Алексей Бежецкий - Тиф Страница 5

– - Счастливец!

– - Ну, вот, ты опять…

– - Кто это счастливец? Покажите мне его! -- сказал есаул Заелов, входя в комнату.-- А, это вы, господин Вьюшин? С приездом вас!

– - А что отец Андрей? -- спросил Иловлин.-- Обедать пора…

– - А он сейчас сюда идет,-- сказал есаул,-- я только что от него. Опять встретился с женой Гуссейна. Да толку что-то мало… Я, собственно, не особенно ею интересуюсь; это по вашей части, молодые люди; но больше из упорства… И что за проклятая страна! Женщин почти нет, да и эта дрянь, точно волк, все в лес глядит… В конце концов -- нехорошо!

– - А хороша была ваша турчанка?

– - Кажется, неважная… она все внизу шмыгает; там темно, так что и не разглядишь; но, в конце концов, полногрудая и талия тонкая.

– - Как вы с ней объяснялись?

– - По путеводителю; у меня есть старый турецкий путеводитель, составленный каким-то мудрецом. Там все, что вам необходимо в путешествии, разделено на отделы, например: "в ресторане", "в дороге", "в магазине" и так далее. По всем важным делам можете найти вопросы. Только вот беда: ответов я не понимаю, потому что турецкого языка не знаю… Например, скажешь ей: "совук-дур" (холодно), а что она отвечает, я уж не понимаю; быть может, ей тоже холодно, а может быть, и тепло… Сегодня неудачно; целое ведро помоев мне на сапоги выплеснула.

– - А вы не приставайте к замужней женщине, господин есаул,-- сказал отец Андрей, входя и расправляя бороду.-- Зачем беспорядки у меня заводите?.. А еще степенным прикидываетесь; об отшельниках да столпниках [Отшельники и столпники -- религиозные аскеты] беседуете… не похвально… Всей компании наше почтение!

– - Здравствуйте, батюшка,-- сказал Выошин,-- ну, что, у вас в доме много больных?

– - Пока, слава господу, было ничего… Человек пятнадцать разными болезнями, больше простудой и на желудок жалуются… А вчера сразу поступило трое, и все теперь в жару находятся. Кажется, сильная лихорадка… а может быть, и тиф.

Никто не ответил на это предположение…

– - Будем надеяться, что бог помилует наше селение, и будем мы продолжать проживание в здравии и благоденствии; хотя какое же благоденствие, когда люди в такой печальной стране живут и холодают и все еще не предвидится надежды на скорое окончание войны. Тоже вот насчет питания: уж и мы едим -- не ведаем что и как, а нижние чины пшеничное зерно вместо хлеба отваривают… Ведь тяжести в нем сколько? Ведь его, с позволения сказать, слон не переварит. Вот вы изволите в фургоне разъезжать: не поведаете ли нам что-нибудь утешительное?

– - А вот интендант линию объезжает и нашел, что запасов по деревням сколько угодно, только пользоваться не умеют… Хочет магазины какие-то учредить. Вот тогда будет не житье, а масленица…

Все уселись обедать, и за столом начали толковать о разных злобах дня.

– - Вчера мы одного турка поймали,-- сказал Заелов,-- который из города пробирался… Говорит, что он из окрестных поселян, а его деревня на трапезондской дороге… Может быть, врет, а может быть, и правду говорит… Если б захотел пройти незаметно, то, конечно, мог бы: валяй вон через те горы ночью, если только не замерзнешь… Судя по его словам, в Эрзеруме дьявольский тиф. Каждый день по несколько сот человек мрет! Это что-то уж на чуму похоже… Во многих домах неубранные покойники валяются: хоронить не успевают… Насильно заставляют хоронить, да и то больше по ночам… Уныние страшное. А зарывают как попало: ковырнут раз, другой заступом, отроют ямку да кое-как землей засыпят, так что, в конце концов, у кого нога из земли торчит, у кого рука… Запах скверный…

– - Тьфу ты гадость! -- сказал Иловлин,-- охота вам эти вещи за обедом рассказывать…

– - Пожалуй, и до нас доберется…-- заметил Чирков.

– - Да уж чего добираться, когда добрался,-- сказал Выошин,-- в некоторых селениях уже такой тиф, что мое почтение… а вы думали что?..

– - Одначе все ж не такой, как в городе? -- спросил священник.

– - Такой ли, не такой, а в Г * каждый день по пятку умирает. Да вот не далее как вчера ротный командир в К * в постель слег, а еще накануне мы с ним в ночное дело ходили…

– - Какое дело? Ты-то зачем сунулся?..

– - А я волонтером… Дело в том, что приказано было саперам какие-то турецкие работы уничтожить на Евфрате… Сапер послали взвод, а из К * велено дать роту в прикрытие… Вот, как наступила ночь, взяли они армяшку-проводника и пошли… и я пошел… Дороги никакой нет, все снегом завалено, так что без проводника идти и не думай… Представь себе: все канавы да канавы, вместо дорог-то, одна вдоль другой… Проводник эту местность очень хорошо знал и все по гребням шел… А мы за ним гуськом да потихоньку; скоро-то и идти было невозможно. Направо ступишь -- провалишься; налево -- тоже по шею в снег уйдешь. Чем дальше идем, тем больше наш проводник страху набирается; идет да возьмет и сядет на землю. "Чего он сел?" -- "Иохтур иол!"; "Дороги, говорит, нет!" -- "Дай ему!".

– - Это что же дать-то? -- спросил священник.

– - Ну, понятно -- в шею. Ну, дадут в шею, он сейчас -- "вар, вар!" и опять идет… Ему-то в чужом пиру -- похмелье… Дошли мы до переправы. Ночь чистая, ясная, луна светит во все лопатки… И представь себе -- чертовщина! В каких-нибудь много полутора верстах, около ихнего селения, черкесы ездят, и пехота, так человек двести, куда-то идет… И все это видно как на ладони и нас видно!.. То есть до такой степени опасно, что даже не страшно стало!.. Начали саперы работать… Рота развернулась и присела кое-как… А ротный командир здорово заложил перед выступлением! все пристает к саперным офицерам: "Господа инженеры! позвольте огонь открыть!.. Перестрелку затеем и нам ее за дело сочтут!" Хорошо, что не согласились. Затей мы перестрелку, всех бы нас тут положили, потому что отступления никакого: одни канавы… И только мы убрались из этого "канавного похода" восвояси, как этот самый ротный командир заболел и теперь в тифе лежит…

– - Должно быть, простудился в снегу,-- заметил священник,-- возможно, что и вовсе распахнувшись шел, так как вы изволили заметить, что он…

– - Заложил слегка? Возможно…

– - А сгоряча-то его и прохватило морозом… Тоже вот теперь сапожонки были, должно быть, худые; снега-то и наглотались… Вот к чему ведет употребление вина, да еще неумеренное. Ему бы выйти на бой со врагом тверезым, а с морозу как пришел -- одну, две рюмки разрешил; ничего… Даже благо… то-то вот и есть!

– - Да уж что говорить, отец Андрей, когда он теперь, быть может, к праведникам сопричтен…

– - Сопричтен ли?

По этому поводу офицеры опять, благодаря Заелову, стали рассуждать о будущей жизни и затем незаметно перешли на награды. Посыпались чины и кресты, точно из рога изобилия. На улице между тем догорал день, и бумага в окнах из белой сделалась светло-серой; собеседники перешли в комнату Иловлина, где было посветлее. Неожиданный сюрприз, поданный Самойловым в виде тарелки с кишмишем и орехами, опять повернул разговор совсем в другую сторону.

Общество развеселилось. Вьюшин рассказал несколько не совсем скромных анекдотов, которые будто с ним случились; перешли на любовь, причем Заелов говорил, что любовь -- это вещь удивительная и страшная, а Вьюшин -- что ничего в ней удивительного нет. "Я как выпью, так сейчас и влюблен".

Между прочим, все удивлялись, как в такой грязной деревушке открылась такая красивая девушка, как Мариам. Один только Вьюшин, который был маленького роста и худощав, не одобрял ее красоты, находя, что она недостаточно толста, потому что женщина чем толще, тем лучше. Заелов находил в ней что-то фатальное и таинственное и подшучивал над Иловлиным.

– - Уж вы не скрывайтесь! Я все вижу… Вы к ней неравнодушны… Если б я был помоложе, то непременно ее бы похитил отсюда… А вы только смотрите!

Затем Заелов нарисовал на двери довольно неумело женскую фигуру без ног и подписал "Мариам -- будущая супруга капитана Иловлина". Лицо вышло кривое и ни капли не похоже на оригинал, но когда он намазал ей большие глаза, то лицо приняло сразу такое неприятное выражение, что Вьюшин воскликнул: "Экая ведьма! Только метлы недостает…" В одном только Иловлине шутки о Мариам не вызывали смеха. С наступлением вечера офицеры надели полушубки и пошли немного прогуляться о отцом Андреем.

В воздухе было морозно и тихо. Слежавшийся на дороге снег скрипел под сапогами. По направлению к Эрзеруму тянулась долина, покрытая белым, нетронутым снегом, матовая поверхность которого случайно искрилась от лучей луны; только в нескольких направлениях извивались и чернелись глубокие следы чьих-то ног. Нежные и округленные тени, точно воздушные берега, окаймляли вдали это серебряное озеро, а там, далее, было уже совсем темно… К этой картине больше всего шло безмолвие… Небо было чисто, и тысячи звезд светили дрожащими, холодными огнями в его темном пространстве. Над Эрзерумом держалось слабое зарево от вечерних огней, и в одном месте что-то то сверкало, то тухло.