Федор Сологуб - Том 1. Тяжёлые сны Страница 50

– Что ж вы думаете? Смотрю, дрожит мой учитель, лица на нем нет, да вдруг мне в ноги, разрюмился, вопит благим матом: «Смилуйтесь, ваше превосходительство, пощадите, не погубите!» – Ну, – говорю, – то-то, вставай, Бог простит, да помни на будущее время, такой-сякой, ха-ха-ха!

Одобрительный хохот покрыл последние слова Дубицкого.

– Вот это по-нашему, енондершиш! – в восторге восклицал исправник.

Когда смех поулегся, отец Андрей льстиво заговорил:

– Вы, ваше превосходительство, для всех нас, как маяк в бурю. Одного боимся: не взяли бы вас от нас куда повыше.

Дубицкий величаво наклонил голову.

– И без меня есть. Не гонюсь. Впрочем, отчего ж!

– Да-с, господа, – солидно сказал Мотовилов, – дисциплина – всему основание. Вожжи были опущены слишком долго, пора взять их в руки.

– А вот, господа, – сказал отец Андрей, – у меня служанка Женька, – видели, может быть?

– Смуглая такая? – спросил Свежунов.

– Во-во! Грубая такая шельма была. Вот я погрозил ее высечь: позову, мол, дьячка, заведем с ним в сарай, да там так угощу, что до новых веников не забудешь. Теперь стала как шелковая, хи-хи!

– Ишь ты, не хочет отведать, енондершиш!

– И дельно, – сказал Мотовилов. – Потом сама будет благодарна. Дисциплина, дисциплина прежде всего. К сожалению, надо признаться, мы сами во многом виноваты.

– Да, гуманничаем не в меру, – меланхолично заметил Андозерский.

– Да, – сказал Мотовилов, – и в нашей, так сказать, среде происходят явления глубоко прискорбные. Возьмем хоть бы недавний факт. Вам, господа, известно, в каком образцовом порядке содержится, стараниями Юрия Александровича, здешняя богадельня, какой приют и уход получают там старики и старухи и какое высоконравственное воспитание дается там детям, в духе доброй нравственности, скромности и трудолюбия.

– Да, могу сказать, – вмешался Юшка, – не жалею трудов и забот.

Затасканное лицо его засветилось самодовольством.

– И Бог воздаст вам за вашу истинно христианскую деятельность! Да-с, так вот, господа, из богадельни убежал мальчишка, убежал, заметьте, второй раз: в прошлом году его нашли, наказали, так сказать, по-родительски, но, заметьте, не отказали ему в приюте и опять поместили в богадельне. И как же он платит за оказанные ему благодеяния? Бежит, слоняется в лесу, его там находит человек, известный нам всем, берет к себе и что же с ним делает? Возвращает туда, где мальчик получал соответственное его положению воспитание? Нет-с! Мальчишку, которого за вторичный побег следовало бы выпороть так, чтоб чертям стало тошно, он берет к себе и обращает в барчонка! Положению этого олуха может буквально позавидовать иной благородный ребенок, сын бедных родителей. Я спрашиваю вас: не безобразно ли это?

– Безнравственно! – решил Дубицкий.

– Именно безнравственно! – подхватил казначей. – И почем знать, к чему ему понадобилось брать этого свиненка?

– Знаете, – сказал Андозерский, – есть люди, которым мальчики нравятся.

– Именно, нравятся, – согласился Мотовилов, – но я вас спрошу: как следует относиться к таким возмутительным явлениям?

Все изобразили на своих лицах глубочайшее негодование.

– Гуманность! – сказал Дубицкий с презрением. – А по-моему, мальчишку следовало бы отобрать от него, отодрать и сослать подальше.

– Да, да, сослать, – подхватил Вкусов, – в Сибирь, приписать куда-нибудь к обществу, к пейзанам.

– По крайней мере, – сказал Мотовилов, – нравственность его была бы в безопасности. Какое-то общество затевает! Но это – такая глупая мысль, что просто нельзя поверить, чтоб здесь чего не скрывалось.

– Гордыня, умствование, – наставительно говорил отец Андрей, – а вот Бог за это и накажет. Нет чтобы жить, как все, – надо свое выдумывать!

– Господа, – сказал Андозерский, – я должен заступиться за Логина: он, в сущности, добрый малый, хотя, конечно, с большими странностями.

Мотовилов перебил его:

– Извините, мы вас понимаем! Это с вашей стороны вполне естественно и великодушно, что вы желаете вступиться за вашего бывшего школьного товарища. Но кого ни коснись, кому приятно быть товарищем сомнительного господина.

– Уж это, – сказал исправник, – конечно, се не па жоли.

– Но все-таки, любезный Анатолий Петрович, уж на что вы не переубедите.

– Да ведь я, господа, что ж, – оправдывался Андозерский, – я, конечно, знаю, что у него одного винтика не хватает. Ведь мы с ним давно знакомы, знаю я, что это за господчик. Но в существе, так сказать, в сердцевине, он добрый малый, – конечно, испорченный, ну да что станешь делать! Сами знаете, наш нервный век!

– Да, – сказал Дубицкий, – не раз пожалеешь доброе старое время.

– Доброе дворянское время, – подхватил Мотовилов, – когда невозможны были оригиналы, вроде Ермолина, который так дико воспитал своих несчастных детей.

– Да, – сказал Вкусов озабоченно, – смирно живет, а все у меня сердце не на месте: Бог его знает.

– Вредный человек! – сказал отец Андрей. – Атеист, и даже не считает нужным скрывать этого. Человек, который не верит в Бога, – да что ж он сам после того? Если нет Бога, значит, и души нет? Да такой человек все равно что собака, хуже татарина.

– Что собака! – сказал Дубицкий. – Да иной человек хуже всякой собаки.

– И дочка у него, – продолжал сокрушаться Вкусов, – ведет себя совсем неприлично. Пристало ли дворянской девице, богатой невесте, бегать по деревне, с позволения сказать, босиком? Нехорошо, енондершиш, нехорошо! Совсем моветон!

– Дрянная девчонка! – решил отец Андрей.

А в гостиной дамы с большим участием расспрашивали Логина о мальчике-найденыше.

Анна Михайловна Свежунова, жена казначея, говорила, подымая глаза к потолку:

– Вы поступили так великодушно, так по-христиански!

– О да, это такой благородный поступок! – вторила ей Александра Петровна Вкусова.

Клеопатра Ивановна Сазонова, мать председателя земской управы, пожелала показать и другую сторону медали и с грустным сочувствием сказала:

– Да, но люди так неблагодарны! Вы им благодеяние оказываете, но они разве чувствуют?

– Ах, это так верно, Клеопатра Ивановна, – сказала Свежунова, – уж какая от них благодарность!

– Жулье народ, – сказала Вкусова, сконфузилась и прибавила: – Извините за выражение.

– Вот хоть бы у меня, – рассказывала Клеопатра Ивановна, – взяла я сиротку, воспитала, как родную дочь, и что же? Можете себе представить, идет замуж, сама выбрала себе жениха, какого-то купца, Глиняного, Фаянсова, что-то в этом роде, – а обо мне и думать не хочет. Ей это ничего не значит, что я к ней так привыкла!

– Удивительная неблагодарность! – воскликнула Вкусова. – Смотрите, Василий Маркович, и с вами то же самое случится.

– О, непременно, – подтвердили другие дамы.

– Помилуйте, что за благодарность! – сказал Логин. – Ведь если мы делаем что-нибудь полезное для других, то единственно потому, что это нам самим приносит удовольствие…

Дамы выразительно переглянулись.

– За что же тут благодарность? – продолжал Логин.

– Вот уж я не понимаю, какое удовольствие беспокоиться о людях, от которых, знаешь наперед, не будет никакой тебе благодарности, – сказала Сазонова.

– Ах, Клеопатра Ивановна, – язвительно подбирая губы, сказала Вкусова, – у всякого свой вкус; ведь кому что нравится.

В это время из кабинета вышли Мотовилов и его гости. Мотовилов, вслушиваясь в слова Логина, обратился к нему с наставительной речью:

– Я должен вам сказать, Василий Маркович, что наш простой народ не понимает деликатного с ним обращения. Разве это – такие же люди, как мы? Вы ему одолжение делаете, даже благодеяние, а он принимает это за должное.

– Ах, это совершенно верно! Совершенная правда! – раздались сочувственные голоса.

Мотовилов продолжал:

– Я вообще думаю, что с этим народом нужны меры простые и быстрые. Позвольте рассказать вам по этому поводу факт, случившийся на днях. Живет у меня кухарка Марья, очень хорошая женщина. Правда, любит иногда выпить, – да ведь кто без слабостей? Один Бог без греха! Но, надо вам сказать, очень хорошая кухарка, и почтительная. Есть у нее сын Владимир. Держит она его строго, ну и мальчик он смирный, послушный, услужливый. Учится он в городском училище. Конечно, отчего не поучиться? Я держусь того мнения, что грамота, сама по себе, еще не вредна, если при этом добрые нравы. Ну-с, вот один раз стою я у окна и вижу: идет Владимир из школы, – а было уж довольно поздно. Ну там зашалился с товарищами, или был наказан, – не знаю. И вижу, другие мальчишки с ним. Вдруг, вижу, выскакивает из калитки Марья, прямо к сыну, и по щеке его бот! по другой бот! да за волосенки! Тут же на улице такую трепку задала, что любо-дорого.