Горький запах осени - Вера Адлова Страница 5

Но ведь это девочка, с неудовольствием подумала Антония, разглядывая заплаканную дочь. И в кого она такая дурнушка — эта мысль всегда приходила ей в голову, когда она смотрела на девочку. Лучше всего выучилась бы на модистку. Дамы доверяли бы ей еще больше, благо она так неказиста, но зато искусна.

— Матушка, я могла бы окончить хотя бы четыре класса гимназии, — осмелилась вымолвить Надежда.

— Четыре?

— Городская ведь тоже четырехлетняя.

— Барышне не занимать ума, — кисло усмехнулась мать. Бог свидетель, она была бы счастлива видеть дочь обеспеченной. Но разве есть хоть капля надежды, что эту дурнушку она выдаст замуж. Что поделаешь, девочка должна сама о себе порадеть. Такое головокружительное счастье, что выпало на долю монастырской стряпушке, — пусть и недолгое — дочери явно не светит. — Кстати сказать, городскую школу ты окончишь уже на третьем году обучения, потому что тебе будет четырнадцать.

— Только ведь в конце года, ты же знаешь, — проронила Надя, но мать настойчиво продолжала:

— Кончишь школу и пойдешь в ученицы к кому-нибудь, это ведь тоже не бесплатно. Даром ничего не бывает, даже смерть. Ты чего раскапризничалась, ну куда это годится. Из гимназии тебя уже не выманишь. Ты неблагодарная девочка, и нечего больше толковать о том. Завтра же скажешь о своем решении в школе.

— Матушка… — снова просительно протянула Надя.

— Ну что ж! Завтра освобожусь на часок и зайду в школу сама. Ты занята только собой. Я в твои годы уже гнула спину у богатея в деревне. О школе я и думать не смела. Вот так-то, барышня!

Пани Томашкова встала и пошла в кухню. Разговор расстроил ее. С Надеждой все было решено. Пршемысл мог отправиться на факультативный урок английского, а затем и на урок математики, который он через день давал смышленому лодырю за приличное вознаграждение и более чем приличный ужин. В этой связи должно заметить, что Антония дома не возилась с ужином. На ужин она подогревала остатки попечительских обедов. Неудивительно, что мальчик рад был поужинать в другом месте.

На выпускной фотографии пятого класса запечатлены сорок пять девочек с величественной учительницей посередине. Надежда, годы спустя, с трудом отыскала себя на ней. Помогло платье. В памяти сохранился даже цвет его. Резедово-зеленая тонкая шерсть с белым галстучком и мальчиковым воротничком, модным в ту пору. Платье очень красивое и очень праздничное. Шила его Антония — она и этому научилась в монастыре — с помощью своей умелой дочери. Призрак преуспевающего салона MODES ROBES[3]витал над матерью, осеняя ее своим крылом. В конце июня Надя простилась с начальной школой и печально наблюдала, как разлетаются ее одноклассницы. Но и тех, кто пошел в городскую школу, было немало. Это несколько ее утешило.

Каникулы, как обычно, Надя провела в Праге, в старом доме. Что сказать об этом? Досадно, что во время каникул магистрат закрывал столовую. А это для семьи Томашеков означало, что мать освобождалась и могла строго приглядывать за дочкой. Чтобы та не лентяйничала. Хорошо еще, мать дала себя упросить и разрешила Наде ходить с братом купаться на Цисаржский луг, что против бессмертного Вышеграда. Переправа на остров стоила всего двадцать галиржей. В те каникулы Надя научилась плавать. Брат с сестрой еще и подрабатывали втайне от матери: собирали теннисные мячи. В конце августа Пршемысл подсчитал накопленное состояние и толково поделил его. Две трети себе, треть — Надежде. Однако что делать с деньгами? Она и вообразить не могла, что можно на них купить. Будь это даже сущий пустяк, мать обнаружила бы его, и беды тогда не оберешься. Надя предложила свою долю брату. Он пригласил ее в кино. В кино она попала впервые, и всю ночь напролет ей снились сны. После кино они зашли «к итальянцу» полакомиться мороженым. Этот магазинчик у Новоместской ратуши сохранился по сию пору. Лишь интерьер и сорта мороженого теперь иные, да и люди, конечно, уже не те. Надя была на седьмом небе, а Пршемысл весь переполнился уважением к собственному благородству.

ЭЛЕГИЯ

Эти пустыни молчат и жалоб моих не расслышат,

В этом безлюдном лесу царствует только Зефир:

Здесь я могу изливать безнаказанно скрытое горе…[4]

Секст Проперций

Этот каменный домик купила я сразу же после развода. Вид у него не особо приветливый, хотя и не надменный, скорей всего, он кажется мне каким-то чужим. Деревня лежит неподалеку от границы с Баварией, на суровом, окруженном густыми лесами плато. Первые поселенцы обосновались здесь вскоре после войны. Поэтому мне было легче поладить с ними. В них не чувствовалось тихого, затаенного недоверия крестьян, живущих на своей земле столетиями.

В ту пору еще не стало модным покупать загородные домишки, и моих скромных сбережений хватило даже на необходимый ремонт. Идея купить деревенский дом была для меня каким-то отрадным озарением. Первым проявлением моей свободной воли. Мне даже было горестно, что меня никто не одергивает и не повелевает мной. К этой покупке подтолкнула меня счастливейшая случайность: сослуживица принесла в контору корзинку белых грибов. Впрочем, не такой уж это пустячный повод, каким может показаться с первого взгляда. Я же всегда мечтала жить на горе, в лесу.

В дни развода муж с чувством удовлетворения объявил мне: «Что ж, теперь тебе придется все заботы взять на себя». Вид у него был торжественно-обиженный, словно не он, а я уходила. Это было и жестоко, и глупо. Я ничего не ответила. Плакала. Меня даже не смущало, что люди оборачиваются мне вслед. Я бежала по улице. Машины у меня не было, на ней уехал муж. На такси не было денег, а трамвай в центре города — невеликое утешение. Я торопилась, как и все десять лет, что была замужем. Иван, мой старший сын, в одиннадцать должен был быть на обследовании в клинике на Карловом. Я ужасно беспокоилась за Ивана, думала, опоздаю, я ведь такая растяпа, ничего у меня никогда не ладится, все получается шиворот-навыворот.

Мне было всего тридцать, но похожа я была на столетнюю ведьму. Этот дар быстро стариться, а вернее, никогда даже не чувствовать себя молодой, я унаследовала от матери. Уже в двадцать два мне казалось, что все счеты с жизнью у меня кончены и впереди нет ничего. Дети появились у нас друг за дружкой. Два мальчика. Невероятное торжество и гордость. Первенец —