Виктор Клюшников - Марево Страница 50

По мосту загрохотали копыта. Инна обернулась; къ ней скакалъ Бронскій въ аломъ кунтушѣ, сдерживая на ровномъ галопѣ своего любимца.

— Откуда вы? крикнула она.

— Съ фольварка; поклонъ вамъ отъ Лары, весело отвѣтилъ онъ, поставивъ почти у ногъ ея отлично выѣзженнаго коня:- смотрѣлъ, какъ размѣстили моихъ сорванцовъ; а вы что подѣлываете?

— Вотъ, любуюсь набѣленною старушкой, показала она на замокъ.

— Реставрируемъ! Воскреснетъ, какъ фениксъ изъ пепла!

— А какъ, не спросясь васъ, да съ землей сравняютъ?

— По крайней мѣрѣ глазъ не будетъ мозолить… Садитесь!

Инна прыгнула на крупъ, уцѣпилась за кушакъ Бронскаго, и оба съ хохотомъ помчались къ замку.

Послѣ обѣда, только что графъ занялся съ Леономъ составленіемъ новой прокламаціи, она потребовала у нихъ крестьянскаго вплатья.

— На что? удивился Бронскій.

— Въ гостяхъ хорошо, а дома лучше…

Леонъ поднялъ брови.

— Я только посмотрѣть что тамъ дѣлается, виляла она.

— Да вѣдь ты начудишь тамъ?

— Не начу…дю, пристала она:- мнѣ по нашему говорить не учиться стать; придется же говорить народу, надо попытать силы…

Платье достали. Она прособиралась до вечера, выпачкала себѣ лицо и руки, надвинула на глаза войлочный колпакъ, накинула свитку. Бронскій велѣлъ осѣдлать простенькую лошадь.

Чуть смерклось, она подъѣзжала къ хутору. Какой-то сладкій трепетъ охватилъ ее, какъ она миновала околицу и засвѣтлѣлись по обѣ стороны окна низенькихъ хатъ. Съ замирающимъ сердцемъ остановила она лошадь у крыльца своего дома; окно въ гостиную было отворено, на столѣ горѣла свѣча, но лица она не могла разсмотрѣть, въ глазахъ зарябило, и она чуть не крикнула, когда старый Бровко съ хриплымъ лаемъ кинулся подъ ноги лошади.

"Иль войдти?" тянуло ее; но вотъ отворилъ дверь незнакомый паробокъ и тупо глядитъ на нее чужое лицо, вмѣсто глупо-улыбающейся рожи Грицька. Она тотчасъ вошла въ свою роль.

— Чи панычъ у собѣ? спросила она горловымъ голосомъ, похлестывая пугой сапогъ.

— У собѣ, протянулъ хлопецъ, оглядывая ее.

— Кажи ему, що мирожникъ въ Ильцовъ приславъ…

Хлопецъ пошелъ. Инна подъѣхала къ окну.

У стола дремала Анна Михайловна, наклонясь надъ чулкомъ. Старый майоръ покуривалъ свою пѣнку. Возлѣ дяди, задомъ къ свѣчкѣ, сидѣлъ Русановъ, читая вслухъ газету. Въ орнжереѣ свѣтился огонь и чуть мелькала фигура Авенира.

— Да кто такой? Пусть войдетъ! сказала Анна Михайловна, обернувшись къ передней.

— Поди позови барина… Вотъ шляются по ночамъ! Ну-те, Владиміръ Ивановичъ, надоѣли эти Поляки; хоть бы ужь ихъ переловили скорѣй…

"Точно таракановъ! Ого, зашевелилась старая партія!" подумала Инна и у ней уже жолчь начала волноваться, какъ вдругъ Авениръ распахнулъ дверь.

— Что тебѣ? сказалъ онъ недовольнымъ тономъ.

— Чи нема въ васъ жита? Четвертей двадцять? Та батька просивъ, щобъ вы ему писулечку дали, яке воно у васъ, сколько грошей треба….

— Хорошо, сейчасъ, проворчалъ онъ, уходя.

Инна взялась за гриву, не совладавъ съ наплывомъ чувствъ. Такъ бы и кинулась она на шею брата! Давно ли она могла войдти спокойно въ гостиную, сѣсть за этотъ столъ, потрунить надъ добряками… Хоть какое бы то ни было, все-таки она имѣла для нихъ значеніе, а теперь?

— Пойдти, поглядѣть, что Юленька, заботливо проговорила Анна Михайловна, вставая изъ-за стола.

"Что съ ней?" подумала Инна, подвигаясь къ окну. Она глядѣла на Русанова сидѣвшаго къ ней спиной и продолжавшаго чтеніе ровнымъ голосомъ.

"Неужели забылъ?" встрепенулась незваная мысль, и ей захотѣлось видѣть его лицо. Она вспомнила парижскіе опыты магнетизма, стала упорно глядѣть на него, съ твердымъ намѣреніемъ заставить его обернуться, и сама вздрогнула, когда онъ, вдругъ поднявшись съ мѣста, направился къ окну.

— Что ты? спросилъ майоръ.

— Затворить, вѣтеръ дуетъ на свѣчку, глазамъ больно…

— Оставь такъ; будетъ читать, потолкуемъ лучше… Такъ плохо въ Варшавѣ?

— Да, отвѣтилъ тотъ, облокотясь на столъ, и опуская голову на руки:- дѣлать нечего, бывало, терпишь….

— Ну, а Польки что? Бывало мы съ ними задавали выкрутасовъ…

— Онѣ-то и поджигаютъ…

— Ну, а жиды? То-то, я думаю, вертится, ховай Бозе!

Русановъ не слыхалъ вопроса, и перебирая пальцами, барабанилъ по столу.

"Неужели?" заныло у Инны.

— На, вотъ! сказалъ Авениръ, подавая ей записку:- да скажи твоему пану графу, что я ему, ракальѣ, всѣ бока переломаю!

Это было такъ неожиданно, что Инна чуть не выдала себя.

— Такъ и скажи! Чуешь?

— Чую, поберегить свои! отвѣтила она наконецъ и погнала лошадь.

"Було колись, — минулося!" подумала она, оглядывая дворъ, на которомъ ужь поднимался хлоповникъ, и темный садъ, еще не совсѣмъ распустившійся. Мѣсяцъ такъ и сіялъ, какъ мѣдный гвоздикъ, ровно и мягко обдавая дымчатымъ отливомъ молодую траву. Гдѣ-то блеяла овца. Звѣздочка прокатилась по небу…

VI. Травленый волкъ

Въ покояхъ стараго графа, какъ звала его дворня, шла прежняя, обычная жизнь. Поутру въ спальнѣ раздавался звонокъ; два лакея, въ сѣрыхъ фракахъ съ гербовыми пуговицами, входили въ темную комнату, отворяли рѣзныя нутряныя ставни, ставили жалузи, откидывали шелковыя занавѣски кровати, выводили подъ руки тучнаго старика и усаживали въ кресло-самокатъ. Одинъ одѣвалъ его въ бархатный шлафрокъ, другой обувалъ одну ногу въ желтую туфлю, а другую куталъ фланелью. Старикъ, закинувъ голову на спинку кресла, освѣдомлялся, какой нынче день, которое число, который часъ, посылалъ повѣрить свой хронометръ по солнечнымъ часамъ, вытиралъ себѣ лицо одеколономъ съ водой. Лакей осыпалъ его пудрой, чернилъ кисточкой брови и усы… Графъ приказывалъ себя катить въ молельню и проводилъ тамъ часъ или полтора. Потомъ приходилъ управитель съ докладомъ, потомъ старикъ катался по саду до обѣденнаго колокола…

Разъ управитель, переговоривъ все дѣловое, заложилъ руки за спину, переминаясь на мѣстѣ.

— Осмѣлюсь доложить, ясневельможный, на что намъ теперь эти колонисты? началъ онъ:- теперь народъ и безъ того отбился отъ рукъ; чѣмъ бы намъ ближе къ нему, а мы на сторонѣ…

— Ну, про это ужъ ты съ молодымъ бариномъ толкуй! перебилъ графъ. — Его воля; мы съ тобой, Слубень, въ могилу глядимъ; ему лучше знать, какъ онъ жить будетъ…

— Оно точно, возразилъ тотъ, запинаясь: — только вотъ въ народѣ ропотъ; толкуютъ, что люди-то эти ничего не смыслятъ, и до земли-то приступиться не умѣютъ… Опять, зачѣмъ же ихъ прятать на фольваркѣ!

— Народъ глупъ, нетерпѣливо сорвалъ графъ.

— Народъ, ясновельможный пане, попусту болтать не станетъ, а ужь на молодаго графа очень недовольны…

— Что такое?

— Боятся, чтобы… — И Слубень понизилъ голосъ:- боятся измѣны… Говорятъ, видѣли въ возахъ-то, что намедни привезли… оружіе…

— Какой вздоръ! Машины! Все врешь, старый хрычъ! разгорячился графъ.

— Нѣтъ, не вру… заговорилъ было управитель,

— Вонъ! крикнулъ почти съ бѣшенствомъ графъ.

Управитель стушевался. Графъ задумался и сталъ передвигать ручныя колеса кресла; все тревожнѣй дѣлалось важное лицо; онъ вынулъ платокъ, утеръ себѣ лобъ, и позвонилъ.

— Попроси ко мнѣ Владислава, приказывалъ онъ вошедшему лакею, взялъ со стола газету, повертѣлъ въ рукахъ и опять положилъ.

Скоро вошелъ Владиславъ, позвякивая шпорами.

— Запри дверь, да стулъ возьми, сказалъ старикъ.

Бронскій поглядѣлъ на отца, и притворивъ дверь, сѣлъ противъ него.

— Какое торжественное начало! Въ чемъ дѣло?

— Вотъ видишь ли… Не хотѣлось бы говорить, да время такое пришло… Тѣ-то, читалъ?… На Волыни ужь…

— Тѣ? переспросилъ сынъ.

— Да, наши красные…

— Красные! повторилъ Владиславъ и усмѣхнулся; старикъ продолжалъ на него серіозно смотрѣть.

— Что ты думаешь объ этой новой попыткѣ? спросилъ онъ.

— Я думаю, что она послѣдняя, отвѣчалъ сынъ.

Что-то въ родѣ презрительной усмѣшки пробѣжало по губамъ стараго графа.

— Интересно знать, на что они надѣются, проговорилъ онъ.

— А на что вы надѣялись? спросилъ сынъ явно уже смѣшливымъ тономъ.

Лицо старика побагровѣло: но онъ сдержалъ себя.

— У насъ, началъ онъ съ разстановкой довольно тихимъ голосомъ:- была армія, мы опирались на Корсиканца, мы….

— А за нихъ народъ, перебилъ молодой Бронскій.

— Народъ толпа барановъ, которая обыкновенно въту сторону и бѣжитъ, въ которую его пугнутъ.

— Шляхта за нихъ, продолжалъ сынъ.

— Шляхта — голодные псы, которые до тѣхъ поръ не кусаютъ тебя, покуда ты ихъ кормишь. Тутъ нужны люди, готовые всѣмъ жертвовать…

— Мы всѣмъ и жертвуемъ, не стерпѣлъ Бронскій:- все на карту, либо панъ, либо пропалъ!

— Мы?… значитъ и ты? спросилъ пораженный старикъ.