Алексей Писемский - Мещане Страница 50

Граф Хвостиков глядел на него внимательно.

Наконец Бегушев, растирая себе грудь, глубоко вздохнул.

- Я поеду к ней! - произнес он глухим голосом.

- Ты истинно христианское дело сделаешь! - подхватил Хвостиков: у него снова закрадывалась надежда помирить Бегушева с Домной Осиповной и даже женить его на ней.

- А когда похороны Олухова будут? - спросил тот.

- Завтра! - отвечал Хвостиков и на другой день еще с раннего утра уехал из дому.

Бегушев дожидался его часов до двух ночи.

Граф приехал сильно пьяный. Бегушев все-таки велел его позвать к себе и стал расспрашивать. Граф и рассказать хорошенько не мог: болтал, что похороны были великолепные, что полиция палками разгоняла народ, - такое множество набралось, - и что все это, по его соображению, были раскольники.

- А кто похоронами распоряжался? - спросил Бегушев.

- Мерзавец этот - Янсутский!

- Перехватов тоже был?

- Был!.. Он все время около Домны Осиповны юлил, она почти без чувств была!..

Но потом граф изменил это показание и объяснил, что Домна Осиповна в продолжение всей церемонии держала себя с замечательной твердостью духа.

- Где вы напились так? - поинтересовался Бегушев.

- Да так, тут с певчими... Шампанского, я тебе, братец, скажу, пропасть было... рекой лилось!.. Я буду некролог писать Олухова... Домна Осиповна желает этого... Он был во многих отношениях человек замечательный... бормотал граф.

- Бог знает, до чего вы договорились, ступайте спать, - сказал ему Бегушев.

- Пора!.. Пора!.. А ты должен непременно навестить Домну Осиповну, непременно! - заключил граф и нетвердой походкой отправился к себе наверх.

Три дня и три ночи Бегушев прожил в мучительной нерешительности: каждое утро он приказывал закладывать экипаж, чтобы ехать к Домне Осиповне, и через несколько времени отменял это приказание. Он все обдумывал, что будет говорить с Домной Осиповной и как объяснит ей свой визит: - "Я приехал, скажет он, - навестить вас в вашем неисправимом горе! А что такое горе поражает людей безвозвратно, - он знает это по опыту!" - Но все это скоро показалось Бегушеву глупым, лживым и почти насмешкой над Домной Осиповной, так как он совершенно был уверен, что смерть мужа вовсе не была для нее горем, а только беспокойством; и потом ему хотелось вовсе не то ей выразить, а прямо сказать, что он еще любит ее, и любит даже сильнее, чем прежде, что теперешние ее поклонники не сумеют да и не захотят ее так любить! На четвертый день Бегушев пересилил себя и поехал к Домне Осиповне; пространство до ее дома ему показалось очень коротким. Ему легче бы, кажется, было, если бы она жила дальше от него; но когда он позвонил у ее подъезда, то ему захотелось, чтобы как можно скорее отворили дверь; оказалось, что и звонить было не надо: дверь была не заперта. Ее распахнул перед ним швейцар в траурной форме, а вместе с ним встретил и лакей в черном фраке.

- У себя госпожа ваша? - проговорил Бегушев, чувствуя, что у него ноги в это время подкашивались.

- Они нездоровы! - отвечал лакей.

- Это я знаю, но вы все-таки скажите Домне Осиповне, что я приехал навестить ее, - вот вам моя карточка!

Лакей пригласил его войти. Бегушев вошел и сел на первый же попавшийся ему стул в передней. Наверх вела мраморная лестница, уставленная цветами и теперь покрытая черным сукном; лакей убежал по этой лестнице и довольно долго не возвращался; наконец он показался опять на лестнице. Бегушев думал, что в эти минуты у него лопнет сердце, до того оно билось. Лакей доложил, что Домна Осиповна никак не могут принять господина Бегушева, потому что очень больны, но что они будут писать ему.

Бегушев поднялся с места, сел в коляску и уехал домой. Слова Домны Осиповны, что она напишет ему, сильно его заинтересовали: "Для чего и что она хочет писать мне?" - задавал он себе вопрос. В настоящую минуту ему больше всего желалось устроить в душе полнейшее презрение к ней; но, к стыду своему, Бегушев чувствовал, что он не может этого сделать. За обедом он ни слова не сказал графу Хвостикову, что ездил к Домне Осиповне, и только заметил ему по случаю напечатанного графом некролога Олухова:

- А вы не утерпели, настрочили хвалебный гимн Олухову!

- Нельзя было, невозможно, - отвечал тот, пожимая плечами.

"Нельзя" это, собственно, проистекало из того, что Домна Осиповна заплатила графу Хвостикову за этот некролог триста рублей.

- Но как же у вас достало духу написать, что Олухов умышленно убил себя вследствие нервного расстройства от умственных занятий?

- De mortuis aut bene, aut nihil*, - ответил граф.

______________

* О мертвых - или хорошее, или ничего (латинская поговорка).

Бегушев справедливо полагал, что Домна Осиповна вовсе не была очень огорчена смертью мужа, но что она только была напугана и истерзана последующими сценами: привозом трупа, криками и воплями Агаши, гробовщиками, целою толпой набежавшими на двор, процедурой похорон; когда же все это кончилось, она заметно успокоилась. Приезд Бегушева к Домне Осиповне удивил ее и сильно польстил ее самолюбию. Первоначально она хотела принять его и напомнить ему, как он виноват пред ней; но она предположила, что это будет неприятно одному человеку, и не сделала того; а решилась только написать письмо к Бегушеву, которое вышло приблизительно такого содержания: "Александр Иванович! Вы приезжали ко мне... благодарю вас; я никак не ожидала этого, потому что вы мне писали, что между нами все и навсегда должно быть кончено... Неужели вы потому посетили меня, что я сделалась вдовою и что вы не встретите у меня того гадкого общества, которое вас так устрашало? Александр Иванович, "как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом"! - приплела Домна Осиповна стих Пушкина, полагая, что он очень подходит к ее теперешнему положению... - Вы забыли, Александр Иванович, что я женщина, и самолюбивая женщина... Любя, мы все готовы переносить от того, кому принадлежим; но когда нам скажут, что нас презирают, то что же нам другое остается делать, как не вырвать из души всякое чувство любви, хоть бы даже умереть для того пришлось. Эти немногие строки я прошу вас, как благородного человека, сохранить в совершенной тайне и забыть меня навсегда; нас разделяет теперь много пропастей, и я хотела только поблагодарить вас за прошлое, которого никогда не забуду".

Слова никогда и навсегда Домна Осиповна по два раза подчеркнула.

В письме этом Бегушева больше всего возмутила фраза Домны Осиповны: "Когда нам скажут, что нас презирают!.."

- Зачем же она лжет... Когда я говорил, что презираю ее! - вскрикнул он один на один и как бы вопрошая стены. - Она сама, развратная женщина, очень довольна, что освободилась от меня, а обвиняет других!..

И затем пошел и пошел все в том же тоне! Попасться к нему в эти минуты в лапы нельзя было пожелать никому; но судьба, как бы ради насмешки, подвела под его удары самых невинных людей!

Послышался звонок. Бегушеву подумалось, что не опять ли новое письмо от Домна Осиповны. Ну, тогда он решился тоже ответить ей письмецом, и письмецом хорошим. Однако никакого письма не несли.

- Кто же это приехал? - заревел Бегушев на весь дом.

Вошел быстро Прокофий, тот даже испугался на этот раз барского голоса.

- Это к графу Хвостикову какой-то Долгов, - сказал он.

Бегушев еще более обозлился, непременно ожидая, что Долгов и к нему придет, что в самом деле через час какой-нибудь и случилось. Первый вступил в диванную своей сутуловатой и расшатанной походкой Долгов, а за ним и граф Хвостиков.

Оба они переминались и, по-видимому, чувствовали неловкость.

- Вы все хандрите, сказывал мне граф Хвостиков, - начал, наконец, Долгов.

- Зато он все веселится, - отвечал Бегушев.

По такому ответу граф Хвостиков очень хорошо понял, что большого толку не будет из того объяснения, которое он и Долгов предположили иметь с Бегушевым.

- Дело вот в чем, - продолжал Долгов, даже не слыхавший слов Бегушева. - Я к вам с одним серьезным предложением...

Бегушев молчал.

- Согласитесь, что в России... теперь это можно сказать... время глупых увлечений печатным словом прошло... в России нет настоящей, русской газеты.

Бегушев взмахнул на Долгова глазами и проговорил:

- А какие же они у нас?.. Французские, что ли?

- Конечно, не французские, - отвечал тот, - но я хочу этим сказать, что хорошей газеты у нас нет ни одной: один издатель похож на лавочника, который сидит с своими молодцами и торгует... Другой, как флюгер, становится под ветер и каждый год меняет свое направление... Третий - какой-то поп... Четвертый в шовинизм ударился, - словом, настоящей, честной газеты нет!

- А вы думаете, что есть где-нибудь такая? - спросил Бегушев.

- Да те же французские газеты! - воскликнул Долгов. - Я беру газету и понимаю, что это орган клерикалов, это - легитимистов...

Бегушев захохотал.

- Какое же вы удовольствие чувствуете от того, что сначала вам один лакей доложит об интересах своего патрона, потом другой?