Андрей Назаров - Песочный дом Страница 5

Дмитрий попал туда через час после отбоя и, переворачивая десятки тел, отыскал то, что было его матерью. Он принес ее в эту комнату и ушел в ванную. Когда Машенька зашла за ним, он держал руки под краном и тупо смотрел на струю воды, стекавшую в пеструю от крови раковину. Дмитрия сильно изменил тот день. Он разом утратил мальчишескую неясность движений, самозабвенно трогавшую Машенькино сердце, и стал ощутимо похож на мать. Ночами он молча ласкал и мучил Машеньку, и она не узнавала его тело, затвердевшее в неразделенной боли. Через три дня он собрал вещи, сказал, что отказался от брони и записан в ополчение. И ушел, оставив пиджак на стуле, заломленный в странном, незавершенном усилии. Машенька вспомнила, как, сжатая кошачьим предчувствием горя, не могла ответить ему в те три невозвратные ночи, и застонала в стекло, болезненно щекочущее губы. Потом подняла голову и прислушалась.

Отдаленное уханье разрывов осело на город влажной, едва уловимой волной. Машенька вздохнула и двинулась в обход метро, перебирая далекие воспоминания, как Авдейка свои кубики. Переулками, полными мира и листьев, она вышла к зданию Моссовета, где еще теплилась жизнь. Несколько машин стояло у подъездов, но улица Горького была пуста. Окна в темных громадах зданий были аккуратно заклеены крест-накрест. Машенька вспоминала, как они с Дмитрием присмотрели в огромной квартире Василия Савельича две комнатки окнами на улицу Горького для себя и маленького - и как ее мать, тогда еще молодая и легкая, категорически возражала против их брака.

Тут Машеньке почудилось чье-то присутствие, она вздрогнула и обернулась. Позади, на серой стене, поднятая в рост безумием и ненавистью, звала за собой Родина-мать. Машенька пересекла улицу и присела на мраморный борт фонтана, не отводя глаз от белых полос на окнах, перечеркивающих чужую, неизвестную жизнь. Так мама и не приняла этого Василия Савельича - до конца, до ареста его, - а тогда сострадание, которым она, бедная, все меряет в жизни, примирило ее с Дмитрием. "А я скорее обрадовалась, - устыдившись, думала Машенька, - хотя комнатки и исчезли, как облюбованное платье с прилавка. Обрадовалась тому, что пропал этот деспот и освободил Дмитрия для меня. Я не связывала его ни с родителями, ни с квартирой. Только с собой. И он знал это и любил меня открыто, по-детски любил, а в три дня вырос - и ушел. Они все уходят, когда вырастают. И Авдейка? Боже мой, Авдейка..."

Машенька замерла, отдавшись памяти об увлекательной игре ощущений радостей и страхов беременности - и том счастливом труде, которым Авдейка вошел в ее жизнь. Он как-то не рос в ее сознании, оставаясь теплым, чмокающим комком, каким ютился сегодня у ее груди чужой мальчик. "Что бы я с ним делала? - подумала Машенька. - Да что-нибудь - не бросишь же. Ну, да он с матерью теперь. А со мной - Авдейка".

Большой черный дог мягко ткнулся ей в колени и выжидающе посмотрел янтарными глазами. Машенька поднялась, заметила других собак вокруг фонтана породистых одиноких собак, еще не сбившихся в стаю, еще замкнутых в запахи дома и ожидания. В хламе и пепле, устилавших дно фонтана, теплым пятном мелькнула монета.

- Держись, собака, - сказала Машенька.

Дог шел за ней следом. На его исхудалой шее тонко позванивал металлический браслет... На углу Пушкинской площади дог забежал вперед и сел на пути Машеньки. Она заглянула в янтарную граненую тоску его глаз и, не выдержав, побежала. Дог остался на месте и завыл, вытянув вверх морду. С другой стороны пустынной, продуваемой пеплом и листьями площади она увидела его темный силуэт - неподвижную веху крушения.

Аэростат, с первой недели войны висевший над памятником Пушкину, исчез. Стекла коммерческого магазина за кинотеатром оказались завалены изнутри мешками с песком; между ними были кое-как втиснуты банки икры и крабов "Чатка". За прилавком мерзла продавщица в ватнике, очевидно ожидая покупателей икры и крабов. Минуя остановки, пронесся пустой троллейбус - из прежней жизни, враждебным напоминанием о ней. Улица Горького была пуста, шелестели плакаты на стенах, вздувались в немом призыве, и отозваться им было некому. Машенька шла понурившись, разглядывая попадавшие под ноги трещины тротуара - тонкие, извилистые, переплетенные, - неясно напоминавшие детство, лето в тихом переулке и слона на асфальте, а потом подняла голову, вскрикнула и отшатнулась к стене, для чего-то защищая грудь. Перед ней на тротуаре стоял огромный автомобиль, сверкая никелем и оловянными пятнами, медленно плывшими по черному лаку.

"Немцы! - мелькнуло в сознании. - Немцы уже здесь. Немцы". Дверца автомобиля щелкнула, лениво откинулась, и на заднем сиденье Машенька увидела женщину - кукольную головку, сильно очерченный рот на бесцветном лице и распахнутую шубку легкого меха. Оцепенев от ужаса, Машенька смотрела на эту невероятную женщину и была готова к самому страшному, когда та наконец заметила Машеньку, пошире откинула дверцу и опустила ногу на приступку автомобиля. Нога ее заголилась, обнажив тонкий чулок. Машенька ждала. Женщина рассматривала ее без всякого выражения, а потом внезапно и безудержно расхохоталась. Она пьяно покачивалась, и белокурые волосы ее сыпались на серебристый мех, делая похожей на киноактрису. Подзадоривая себя, она указывала на Машеньку пальцем и высовывала язык, а платье ее задиралось все выше и непристойнее. Машенька начала понимать свою унизительную ошибку, когда мимо нее прошагал рослый мужчина в кожанке и галифе с малиновым кантом. Он молча забросил вглубь свисавшую из автомобиля ногу, захлопнул дверцу и, мельком взглянув на Машеньку, сел за руль. Автомобиль мягко сполз с тротуара и помчался к центру.

Машенька плакала от стыда, разводя перчатками слезы, а потом вышла на пустынную улицу, плюнула вслед автомобилю и неожиданно выругалась. Холодно удивившись тому, что знает такие слова, она повторила площадное ругательство и пошла своим путем. У "Белорусской" ей открылась пустая привокзальная площадь. Машенька впервые видела ее целиком, не заштрихованную движением, и поразилась совершенству и пустынной красоте ансамбля вогнутых бледно-зеленых башен. Упавшие стрелки часов свисали к цифре "б". Она не сразу заметила, что часы безнадежно стоят, и старалась понять это невозможное время, а потом, поднимаясь на мост, решила, что время и вправду кончилось, а начнется ли вновь - не знала, не хотела знать. Над мостом свирепо и освобождение дул ветер. Поднятые влет цветные лоскутья, обломки ветвей, клочья бумаг, пакля, листья и пепельная мгла - все, что оставляет по себе остывшая жизнь огня, людей и деревьев, - опускались под мост. Почувствовав внезапную, ошеломляющую усталость, Машенька оперлась о перила, склонила голову вниз, в слабый прощальный запах, поднимавшийся от вокзальных строений, башенок и перронов, разделенных тусклым свечением рельсов. Впервые за эти месяцы она всем телом ощутила несоразмерную тяжесть, которую взвалил на нее Дмитрий, уйдя и оставив одну.

На минуту Машенька забылась и перестала понимать, где находится. В завесе мглы и тумана город казался нагромождением валунов на дне гигантского водоема, из которого ушла вода. Голова кружилась, ей мучительно хотелось сесть, но мысль об Авдейке, мелькнувшая медной монеткой, встряхнула ее. Неуловимые признаки убеждали, что жизнь еще теплится, еще цепляется за валуны домов с сиротской неистребимостью лишайника. Машенька подумала, сколько же ее впереди, этой сиротливой поденной жизни, и решила - много - и, оттолкнувшись от перил, шагнула в нее.

# # #

У подъезда она увидела Данаурова, замотанного поверх шубы в клетчатый женский шарф, и остановилась. Сознание ее сфокусировалось, все стало на свои места, и она рассмеялась.

- Сидит, это надо подумать - сидит! - произнесла Машенька.

- Обещали стену теплую, а она как лед, - пожаловался Данауров, постукивая резиновым набалдашником палки о мерзлый асфальт и дрожа желтым глазом.

- Холодно вам? - участливо спросила Машенька.

- Да, да, обманули! - восторженно подтвердил Данауров, дергаясь и ерзая на табуретке. - Обманули, обманули!

Машенька вошла в подъезд, в темноте под лестницей нашла холодную батарею и задумалась. Было пусто, пахло холодом и запустением, а прежде здесь всеща слышались возня и приглушенный шепот девчушек, часами прощавшихся с парнями. Она тоже отстояла здесь свое и помнила торопливые поцелуи и руки, шарящие по телу - дрожащие, замирающие от шорохов, легкие и отчаянные, от которых щебетало сердце, и властные, помрачающие сознание, из которых лишь в крайний миг она вырывалась со стоном, а однажды не вырвалась, и тогда - спасением от позора и страха случившегося, - не узнанный еще, возник в ее жизни Дмитрий.

Теперь казались неправдоподобными эти смешные страхи, оставшиеся со всеми страхами и надеждами юности за бездной сегодняшнего дня. Машенька слабо улыбнулась, заправила выбившиеся волосы и поднялась по каменным ступеням.