Алексей Писемский - Масоны Страница 50

- Тут франты! - говорил Антип Ильич, спеша обтереть немного загрязнившееся платье у гостя.

Опрятность Антип Ильич ставил превыше многих добродетелей человеческих.

Когда молодой человек, отпущенный, наконец, старым камердинером, вошел в залу, его с оника встретила Муза, что было и не мудрено, потому что она целые дни проводила в зале под предлогом якобы игры на фортепьяно, на котором, впрочем, играла немного и все больше смотрела в окно, из которого далеко было видно, кто едет по дороге к Кузьмищеву.

- Ах, это вы!.. Вот кто приехал! - произнесла как бы с удивлением Муза, но вряд ли она искренно удивилась. - Подождите тут, я предуведомлю об вас мамашу и Сусанну! - присовокупила она, но и тут ей, кажется, предуведомлять было не для чего, - по крайней мере Сусанну, - потому что та, услыхав от сестры, кто приехал, не выразила никакого недоумения касательно приезда неожиданного гостя, а сейчас же и прежде всего пошла к Егору Егорычу.

- К вам приехал наш общий с вами знакомый Лябьев; он так хорошо знаком со всем нашим семейством, - объявила она тому.

- Я рад, я рад! - забормотал Егор Егорыч и торопливо пошел гостю навстречу.

Лябьев начал с извинения, что он явился.

- Что за извинения, к чему! - перебил его с первых же слов Егор Егорыч. - Я рад всякому, а вам в особенности: ваш музыкальный талант делает честь каждому, кого вы посетите!

В ответ на это Лябьев слегка ему поклонился.

Сусанна потом пошла и сказала матери, что Лябьев приехал. Старуха неимоверно обрадовалась и потребовала, чтобы к ней тоже привели гостя. Сусанна сообща с Музой привели ей того.

- Вот я какая стала! - сказала старуха, показывая на себя.

Лябьев постарался выразить на лице своем сожаление.

- А Людмила у нас уехала... - рассказывала старушка, желавшая, конечно, сказать, что Людмила умерла.

Лябьев и на это выразил молчаливой миной сожаление.

Перед тем как сесть за стол, произошло со стороны Егора Егорыча церемонное представление молодого Лябьева доктору Сверстову и gnadige Frau, которая вслед за тем не без важности села на председательское место хозяйки, а муж ее принялся внимательно всматриваться в молодого человека, как будто бы в наружности того его что-то очень поражало.

После обеда Муза и Лябьев, по просьбе хозяина, стали играть в четыре руки, и хотя Лябьев играл секондо, а Муза примо, но gnadige Frau хорошо поняла, как он много был образованнее и ученее в музыкальном смысле своей соигрицы. Gnadige Frau втайне чрезвычайно желала бы сыграть с Лябьевым что-нибудь, чтобы показать ему, как и она тоже была образована в этом отношении, но, отстав столь давно от музыки, она не решалась высказать этого желания.

Вечером масонские разговоры в присутствии нового лица, конечно, не могли начаться, а дождь между тем хлестал в окна. Музыка тоже утомила несколько играющих.

- В бостон надобно засесть! - подал мысль Сверстов, знавший, что его gnadige Frau до страсти любит эту игру.

- Хорошо! - одобрил Егор Егорыч. - А вы играете в бостон? - спросил он Лябьева.

- Играет! - отвечала за него Муза.

- Я играю во все игры, - повторил за нею Лябьев.

Игроки уселись в большой гостиной.

Партия собственно составилась из Сверстова, gnadige Frau, Егора Егорыча и Лябьева; барышни же уселись около играющих: Муза возле Лябьева, а Сусанна близ Егора Егорыча.

- По маленькой мы, разумеется, играем! - поставила gnadige Frau своим условием.

- Конечно! - подхватил Егор Егорыч.

- По какой только угодно вам цене, - отозвался с усмешкою Лябьев.

Сверстов весьма дурно и редко играл в карты и даже тасовал их в натруску, как тасуют лакеи, играя в свою подкаретную, вследствие чего, может быть, он и обратил невольно внимание на ловкость и умелость, с какой молодой человек, когда ему пришла очередь сдавать, исполнил это. Затем в самой игре не произошло ничего особенного, кроме разве того, что Лябьев всех обыграл, что, впрочем, и сделать ему было очень нетрудно, потому что Егор Егорыч кидал карты почти механически и все взглядывал беспрестанно на Сусанну; Сверстов, как и всегда это было, плел лапти; что же касается до gnadige Frau, то она хоть и боролась довольно искусно с молодым человеком, но все-таки была им побеждена.

После ужина, когда все разошлись по своим спальням, между gnadige Frau и ее супругом произошел разговор, имеющий некоторое значение.

- Какой прекрасный и серьезный музыкант Лябьев! - произнесла gnadige Frau, улегшись на свою отдельную от мужа постель и закидывая костлявые руки себе под голову.

- Он, по-моему, еще больший музыкант в картах, - отвечал ей с совершенно несвойственным ему озлоблением Сверстов.

- Это ты почему думаешь? - спросила его с недоумением gnadige Frau.

- Потому что физиономия его мне не нравится: в ней есть что-то неприятное, как это бывает иногда у шулеров! - проговорил Сверстов и отвернулся к стене, чтобы не сказать какой-нибудь еще большей резкости.

В последовавшие затем два - три дня началось в кузьмищевском доме какое-то всеобщее шушуканье. Прежде всего шушукала Муза с Сусанной, шушукала Сусанна с Егором Егорычем, шушукала gnadige Frau с супругом своим, причем доктор заметно выражал неудовольствие, a gnadige Frau что-то такое старалась втолковать ему, но доктор не убеждался; шушукали затем Муза и Лябьев, начавшие все время гулять вдвоем, несмотря на холодную погоду, в длинной аллее сада; шушукались наконец Фаддеевна с Антипом Ильичом, который после того напролет начал промаливаться все ночи, как бы испрашивая чему-то благословение божие.

В результате всего этого на четвертый же день Егор Егорыч за обедом, за которым ради чего-то появилось шампанское, разлитое Антипом Ильичом по бокалам, вдруг встал с своего места и провозгласил с поднятием бокала:

- Позвольте вас просить, друзья мои, выпить тост за здоровье жениха и невесты, Музы Николаевны и Аркадия Михайлыча, которым сегодня Юлия Матвеевна дала согласие на вступление в брак!

Gnadige Frau первая и с заметным удовольствием выпила свой бокал; она очень любила, когда сочетавались брачными узами талант с талантом, что и было ею высказано жениху и невесте. Выпил также и доктор, но только совершенно молча, так что это заметил Егор Егорыч.

- Отчего вы такой недовольный? - сказал он своему другу, когда встали из-за стола и разошлись по разным углам.

- Так себе, и сам не знаю почему, - отвечал Сверстов сначала уклончиво.

- Может быть, вам не нравится предстоящий брак Музы с Лябьевым? допытывался Егор Егорыч.

- Не нравится! - ответил ему уже откровенно Сверстов.

- По каким, собственно, соображениям?

- Ни по каким особенно, - больше по предчувствию, - проговорил Сверстов.

Сколь ни мало были определенны слова друга, но они, видимо, обеспокоили Егора Егорыча, так что он отыскал Сусанну и сказал ей:

- Сверстову не нравится брак Музы с Лябьевым.

Сусанна нахмурилась.

- Не нравится? - спросила она.

- Да, и не нравится по предчувствию, - отвечал ей Егор Егорыч.

- Все в воле божией, - на предчувствие нельзя вполне полагаться, возразила она, хоть, кажется, и самой ей не безусловно был по вкусу выбор сестры: то, что Лябьев был такой же страстный и азартный игрок, как и Ченцов, знала вся губерния, знала и Сусанна.

Все хлопоты по свадьбе в смысле распоряжений пали на gnadige Frau, а в смысле денежных расходов - на Егора Егорыча. Жених, как только дано ему было слово, объявил, что он Музу Николаевну берет так, как она есть, а потому просит не хлопотать об туалете невесты, который и нельзя сделать хоть сколько-нибудь порядочный в губернском городе, а также не отделять его будущей жене какого-либо состояния, потому что он сам богат. Когда эти слова его были переданы Сусанной матери, старуха вдруг взбунтовалась.

- Я не могу этого, не могу! - заговорила она уже очень чисто и внятно. - У меня состояние все не мое, а детское, хоть муж и оставил его мне, но я теперь же хочу его разделить между дочерьми.

- Это и разделится! - хотел было успокоить ее Егор Егорыч, присутствовавший при этом разговоре.

- Бумагу, бумагу дайте мне написать!.. Музе отдаю подмосковное имение, а Сусанне - прочее! - опять так же ясно и отчетливо выговорила Юлия Матвеевна: инстинкт матери, как и в назначении дочерям имен, многое ей подсказал в этом ее желании.

Егор Егорыч, поняв, что старухи в этом случае не переубедишь, на другой день послал в город за секретарем уездного суда, который и написал на имя Музы дарственную от Юлии Матвеевны, а на имя Сусанны - духовную. Юлия Матвеевна, подписав эти бумаги, успокоилась и затем начала тревожиться, чтобы свадьба была отпразднована как следует, то есть чтобы у жениха и невесты были посаженые отцы и матери, а также и шафера; но где ж было взять их в деревенской глуши, тем более, что жених, оставшийся весьма недовольным, что его невесту награждают приданым и что затевают торжественность, просил об одном, чтобы свадьба скорее была совершена, потому что московский генерал-губернатор, у которого он последнее время зачислился чиновником особых поручений, требовал будто бы непременно его приезда в Москву. Приняв последнее обстоятельство во внимание на семейном совещании, происходившем между Егором Егорычем, Сусанной, gnadige Frau и Сверстовым, положено было обмануть старуху: прежде всего доктор объявил ей, что она, - ежели не желает умереть, - никак не может сходить вниз и участвовать в свадебной церемонии, а потом Егор Егорыч ей сказал, что отцы и матери посаженые и шафера есть, которые действительно и были, но не в том числе, как желала старушка. Посаженой матерью у Лябьева была gnadige Frau, посаженым отцом у невесты Сверстов; Егор же Егорыч был шафером у Музы и держал над нею венец, а жених обошелся и без поддержки, надев сам крепко на голову брачную корону.