Птица горести - Николай Александрович Масленников Страница 5

очередным утром, бегут на работу, только то делают, что считают каждый злосчастный день, отделяющий их от блаженного времяпрепровождения, за что и проклинают себя. Я же освобождён от этой обязанности. В их глазах я выгляжу счастливым человеком… потому что не считаю дни до отпуска! Ха-ха! А на самом деле мое счастье заключается в том, что я попросту занимаюсь любимым делом… и занимаюсь так, чтобы это не стало «работой», тем безжалостно искажённым в их понимании словом».

Вот и наступила та щепетильная пора, когда читателю предстоит поближе познакомиться с главным лицом, ибо последний, по неловкой случайности, заговорил о себе, а это, с точки зрения культурного человека, вовсе недопустимо, что бы рассказывать про себя всякие всячести не представившись, не имея факта официального знакомства. Тебе ещё мало что о нём известно, наверняка, помимо имени. И кто бы ожидал, что уже на этом моменте будет первая загвоздка. Дело в том, что Александр никогда не открывал своей фамилии и отчества, руководствуясь только тем странным соображением, якобы в скрытности есть нечто привлекательное, как известность, от которой он так энергично уворачивался, словно от ударов врага, только отвращала его.

«Какому человеку в минуты сильнейшей приобщённости к миру, при осознании, что ты – неотъемлемая часть вселенной, не хочется тщеславия и всеобщего признания, в особенности художнику, как великому созидателю? – задавался Александр, на что сам же себе и отвечал. – А что значит это одобрение? Признание ли не есть голос выхолощенной массы, выражающий творцу свою духовную близость… близость к серому, скучному, бесцветному? Разве в состоянии слепой понять контраст цвета? Разве способна мошка, живущая от раннего утра до позднего обеда, утонуть в глубине ночных красок? Разве сможет ли животное, пересилив страх перед пожирающим пламенем, проникнуться величеством его оттенков?»

Однако вернёмся к его имени. Осмелюсь доложить тебе, как принято говорить, по секрету, что, в целом, его имени будет здесь вполне достаточно, а все остальные формальности неважны, ибо они только отвлекут тебя, уведут твоё внимание не в ту сторону, заставит искать скрытый смысл, которого попросту нет. Автор собой напоминает маленького мальчика, который, удирая по школьному коридору от погони таких же озорников, на полном ходу влетает в лабораторию, где взор его мигом пронзается блеском бесчисленных пробирок, разноцветных склянок и переливающихся жидкостей; да стоит ему только заметить среди прочего профессоров, глаза его начинают округляться, будто бы на дрожжах, наблюдая за тем, как ловко они управляются со всеми приборами, демонстрируя даже самые простые, однако остроумные эксперименты: вот берут они, улыбаясь, именную пробирку, добавляют несколько частичек смыслового элемента, перемешивают раствор и на дне является реакция, визуальные эффекты которой гласят, что пробирка стала глубже. Таким образом мудрые профессора порождали разнообразных Обломовых, Собакевичей, Овсовых, Ноздревых, Раскольниковых, Молчалиных и прочих персонажей, кои выпрыгивали прямо из пробирки, содержа в именах явный посыл, некоторую смысловую предрасположенность. Стоит напомнить, что мы, все же, смотрим детскими глазами, и вовсе не владеем подобной магией превращения, а, значит, остаётся ею только дивиться.

Однако не достаточно ли знать о человеке все, кроме того, как он полностью называется?

Наш герой – молодой человек, терзающий свою душу двадцать три года. С виду он молод не по годам, и будто моложе всех своих сверстников лет на… сложно сказать точно, насколько, да и неправильно, ведь эта оценка лишь субъективна; однако могу тебя уверить в том, что данное значение, колеблющееся в диапазоне числа пальцев на руке среднестатистического человека, никогда не выходило за его пределы. Когда-то в детстве, будучи ниже всех на добрую единицу, опрокидывая назад при разговоре с друзьями голову, Александр стеснялся подобного возрастного контраста, но стоило ему вкусить сладость юности и возмужать, как комплекс перерос в маленькую гордость. Он с наслаждением наблюдал за красотой молодости, которая била ключом и протекала медленно и равномерно только оттого, что почва, на кой она взлелеивалась, была ничем не иначе, как залежами душевной чистоты и светлых чувств нашего героя. Блаженные, старательно созданные условия почвы поддерживали пылкость молодости Александра, вдыхая в неё новые силы. Являясь обладателем такого рода драгоценности, он, как это редко бывает, высоко ценил каждое её свойство, и, встречая обратное, искренне дивился пренебрежительному отношению.

«Молодое поколение, включая моих ровесников, стремится выглядеть старше… однако, к чему же это? Вместо того чтобы наслаждаться сладостью яблок, когда они в наивысшей степени вкусны, люди простирают длань и отодвигают их разговором о вещах, с коими будут иметь дело всю оставшуюся жизнь… однако всё вскоре приедается, и тут-то они вспоминают о сладости… но яблоки уже оказываются раздавленными стопой времени, мимоходом наступившей на них. Тогда-то люди проникаются сожалением, и душа их оттеняется краской потери… Так неужели нельзя вдоволь упиться сладостью сначала, когда на это отведено время, а уж потом, насытившись теплыми чувствами молодости, приятно предвкушая нечто новое, вступить на поприще взрослой жизни? Мне, правда, становится обидно, когда хрупкий голосок говорит о вещах прозаичных, когда нежные губы движимы не шёпотом сердца, а вместо тёплого взора является лукавый… Вопрос, на который я никак не могу найти ответа: зачем гнать прекрасное время в прошлое?»

Вот погляди на него: Александр полон прекрасной силой молодости и, расцветая, она принесла очаровательные плоды: милое лицо с правильными мягкими формами, непорочные зеленые глаза, опушённые ресницами, вьющиеся волосы соломенного цвета. В его мышцах игристо бродит уже взошедшая и ни капли нерастраченная мощь, а жилы обжигаются горячей кровью. Все его существо так и дышит свежестью раннего утра.

Остаётся только гадать, где находится истинная красота Александра – снаружи или внутри? Иной раз он так самоотверженно отдаёт всего себя то холсту, то бумаге, что после воплощения своих идей чувствует совершенную опустошённость. Всячески пытаться показывать глубинность мира, его необычайные оттенки, неподвластные обыкновенному житейскому глазу, зная, что это, скорее всего, никто не поймёт – участь великого человека.

«Нет, я не могу быть одиноким в таком большом мире. Пусть даже где-нибудь на другой половине земного шара… я уверен, что есть такой же человек, который чувствует что-то похожее… он тоже страдает от этой боли, которая забирается вот сюда, в грудь и скребется, раздирает изнутри. Может быть, он тоже выйдет на прогулку, оглянется вокруг, посмотрит на деревья, на дома, и, прислушавшись к ветру, нашептывающему любовь к жизни, почувствует невыносимую грусть. Может быть, он тоже, обнаружив слезы, быстро утрёт их, томно улыбнётся и, глубоко вдохнув, растроганный, пойдет медленнее. Может быть, он тоже живёт с надеждой хоть раз встретить похожего на себя человека… хотя бы для того, чтобы просто прикоснуться к плечу, заглянуть в