Максим Горький - Том 12. Пьесы 1908-1915 Страница 50

Ефимов (сквозь смех.) Да вы — кто такой?

Лузгин (так же, взвизгивая). Человек… Смешно?

(Оба хохочут.)

Ефимов. Ой, чёрт… Чем… чем… вы занимаетесь?

(Наташа на лестнице.)

Лузгин. Ищу наследников к выморочному имуществу…

Ефимов (серьёзнее). Чье имущество?

Лузгин (подмигивая). Нельзя сказать. Я скажу, а вы — вот вы — и закричите: я — наследник! И толкнёте меня на ложный путь…

(Наташа сходит с лестницы, вопросительно осматривает Лузгина, он почтительно и низко кланяется ей.)

Ефимов (улыбаясь). Желает часы починить: где отец?

Наташа. Не знаю. (Лузгину.) О каком это наследстве говорите вы?

Лузгин (ласково). Интересно? Бо-ольшое наследство! Владелец — помер, а наследники — неизвестны! Второй год ищу.

Наташа. И что же? Они здесь, в нашем городе?

Лузгин. Как будто… как если бы…

Наташа. Вдруг это — я, а?

Лузгин (кланяясь). Был бы рад… был бы очень рад!..

Наташа. Так что же? Сделайте меня наследницей, а? Вы садитесь… Сделайте — ведь вам всё равно, да?

Лузгин. Решительно всё равно! (Садится, посмеиваясь.)

Ефимов (смеясь). Чёрт знает, что! Чудак вы…

(Клавдия входит из кухни, торопливо накрывает стол, посматривая на Лузгина. Яковлев — тоже из кухни.)

Ефимов. Что ж вы уходите, не запирая магазин?

Яковлев. А какой дурак зайдёт в него?

Лузгин (вставая). Вот я зашёл.

Яковлев (смущён). Извините… Живём в таком глухом углу. Вы?..

Лузгин. Я бы часы починить хотел…

Яковлев. Можно. Пожалуйте в магазин.

Наташа. А потом — расскажите мне о наследстве — хорошо? Большое наследство, да?

Лузгин. Невыносимо большое! (Идёт за Яковлевым, вглядываясь, подмигивая Наташе. Она, Ефимов и Клавдия смотрят вслед ему.)

Клавдия. Что это такое? Какое наследство?

Наташа. Странно… Зови крёстного обедать.

Ефимов (озабоченно). Наследники могут быть… если действительно существует имущество…

Клавдия (взбегая, по лестнице). Неприятный какой…

(Полина из кухни, затем с верха спускается Кемской, за ним Клавдия и Глинкин.)

Наташа. Чувствую, что наследница — это я. Можете поздравлять…

Ефимов. Гм… Ведь и я… человек… (Вспомнил Лузгина, смеётся.)

Лузгин (выбегает из магазина, схватив Ефимова под руку, тащит его к авансцене). А не заходил к вам такой… похожий на меня? Нет?

Ефимов (усмехаясь). Нет.

Лузгин. Нет?

Занавес

Сцена вторая

Вечер. В комнате скучно прибрано: она приняла нежилой, неуютный вид. Из открытой двери магазина слышно торопливое разнозвучное тиканье часов. Шум, — запирают дверь с улицы. Выходят из магазина — Стогов, с папиросой в зубах, Яковлев, в руке ключи, — взволнован, суетлив, оглядывается, говорит негромко.

Яковлев. Никого. Никого нет. Жена с племянницей в церковь пошли, дочь с крёстным — гулять. (Стогов бесшумно ходит, молчит. Яковлев — вопросительно, тревожно.) Так — как же, а?

Стогов (небрежно). Решайте.

Яковлев. Опасное дело…

Стогов (так же). Опасное.

Яковлев. А работа — отличная!

Стогов. Отличная работа.

Яковлев. Дайте ещё раз взгляну.

(Стогов, не останавливаясь, бросил на стол золотую монету.)

Яковлев (разглядывает монету в лупу, руки трясутся). Вот оно — жёлтенькое… Имя ему — зо-ло-то. Три удара — слово. Добро и зло в нём… и счастье… а? Всё зависит от того, как взять. Ведь если подумать…

Стогов. Жизнь — коротка, думать не стоит.

Яковлев (мечтает). Кума моего, Кемского, я бы — в шею… Зятя наречённого, навязанного им, — в шею…

Стогов (усмехаясь). Дочь обеспечите.

Яковлев. С деньгами много добра можно сделать.

Стогов. Граммофон купить можно. Автомобиль… (Позёвывает.)

Яковлев. Я бы дрозда певчего купил, тут один парикмахер дрозда продаёт. (Вздохнул.) Замечательный дрозд — два года любуюсь им. Сказочная птица! (Положил монету на стол.) Да… но людей обманывать — грех.

Стогов (равнодушно). Дело — ваше. Я предложил, а уговаривать не стану.

Яковлев. Грех…

Стогов. Все люди грешат, только вы хотите быть праведником. Скучно будет вам, одиноко будет.

Яковлев (снова взял монету, взвешивает её на ладони. Пристально смотрит на Стогова). Н-да… Шутите вы… Непонятно вы шутите. И как это вы сразу начали говорить со мной о таком деле?

Стогов (остановился, спокойно). Да ведь когда-нибудь, с кем-нибудь надо же было мне начать этот разговор. Вот, я вижу — человек вы бедный, живётся вам трудно, — ну, и начал…

Яковлев. И — не боитесь?

Стогов. Чего же?

Яковлев (тихо). А вдруг я полиции объявлю?

Стогов. Вы? Зачем же?

Яковлев. Фабрикантов этого товара здесь давно ищут.

Стогов. Да? (Подошёл вплоть к Яковлеву.) Что же вы скажете полиции? Свидетелей беседе нашей — нет. А золото, может быть, настоящее.

Яковлев (подскочив на стуле). То есть… как? Как же это — настоящее? Позвольте — зачем же тогда?.. Удивляюсь я…

Стогов. Удивляться — занятие пустое…

Яковлев. Но если монета настоящая, тогда, значит…

Стогов. Что же тогда?

Яковлев (сел). Вы — вроде дьявола!

Стогов (вздохнув, усмехаясь). Э, нет, куда мне.

Яковлев. А… а вы — не агент полиции?

Стогов (отходя от него). С вами говорить бесполезно. (Идёт к двери в кухню.)

Яковлев (тревожно). Подождите, постойте… О, господи!.. Послушайте, — ведь мне хочется правду знать! Как же дело делать, не зная правды? Правда — нужна?

(Стогов смотрит на него вопросительно, молчит.)

Яковлев (жалобно). И… и потом: ведь если б господь не допускал греха, так люди не грешили бы? Не грешили бы, а?

Стогов (грубовато). Этого я не знаю. А знаю вот что: вы Кирова помните?

Яковлев (испуган). Я? Позвольте! Какого? Кто это?

Стогов. Лицо известное. Музей в Нижнем Новгороде обворовал, старинные монеты — помните? Он у Бобовой на квартире жил, — забыли? А Бобова краденое принимает, это вы должны знать, вы же сами подделываете для неё старинные вещи.

Яковлев (растерялся, испуган, усмехается, потирает руки). О-о… да, вот как? Значит, вы действительно?.. Ага! Зачем же эта игра со мной? Вы бы прямо сказали… если Киров — приятель вам? Приятель. Или вы?.. Вы агент? Зачем игра эта?

Стогов (закуривая новую папиросу). Надо испытать человека… Дело серьёзное.

Яковлев. Ну, что ж? Значит я — в руках у вас?

Стогов. И любопытно видеть, как человек, прижатый в угол, извивается, изгибается…

Яковлев. Я согрешил один раз…

Стогов. Мне всё равно — один или одиннадцать. (Он сел к столу и, незаметно для себя, засунул локтем, монету под кружок из клеёнки, на котором стоит лампа.)

Яковлев. Я на грех шёл для других, для дочери… На худое ради хорошего… Господь тоже добр… Он меня не накажет.

Стогов. За что же наказывать вас, если вы грешите ради других?

Яковлев. Шутите вы!

Стогов. Нет. Я шутить не умею. (Идёт к двери в кухню.)

Яковлев (за ним). Позвольте… как же мы решили? Кто же вы будете? Ведь нельзя же так… поговорили — а конца нет…

(Ушли. С лестницы идёт Глинкин, — в руках бумаги. Подошёл к столу, бросил бумаги, вынул папиросу. Бормочет: «Хамство… Хамы». Не глядя, ищет на столе спичек, нащупал монету, взял её, делает такой жест, как бы вставил монокль в глаз, развалился на стуле, вытянув ноги, осматривает монету. «Странно… Гм… Очень странно…» Прячет монету в карман. Снова вынул, улыбаясь разглядывает. «Замечательно». Из двери в кухню — Лузгин и Ефимов. Глинкин, как бы поправляя папиросу, торопливо сунул монету в рот.)