Гайто Газданов - Том 4. Пробуждение. Эвелина и ее друзья Страница 50

– Одно другого не исключает, – сказал я. – Она производит впечатление очень холодной и сдержанной женщины, несмотря на свой южный тип. Но это впечатление обманчиво, мне кажется – ее поведение во время первой встречи с тобой доказывает, что ни холодности, ни сдержанности в известных обстоятельствах у нее нет. Я не берусь судить о ее нравственном облике. Но что при некоторых условиях или, выражаясь юридически, в состоянии аффекта она способна на крайности, это, я думаю, вполне допустимое предположение.

– Но что это за история в Америке?

– Может быть, тебе дадут более обстоятельные сведения об этом, чем мне, – сказал я, – потому что тебе, по всей вероятности, предстоит полицейский допрос. Как только ты появишься на вилле, это сразу станет известно и тебе придется иметь дело с тем же мужчиной, который приходил ко мне сегодня утром. Не забывай, что он прекрасно знает, что вилла принадлежит тебе и что г-жа Сильвестр жила у тебя.

– Это меня совершенно не устраивает, – сказал Мервиль, – я предпочитаю уехать в Париж, где я буду вне досягаемости.

– Я думаю, что субъект, который приходил ко мне, вероятно, приехал из Парижа.

– Может быть, но в Париже его легче нейтрализовать.

– В конце концов, тебе решительно ничто не угрожает, ты ни в чем не виноват.

– Я хочу быть свободен в своих действиях, ты понимаешь? В Париже я могу это устроить, здесь это сложнее – да и зачем мне оставаться здесь?

– Что ты, собственно, собираешься делать?

– Разыскать ее во что бы то ни стало.

– Я бы хотел тебе напомнить, что во Франции около сорока пяти миллионов жителей. И кроме того, американской и французской полиции потребовалось два года усилий, чтобы напасть на след г-жи Сильвестр.

– Ты упускаешь из виду, что от полиции она скрывалась, а от меня скрываться не будет.

– Я знаю, что тебя бесполезно убеждать, – сказал я, – но мне кажется, было бы, может быть, лучше, чтобы ты забыл о ее существовании. Ты не думаешь, что Лу Дэвидсон может продолжать свой жизненный путь, – выражаясь метафорически, – без тебя? Нью-Йорк, этот район – сто двадцатая, сто тридцатая, сто сороковая улицы, ты их помнишь, эти мрачные дома? Эта жизнь, с которой у тебя нет ничего общего, – зачем тебе все это? Этот мир тебе совершенно чужд, ее мир, ты понимаешь?

– Во-первых, нельзя бросать людей в беде.

– Но ведь не ты ее бросил, а она тебя.

– Нет, ты прав, ты меня не убедишь. Впрочем, ты сам в этом не уверен.

– Знаю. Ты опять скажешь – лирический мир.

– На этот раз единственный и неповторимый, – сказал Мервиль. – Это мой последний шанс. Лу Дэвидсон или Маргарита Сильвестр – это для меня только фонетические сочетания, больше ничего. Нью-Йорк или Ницца – какое это имеет значение? Важно то, что ни одна женщина в мире не может мне дать то, что может дать она, как бы ее ни звали. Я никогда не знал этого ощущения – блаженного растворения, чем-то напоминающего сладостную смерть, – и потом неудержимого возвращения к жизни. И ты хочешь, чтобы я обо всем этом забыл?

Он встал с кресла и подошел близко ко мне.

– Даже если она убийца, ты понимаешь? Но я в это не верю, я не могу верить, я не должен верить, этого не было и не могло быть, а если это было, то этого все равно не было, понимаешь?

– Черт его знает, может быть, ты и прав, – сказал я.

Мервиль уехал в Париж в тот же вечер, не зайдя в свою виллу. На следующий день утром я проснулся и подумал, что следовало бы теперь забыть о том, что происходило со времени приезда Мервиля и г-жи Сильвестр, и вновь погрузиться в ту жизнь, которую я вел до этого. Но мои размышления прервал телефонный звонок. Неизвестный мужской голос спросил по-английски, я ли такой-то. После моего утвердительного ответа голос сказал:

– Мне необходимо вас видеть. Приходите, пожалуйста, – он назвал одну из больших гостиниц в Каннах, – комната номер четыреста двенадцать, я буду вас ждать.

– Простите, пожалуйста, – сказал я, – кто вы такой и в чем дело?

– Я действую по поручению американских судебных властей, – сказал он, – и мне нужны ваши показания. Я вас жду сегодня утром, в одиннадцать часов. У меня рассчитано время, я уезжаю сегодня вечером, так что отложить это я не могу.

– Я очень об этом жалею, – сказал я, – но сегодня утром у меня нет времени и это свидание совершенно не входит в мои планы. Бели вы непременно хотите меня видеть, то приезжайте сюда – я дал ему мой адрес – часов в пять вечера.

– Нет, это невозможно, – сказал он, – я не могу ждать до этого времени, я вам уже сказал, что я должен уезжать сегодня вечером.

– Тогда мне остается пожелать вам приятного путешествия.

– Но мне необходимы ваши показания, вы должны приехать.

– Я решительно ничего не должен, – сказал я с раздражением, – у меня нет никаких обязательств по отношению к американским судебным властям, если вас не устраивает то, что я вам предлагаю, то я помочь вам не могу. Бели вы не можете приехать сюда в пять часов, то желаю вам всего хорошего.

– Я приеду, – сказал он после короткого молчания.

В пять часов вечера он явился. Это был высокий человек редкого атлетического совершенства, с открытым лицом, ясными глазами и точными движениями. То, что его отличало от других людей, это были его уши, очень большие, с необыкновенным количеством извилин внутри, что было похоже на какие-то своеобразные кружева из человеческой кожи. Он принес с собой портативную пишущую машинку и портфель. Я предложил ему сесть. Он начал с того, что показал мне свое удостоверение личности, где были обозначены его профессия, адрес и фамилия – Колтон. Потом он вынул из портфеля фотографию и протянул ее мне – совершенно так же, как это сделал накануне его французский коллега, и фотография была та же самая: г-жа Сильвестр в купальном костюме рядом со своим тогдашним спутником.

– Я так и думал, – сказал я. – Я уже видел эту фотографию.

– Под какой фамилией вы знаете эту женщину?

– Вы хотите сказать – эту даму?

– Она не дама, она женщина, – сказал он. – Но это неважно. Какую фамилию она носила, когда вы ее встречали?

– Маргарита Сильвестр.

– Вы не знаете ее другого имени?

– У вашего французского коллеги вчера со мной был такой же разговор, и он мне сказал, что ее зовут Луиза Дэвидсон.

– Совершенно верно. Но вы этого не знали?

– Нет, я считал ее француженкой.

– Вы не знаете, где она находится в данный момент?

– Понятия не имею.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Несколько дней тому назад.

– Она вам не говорила, что собирается уезжать?

– Нет.

– Что она вам говорила о себе?

– Решительно ничего. Я ее, впрочем, ни о чем не спрашивал.

– Какое отношение она имеет к Мервилю?

– Об этом надо спросить его, а не меня.

– Но вы это должны знать.

– Это меня не касается.

– У вас есть какие-нибудь коммерческие дела с Мервилем? Вы зависите от него материально?

– У меня нет никаких коммерческих дел ни с Мервилем, ни с кем бы то ни было другим, я никогда не занимался делами и не завишу материально ни от какого коммерсанта.

– Каковы источники ваших доходов?

– Это не имеет отношения к предмету нашего разговора.

– Вы отказываетесь отвечать на этот вопрос?

– Мне это было бы нетрудно сделать, но этот вопрос мне кажется праздным. Насколько я понимаю, речь идет не обо мне, а о вашей соотечественнице, Луизе Дэвидсон. Какая связь между ней и источниками моих доходов? Вы можете мне это объяснить?

– Я хотел бы иметь представление о человеке, который встречался во Франции с Луизой Дэвидсон.

– Я ее едва знаю.

– Где вы с ней познакомились?

– Здесь, на Ривьере, я видел ее два раза.

– Вы были уверены, что она действительно француженка?

Я вспомнил разговор г-жи Сильвестр с американским туристом. Но я не находил нужным ставить об этом в известность моего собеседника.

– У меня не было оснований в этом сомневаться и вообще задавать себе этот вопрос.

– Я должен констатировать, что вы не очень стремитесь нам помочь.

– Помочь в чем?

– В том, чтобы найти эту женщину.

– Почему я вам должен в этом помогать?

– Это ваш долг.

– По отношению к кому?

Он с удивлением на меня взглянул и ответил:

– По отношению к обществу.

Я посмотрел на него внимательно. На его лице было выражение непоколебимой уверенности в том, что он действительно выполняет свой долг и что он убежден в совершенной своей непогрешимости. Он существенно отличался в этом от своих французских коллег: те делали свою работу, а он именно выполнял долг. Тот факт, что и он и они действовали одинаковыми методами и задавали приблизительно одинаковые вопросы, – это было второстепенно. Мне казалось очевидным, что никаких сомнений или проблем психологического порядка у этого человека не было.