Каждая сыгранная нота - Лайза Дженова Страница 5

Иногда подергивание сохраняется в каком-то одном месте. Вчера оно «застряло» на правом трицепсе, на сегменте размером с четвертак, который сокращался прерывисто, но однообразно несколько часов кряду. Оно ни дать ни взять открыло там свое дело, крепко обосновалось, влюбилось… и не могло уже двигаться дальше. Ричард здорово перепугался, что подергивание так никогда и не прекратится.

При всем при том ему доподлинно известно, что оно не может продолжаться вечно. В какой-то момент подергивания во всех группах мышц до единой — в руках, ногах, у рта, в диафрагме — закончатся раз и навсегда, и потому стоит это ценить. Быть за это благодарным. Подергивания значат, что его мышцы все еще на месте, все еще способны сокращаться.

Пока способны.

Двигательные нейроны в его теле отравляются целым коктейлем токсинов, рецепт которого не известен ни его доктору, ни хотя бы одному ученому на белом свете, и вся его система двигательных нейронов пребывает в глубоком пике́. Его нервные клетки погибают, и мышцы, которые они активизируют, буквально голодают из-за недополучения сигналов. Каждое подергивание говорит о том, что какая-то мышца, заикаясь и задыхаясь, молит о спасении.

Их нельзя спасти.

Но они пока еще живы. Подобно лампочке в его машине, сигнализирующей о низком уровне топлива в баке, эти фасцикуляции служат своего рода системой раннего оповещения. Лежа в кровати, голый и озябший, он начинает подсчитывать. Если исходить из предположения, что, когда загорается сигнальная лампочка, у него в баке имеется еще примерно пара галлонов и что его «БМВ» по скромной прикидке расходует по городу один галлон топлива на двадцать две мили, то он сможет проехать сорок четыре мили до того, как закончится бензин. Ричард представляет себе именно такой порядок событий. Бензин израсходован до последней капли. Распределительные шестерни со скрипом остановились. Двигатель заклинило. Машина встала. Смерть.

Нижняя губа справа подергивается. Не вникая в биологию, он гадает, сколько в его теле осталось мышечного топлива. Вот бы подсчитать эти подергивания.

Сколько миль он еще протянет?

Глава 3

До Коммонуэлс-авеню Карина идет чуть больше пяти кварталов, едва ли замечая, что ее окружает, — воробьев, склевывающих крошки оброненного под парковую скамью маффина; скейтбордиста, чью голую грудь покрывает татуировка со свирепым драконом; воинственный визг колесиков борда, на котором «дракон» проносится мимо нее; молодую азиатскую пару, неспешно прогуливающуюся бок о бок, рука в руке; ветерок с запахом сигаретного дыма; ревущего в коляске малыша; лающего пса; сложную хореографию автомобилей и пешеходов, чередующих свои танцевальные партии на каждом перекрестке. Ее внимание все это время обращено внутрь.

Сердце бьется слишком быстро для такого темпа ходьбы, что заставляет ее поволноваться. Или, может, и это более вероятно, она сначала разнервничалась и оттого у нее подскочил пульс. Карина прибавляет шагу в попытке синхронизировать свои действия с внутренней физиологией, но от этого ей только кажется, будто она спешит и не успевает. Она проверяет часы, в чем нет совершенно никакой нужды. Нельзя прийти слишком рано или слишком поздно, когда тебя не ждут.

От быстрой ходьбы выступил пот. Остановившись на следующем углу в ожидании разрешающего сигнала светофора, Карина вытаскивает из сумки бумажную салфетку, засовывает руку себе под рубашку и промокает подмышки. Роется в поисках другой салфетки, но не находит. Вытирает лоб и нос руками.

Она подходит к дому Ричарда и останавливается у подножия лестницы, задирая голову к окнам четвертого этажа. За ее спиной шпили церкви Тринити — Святой Троицы — и отвесные зеркальные стены здания Джона Хэнкока вздымаются над крышами таунхаусов из красно-коричневого песчаника, расположенных на другой стороне авеню. Из окон его дома открывается чудесный вид.

Эта улица в районе Бэк-Бей отличается особой фешенебельностью: здесь проживают «бостонские брамины», члены старейших и знатнейших фамилий Бостона, они приходятся двоюродными братьями своим соседям — жителям района Бикон-Хилл. Дом Ричарда ничем не выделяется среди домов многих других представителей сливок общества и элиты — президента «БиоГОУ», хирурга Общеклинической больницы штата Массачусетс, владельца художественной галереи, отметившей двухсотлетний юбилей, расположенной на Ньюбери-стрит и находящейся в собственности его семьи уже четыре поколения. Зарабатывает Ричард недурно, для пианиста более чем прилично, но проживание здесь ему явно не по карману. Наверное, это его версия кризиса среднего возраста, его блестящий красный «порше». Похоже, влез в ипотеку по самые уши.

Она не видела его со школьного выпускного Грейс, уже больше года. И здесь еще никогда не была. Правда, проезжала пару раз мимо, оба раза вечером, оба раза как будто для того, чтобы избежать заторов, намеренно отклоняясь от своего обычного маршрута домой из центра Бостона, замедляясь до черепашьего шага ровно настолько, чтобы не спровоцировать раздраженных гудков сзади, и едва ли настолько, чтобы успеть выхватить взглядом смазанную картинку высоких потолков и ничем не примечательное золотое свечение обитаемого жилья.

Ее задевает, что это Ричард оказался тем, кто ушел, начал все заново, с чистого листа, на новом месте. Воспоминания о нем преследуют ее в каждой комнате когда-то общего дома, редкие хорошие тревожат так же, как и привычные дурные. Она поменяла матрас и посуду. Сняла со стены в гостиной их свадебную фотографию в рамке и повесила вместо нее симпатичное зеркало. Без толку. Она ровно там же, где он ее бросил, продолжает жить в их доме, оставленный Ричардом энергетический след — словно пятно от красного вина на белой блузке: стирай ее хоть тысячу раз, с нее никогда не сойдут бурые разводы.

Она могла бы переехать, особенно сейчас, пока Грейс учится в университете. Но куда отправиться? И чем заняться? Упрямство, непробиваемый краеугольный камень ее характера, отказывается удостоить эти вопросы мало-мальски серьезным вниманием, кроме как окрестить их глупостями. Так что она сидит себе застывшей статуей в колониальном музее с тремя спальнями имени своего растоптанного брака.

К тому времени как Карина с Ричардом разошлись, Грейс уже успела получить водительские права и сама могла добраться на машине до нового отцовского дома. Холостяцкого жилья. Карина поднимается по ступеням к его парадной двери. Во рту появляется кислый привкус. На верхней ступени в желудке становится так же кисло, как у нее во рту, а слово «заболевать» перехватывает микрофон и заправляет теперь ее внутренним монологом. Она чувствует себя больной. Но напоминает себе, что она-то как раз не больна.