Дмитрий Григорович - Рыбаки Страница 50

Давно уже прошла капель с кровель, прошел лед по Оке, уже прилетели скворцы и жаворонки, когда Дуня вышла в первый раз за ворота.

Был чудесный, теплый день только что начинающейся весны.

Не знаю, воздух ли подействовал так благодатно на Дуню, или душа ее была совершенно довольна (мудреного нет: Гришка обращался с ней совсем почти ласково), или, наконец, роды поправили ее, как это часто случается, но она казалась на вид еще бодрее, веселее и красивее, чем когда была в девках. А между тем на каждом плече ее было по коромыслу и на каждом коромысле висела немалая тяжесть рубах и всякого другого тряпья; немало также предстояло ей забот: требовалось привести все это в порядок, вымыть, развесить, просушить, прикинуть кой-где заплату, кой-где попросту прихватить нитками - работы больно довольно. Она весело спустилась, однако ж, к концу площадки - туда, где за большими камнями шумел ручей, впадающий в Оку, и так же весело принялась за дело.

Уже час постукивала она вальком, когда услышала за спиною чьи-то приближающиеся шаги. Нимало не сомневаясь, что шаги эти принадлежали тетушке Анне, которая спешила, вероятно, сообщить о крайней необходимости дать как можно скорее груди ребенку (заботливость старушки в деле кормления кого бы то ни было составляла, как известно, одно из самых главных свойств ее нрава), Дуня поспешила положить на камень белье и валек и подняла голову. Перед ней стоял Захар.

XXI

Продолжение предыдущего

Захар далеко уже не казался теперь тем щеголем, каким видели его на комаревсной ярмарке и потом у Глеба. Одежда на нем была, однако ж, все та же, но потому-то самому, может статься, и была она так неказиста, что целых пять-шесть месяцев кряду находилась бессменно на плечах его. Широкие синие шаровары из крашенины, засученные до половины икры с целью предохранить их от грязи, но вернее, чтобы скрыть лохмотья, которыми украшались они внизу, как бахромою, значительно побелели, местами даже расползались. Жилета с светлыми пуговицами, этого знака отличия, которым спешит обзавестись всякий фабричный, как только проникается сознанием личного превосходства своего над пахарем и лапотником, - жилета, которым так справедливо гордился и дорожил Захар, - жилета не было!.. Оставались одна только ситцевая розовая рубашка и картуз; да и те сохраняли такие сокрушительные следы дождей, пыли и времени, смотрели так жалко, что наносили решительное поражение внешнему достоинству сельского франта. Даже лицо его как будто износилось заодно с картузом и рубашкой; оно, конечно, могло бы точно так же пленять серпуховских мещанок и фабричных девок, но не отличалось уже прежней полнотой и румянцем. Видно было, что Захар с того времени, как простился с Глебом, питался не одними калачами да сайками. За плечами его болталась на конце палки баранья шубенка такого отчаянного вида, как словно часа два сряду стреляли в нее пулями. Невредимою осталась одна гармония, да и то потому, я думаю, что материалы, ее составлявшие, состояли большею частию из меди и дерева.

Со всем тем Захар все-таки глядел с прежнею наглостью и самоуверенностью, не думал унывать или падать духом. В ястребиных глазах его было даже что-то презрительно-насмешливое, когда случайно обращались они на прорехи рубашки. Казалось, жалкие остатки "форсистой" одежды были не на плечах его, а лежали скомканные на земле и он попирал их ногами, как предметы, недостойные внимания.

С таким видом приблизился он к хозяйке приемыша. Он подошел, однако ж, не вдруг: шагов за десять, когда Дуня не подозревала о его прибытии, Захар остановился, чтобы оправиться. Глаза его между тем любопытно следили за каждым движением молоденькой, хорошенькой бабенки; они поочередно перебегали от полуобнаженной груди, которую позволяло различать сбоку наклоненное положение женщины, к полным белым рукам, открытым выше локтя, и обнаженным ногам, стоявшим в ручье и подрумяненным брызгами холодной воды. Нельзя сказать утвердительно, какое впечатление произвел на Захара этот осмотр; он казался сначала как будто удивленным. В бытность свою у Глеба он не удостоивал почти вниманием хозяйку Гришки: называл ее "сухопарой козой", "жимолостью" и другими именами. Надо полагать, однако ж, что на этот раз Захар отказывался от прежнего мнения, и впечатление, произведенное на него молодой женщиной, относилось к ее чести. Он даже подмигнул с каким-то особенным лукавством левым глазом и, сделав выразительный знак бровями, пошел прямо к Дуне, не переставая охорашиваться.

- Здравствуй, Дунюшка!.. Как вы, Авдотья Кондратьевна, живете-можете? сказал Захар, самодовольно ухмыляясь, между тем как Дуня поспешно застегивала запонку сорочки и обдергивала приподнятую поняву.

- Здравствуй, - отвечала она, не обнаруживая ни радости, ни досады.

Мало-помалу, с внутренним довольством, из памяти ее изгладились слова тещи, которая уверяла всегда, что Захар был главным виновником первых ее горестей; она совсем почти забыла бывшего товарища мужа.

- Не узнаешь, что ли?.. - промолвил Захар, потряхивая головой. Сдается, не так чтобы оченно давно не видались - старый дружок!..

- Как забыть?.. Помню! - вымолвила она на этот раз не очень весело. Откуда?.. - прибавила она, принимаясь укладывать готовое белье.

- А я из Клишина: там и переехал; все берегом шел... Да не об этом речь: я, примерно, все насчет... рази так со старым-то дружком встречаются?.. Как словно и не узнала меня!.. А я так вот взглянул только в эвту сторону, нарочно с дороги свернул... Уж вот тебя так мудрено признать ей-богу, правда!.. Вишь, как потолстела... Как есть коломенская купчиха; распрекрасные стали!.. Только бы и смотрел на тебя... Эх! - произнес Захар, сделав какой-то звук губами.

Дуня ничего не отвечала: она бросила взгляд к воротам и торопливо стала укладывать белье на коромысло.

- А что, ваши все дома?.. - спросил Захар.

- Дома, - отвечала Дуня, подымая коромысла и уравнивая их на плечах.

- Плечики наест: дай подсоблю, - обязательно промолвил Захар.

- Не надо: сама управлюсь.

- Что ж так?

- Да так; сама принесла, сама и отнесу, - сухо сказала Дуня, направляясь к избам.

Захар приостановился, поглядел ей вслед и знаменательно подмигнул глазом; во все время, как подымался он за нею по площадке, губы его сохраняли насмешливую улыбку - улыбку самонадеянного человека, претерпевшего легкую неудачу. Ястребиные глаза его сильнейшим образом противоречили, однако ж, выражению губ: они не отрывались от молодой женщины и с жадным любопытством следили за нею.

Вступив под ворота, Захар тотчас же оставил свое преследование и прямо пошел к Глебу и Гришке, которые работали под навесом.

- Здорово, хозяин! - молодцевато воскликнул Захар, приподымая картуз и дружелюбно кивая головою Гришке, который поспешил ответить товарищу тем же знаком.

- Здорово, брат! - проговорил Глеб с расстановкой. - Отколе бог несет?

- А я теперича из Клишина; там и переехал...

- А, примерно, где жил, спрашиваю? Переехать везде можно, - сказал старик, пристально оглядывая гостя.

- Жил больше по фабрикам... больше в Серпухове... там есть у меня приятель фабрикант... у него больше пробавлялся, - отвечал без запинки Захар.

- Так что ж ты такой общипанный? Стало быть, приятель-то худо расчелся?

- Нет, расчелся как следует!.. В себе перемены не вижу, все как быть должон! - решительно возразил Захар.

- Я говорю, как у нас жил, локти, примерно, целы были. Вот что я говорю.

- Мы носим по времени. Нарочно не взял хорошей одежды: оставил в "Горах" у приятеля... Хорошо и в эвтой теперича: вишь, грязь, слякоть какая, самому давай бог притащиться, не токмо с пожитками.

- Что ж, наниматься пришел?

- Пожалуй... потому больше - время теперича слободное... таким манером, коли надобность есть, можем опять послужить.

- Нужды чтобы оченно большой нету... а все одно, взять можно, проговорил старик, стараясь показать совершеннейшее равнодушие и не замечая, как Гришка подавал знаки, пояснявшие Захару, что он пришел в самонужную пору.

Глеб действительно нуждался в работнике; еще за две недели перед этим наведывался он в Комарево и просил прислать ему батрака, если такой найдется, просил прислать в наискорейшем времени. Появление Захара избавляло Глеба от лишних хлопот.

"Он хоша проклажаться и любит, да по крайности человек знакомый; знаю я его обычай, знаю, как с ним и поуправиться. Другого наймешь, каков еще будет!"

Рассуждая таким образом, старик не терял из виду прорех, которыми покрыта была одежда Захара. Эти прорехи служили основою многим соображениям в голове хитрого старика. Сомневаясь в существовании горских и серпуховских приятелей, а также и в одежде, вверенной будто бы их попечению, Глеб смекнул в одно мгновение ока, что в делах Захара стали, как говорится, "тесные постояльцы" и что, следственно, ему будет теперь не до торгов - что дашь, то и возьмет. Догадки старика были верны во всех отношениях. Захару приходилось хоть в петлю лезть; несмотря на знаки Гришки, которые поясняли ему, что работник нужен, он решился не запрашивать большой цены, опасаясь, чтобы старик, чего доброго, не отказал взять его.