Николай Лейкин - Современная язва Страница 5

Онъ говорилъ вслухъ, какъ это очень часто дѣлаютъ всѣ сильно возмущенные люди. наконецъ, пересталъ ходить, отеръ потъ, выступившій на лбу, и снова сѣлъ за столъ, закуривъ папироску.

— Когда я теперь расплачусь съ долгами! — воскликнулъ онъ опять, сильно подчеркнувъ карандашомъ цифру, и сталъ усиленно затягиваться папиросой.

А въ головѣ его ужъ мелькала мысль:

«Развѣ на зимнихъ бѣгахъ отыграюсь?»

Въ кабинетъ вошла жена, среднихъ лѣтъ женщина,

— Не очень занятъ? — спросила она мужа и, не дожидаясь отвѣта, сѣла около стола и тяжело вздохнула.

Мужъ покосился на нее и спросилъ:

— За деньгами?…

— А ты почемъ догадался? Да за деньгами, — отвѣчала жена.

— Но вѣдь третьяго дня я тебѣ далъ денегъ.

— Ты далъ на гимназическій костюмъ Мишѣ, Олѣ на сапоги… Потомъ у меня чулокъ не было… А сегодня я, Александръ Иванычъ, посмотрѣла мою ротонду — мѣхъ у ней совсѣмъ протерся. Надо будетъ перебрать мѣхъ. Потомъ я вѣдь безъ зимней шляпки… Потомъ…

— Надо подождать… — рѣзко отрѣзалъ Трущохинъ. — Я теперь не при деньгахъ.

— Насчетъ переборки мѣха для ротонды можно дѣйствительно подождать, — согласилась жена. — Пока я отдамъ мѣхъ, пока его будутъ перебирать и вставлять новые куски — время терпитъ. Я только пришла объявить тебѣ, чтобы ты зналъ. Но шляпка… и потомъ у насъ продырявились наволочки на подушкахъ… Простыни очень ветхи… Ты вотъ что… Ты дай мнѣ покуда хоть двадцать пять рублей. Тогда-бы я поѣхала сегодня я…

— И этого дать не могу… Надо подождать, — скинулъ мужъ и сказалъ:- Ты знаешь, какое сегодня я далъ себѣ слово? Я торжественно далъ себѣ слово ни подъ какимъ видомъ не жить больше на дачѣ въ Лѣсномъ. Ни за что! Ни за какія коврижки! — прибавилъ онъ.

— Ты это насчетъ тотализатора-то? Но я немного проиграла. Самые пустяки, — отвѣчала жена.

— Ты немного. Но я изрядно. Вѣдь вотъ оттого-то я и не могу дать тебѣ сегодня денегъ. Дня черезъ два-три немножко дамъ, но сегодня не могу.

— Дня два-три я могу подождать, — согласилась жена. — На расходы по кухнѣ рубля четыре у меня есть.

— Пожалуйста, Нюточка… Подожди.

Она встала со стула, выпрямилась во весь ростъ и, взглянувъ на мужа, произнесла, отчеканивая слова и подмигивая:

— У тебя, Александръ, могли-бы быть деньги, и при проигрышѣ въ тотализаторъ могли-бы быть деньги, но ты, милый другъ, пропускаешь то, что по рѣчкѣ плыветъ. Да… пропускаешь… Эдакимъ большимъ учрежденіемъ ты завѣдуешь… Столько здѣсь дѣлается поставокъ подрядчиками, а ты пропускаешь, что по рѣчкѣ плыветъ.

— Ты мнѣ это насчетъ взятокъ намекаешь, что-ли? — спросилъ мужъ. — Намекаешь, что я взятокъ не беру?

— Это не взятки. Взятки совсѣмъ другое. А вѣдь ужь вездѣ дѣлается, что тому, гдѣ кто что принимаетъ, всегда извѣстный процентъ даютъ.

Мужъ помолчалъ и отвѣтилъ:

— Ты ошибаешься, милая: Я взялъ ужъ кое съ кого взялъ… И какъ мнѣ эти деньги руки жгли, если-бы ты знала!

Она улыбнулась и сказала.:

— Однако, не прожгли вѣдь. Мало берешь, Александръ Иванычъ. Здѣсь, говорятъ, твой предшественникъ каменный домъ нажилъ. Да… А ты не можешь женѣ даже двадцати пяти рублей датъ, — прибавила она и стала уходить изъ кабинета!

— Завтра или послѣзавтра я тебѣ дамъ, Нюточка, двадцать пять рублей! — крикнулъ ей вслѣдъ мужъ. — Дамъ. Будь покойна.

По уходѣ жены Трущохинъ опять всталъ изъ-за письменнаго стола и опять началъ ходить по кабинету, бормоча себѣ что-то подъ носъ. Черезъ минуту онъ позвонилъ. Вошелъ лакей-подростокъ въ сѣромъ фракѣ, то что называють казачкомъ.

— Давеча дворникъ тутъ былъ… Подрядчикъ, что намъ дрова поставляетъ, — сказалъ Трущохинъ. — Я его видѣлъ въ окно, когда онъ ходилъ по двору. Посмотри-ка его на дворѣ. Можетъ быть онъ еще не ушелъ.

— Не ушелъ-съ, — отвѣчалъ казачекъ. — Я сейчасъ собаку на дворъ гулять выводилъ, такъ онъ съ вахтеромъ разговаривалъ.

— А если не ушелъ, то бѣги скорѣй и позови его сюда.

Казачекъ ушелъ. Трущохинъ потеръ руки и тихо сказалъ себѣ:

— Понажмемъ… Дѣйствительно, дрова онъ ставитъ плохія… Во-первыхъ, сырыя, потомъ маломѣрныя. Онъ долженъ ставить дрова-швырокъ въ девять вершковъ длины, а у него полѣно то и дѣло въ восемь вершковъ, а то и меньше. Вѣдь это-же противъ условія, противъ контракта. За что ему мирволить!

Казачекъ вернулся и сказалъ:

— Здѣсь онъ. Сейчасъ придетъ.

У Трущохина усиленно забилось сердце. Онъ раза два прошелся по кабинету.

— Прямо маломѣрныя дрова, а это ужъ злоупотребленіе… Ну, а хочешь дѣлать злоупотребленіе, такъ платись… — бормоталъ онъ. — Да, платись… Зачѣмъ тебѣ наживать одному? Дѣлись съ другимъ.

Въ сосѣдней комнатѣ раздались шаги и сжрипѣли сапоги.

«Идетъ. Какъ его зовутъ-то? — Задалъ себѣ вопросъ Трущохмнъ, взглянулъ на себя въ каминное зеркало и увидалъ, что покраснѣлъ.

— Проклятый тотализаторъ! — произнесъ онъ вслухъ и, чтобы утишить волненіе, сталъ закуривать папиросу.

Дровяникъ вошелъ въ кабинетъ и истово перекрестился на икону, висѣвшую въ углу.

— Добраго здоровья, Александръ Иванычъ… — заговорилъ онъ протяжнымъ теноркомъ:- звать изволили?

Трущохинъ обернулся. Передъ нимъ стоялъ пожилой человѣкъ въ драповомъ пальто, ярко начищенныхъ сапогахъ бутылками, очень благообразный, и кланялся, держа въ одной рукѣ картузъ, а другой поглаживая широкую русую бороду съ просѣдью.

— Звалъ… — отвѣчалъ ему Трущохинъ, — и хочу съ вами серьезно поговорить. — Такъ, милѣйшій, нельзя, такъ невозможно, господинъ Ухватовъ. Такъ торговцы не дѣлаютъ.

— Что такое? Въ чемъ дѣло, ваше превосходительство? — испуганно спросилъ дровяникъ.

— Во-первыхъ, я еще не превосходительство, а во-вторыхъ, вы сами знаете, что я говорю насчетъ дровъ, которыя вы ставите. Это ужь изъ рукъ вонъ, Ухватовъ. Какъ васъ звать?

— Терентіемъ Павловымъ-съ.

— Такъ не дѣлается, Терентій Павлычъ, и я не могу этого допустить! Не могу-съ!

— А что такое насчетъ дровъ, Александръ Иванычъ? Дрова, кажется, первый портъ.

— Да, если считать снизу. Садитесь. Присядьте.

— Ничего-съ… Постоимъ… — проговорилъ дровяникъ, однако присѣлъ на кончикъ стула у дверей, издалъ глубокій вздохъ и произнесъ:- Удивительно!

Сѣлъ и Трущохинъ.

— Я не могу кричать на васъ, это не въ моей манерѣ, - проговорилъ Трущохинъ:- но скажу вамъ, не горячась, что вашихъ дровъ я не могу принять. Рѣшительно не могу.

Дровяникъ поднялся со стула.

— Отчего-же это такъ? Позвольте… — спросилъ онъ.

— Потому что онѣ сырыя и маломѣрныя… Невозможныя дрова.

— Эти дрова маломѣрныя? Не знаю-съ… Удивительно!.

Дровяникъ развелъ руками и хлопнулъ себя картузомъ по бедру.

— Да-съ, сырыя и маломѣрныя, а это противъ контракта, — продолжалъ Трущохинъ. — Въ контрактѣ прямо сказано, что дрова должны быть не менѣе девяти вершковъ длины и не менѣе трехъ ширины, а вчера я ходилъ на дворъ ихъ осматривать и за какое полѣно ни возьмешься — все восемь вершковъ, а то и меньше. И наконецъ, среди полѣньевъ есть просто палки какія-то… Напиленныя жерди…

— Не знаю-съ… — протянулъ дровяникъ. — Удивительно.

— Такъ вотъ знайте-съ… И знайте также, что принять ихъ я никоимъ образомъ не могу.

— Позвольте-съ… Вѣдь дрова не машиной рѣжутся, и если такое-нибудь полѣно…

— Нѣтъ, тутъ-съ не одно полѣно. Тутъ не объ одномъ полѣнѣ рѣчь.

Трущохинъ всталъ со стула и заходилъ по кабинету. Дровяникъ подумалъ и отвѣчалъ:

— И люди даже одного росту не бываютъ, а одни подлиннѣе, другіе покороче.

— То люди, а то дрова.

— Если, Александръ Иванычъ, которыя коротки, то можно откинутъ и мы возьмемъ ихъ обратно.

— Половину придется везти обратно. Вы сколько выставили?

— Да теперь саженъ около четрехсотъ. Впрочемъ, вахтеръ вашъ принялъ только триста.

— Ну, такъ вотъ, болѣе двухсотъ сажень придется везти обратно. Да нѣтъ, я эти дрова совсѣмъ не могу принятъ. Везите всѣ обратно. Сейчасъ я составлю актъ…

Дровяникъ вспыхнулъ и заговорилъ:

— Александръ Иванычъ, ваше превосходительство, да вѣдь это грѣхъ! За что-же вы хотите раззорить человѣка?

— Перестаньте! Грѣхъ былъ-бы тогда, если-бы и принялъ такія дрова! — возвысилъ голосъ Трущохинъ. — Да-съ. Везите ихъ обратно. Я не приму.

Онъ отвернулся отъ дровяника. Произошла пауза.

— Кажется, Александръ Иванычъ, мы всегда для васъ… — произнесъ дровяникъ. — За что-же, помилуйте, вы хотите заставить человѣка пить чай безъ сахару! Удивительно! Мы всегда…

— То-то и дѣло, что не всегда… — тихо отвѣчалъ Трущохинъ.

— Не знаю-съ… — покачалъ головой дровяникъ. — Впрочемъ, мы даже можемъ и сейчасъ… Вотъ-съ… Пожалуйте. Хотите, на пріютъ пожертвуйте, а то куда хотите. Росписки не потребуемъ.

Дровяникъ полѣзъ въ, карманъ за бумажникомъ.