зоя растерялась: "Но я же... Но мне же...", - а Владов-то никогда не ошибался, вот что! Зоя все еще продолжала что-то лепетать, а Владов уже проходил Карпатским бульваром мимо дома Клавдии, и мимо Крестовского пруда с зачахшей лилией - обратно в заплеванный подъезд. У лифта скорчилась девушка в наручниках. "Вы обручились или вышли замуж?" - съязвил Владов. Спокоен был? Был чист. Словно стряхнул наваждение. Чист и светел, как свежий пепел. Пока переодевался, пока менял бархатистую "тройку" на латаные джинсы и "косуху", решил, что хватит. Не бывать больше ни пьянящему смеху вагнеровского "Голландца", ни отрезвляющим рыданиям рахманиновского рояля. Будет безыскуственный, искренний грандж, будет дикий и дерзкий, гремучий "Жемчужный шорох"[3]. Будет: "Если я: беспечный ездок - стань отражением в зеркале заднего вида". "Вот вам и весь эстетизм", - прошептал Владов и колени подкосились. Дряхлый мотоцикл впервые завелся с пол-оборота.

Раньше первых вздохов рассветного ветра его вынесло на объездную. Где-то меж ушами, в громадном пустом куполе еще журчал "Жемчужный шорох". Владов поправил зеркало заднего вида. Полюбовался отражением - чисто. Безупречная чистота небес. Ни тебе танцующих лилий, ни яростных драконов никаких вам, батенька, Шихерлис! Перед ближайшим столбом нажал на газ. Ушел вчистую.

Никто и не сомневался, что у Владова впереди головокружительное будущее.

СОМНИТЕЛЬНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ

"Не может отказать себе в удовольствии", - подумал Владов, когда рядом с ним присел на корточки, удивляясь владовской кровавине, патрульный.

"Не может отказать себе в удовольствии", - ухмыльнулся Владов, когда реаниматор, сшив последнюю владовскую разрывинку, завопил: "Готов! Как новехонький!".

"Вас, милочка, я удовлетворять не собираюсь", - озлобился Владов, отшвырнув сиделку, настойчиво трясшую "уткой".

"А ты, тварь, вообще наслаждаешься!" - выпалил Владов донельзя молоденькой психиатрисе.

- Чем же? - удивилась изнеженная умничка и разъяренный Владов притих, убаюканный ее текучими жестами.

- Властью над больным человеком, - нехотя буркнул Владов. - Для вас больные - как глина, из которой вы лепите образ и подобие здоровья. Вы удовлетворяетесь властью над ослабевшими людьми.

- Что плохого в удовольствиях? Или вы предпочитаете страдания? всерьез обеспокоилась девочка, и, беззащитная такая, сжалась, когда оправившийся, осмелевший Владов, смеясь, втекал сквозь ее зрачок в храм сомнений.

- Я предпочитаю обладать и быть обладаемым, - и Владов, освоившись с арфой ее души, начал тихонько перебирать струночки, - подчиняться и владеть, но всякое владение и всякая власть основаны на ответственности, и на беспокойстве, и на заботе, и на нежности даже. Никто ведь не хочет обладать ненавистным, но все хотят того, что обожаемо, чем любуешься...

- Я вас выписываю, - сдавленно пискнула Леночка Нежина, всегда воображавшая себя ведуньей, - вы совершенно здоровы...

И дело о попытке самоубийства тотчас же закрыли.

"Не могла отказать себе в удовольствии", - отчетливо произносил Владов, и: "Ложь, ложь, ложь!" - захлебывался криком. Очнуться было не сложно. От пощечины-то не очнуться? Да бросьте!