Николай Лесков - Божедомы Страница 51

Увидя теперь Данку, сомнительно, чтобы Термосёсов нашел удобным сказать о ней, что это только одна золотуха да мозоли, и только лишь один бестолковый Омнепотенский мог не заметить, насколько возвысились ее внешние достоинства… Он не сказал ей по этому поводу ни одного слова и в то время, когда она, выйдя в гостиную, стала перед зеркалом, чтобы оправиться, – заговорил с нею в совершенно неподходящем минорном тоне.

– А я, Дарья Николаевна, сегодня ужасно расстроен.

Дарья Николаевна внимательно смотрела в зеркало и наводила язычком слегка напомаженные розовою помадою губы и вовсе не обнаруживала никакого намерения отвечать Омнепотенскому.

– Вы помните, как третьего дня вы научили меня, чтобы я растолковал Данилке, что дождик идет по естественной причине?

– Ну-с, – вдруг отозвалась Данка.

– Так вот, я это растолковал, а из этого черт знает что вышло. Я вам говорю, до чего сильно это духовенство у нашего глупого народа, это просто невозможно представить. Данилка лучше это исполнил, чем даже мы предположить могли, потому вы знаете эту нашу мещанскую биржу.

Данка промолчала.

– Вот где мещане над рекою на берегу валяются, знаете, напротив туберозовского дома… Данилка там и завел об этом разговор, как вдруг отгадайте же вы, кто является…

– Очень мне нужно ломать голову, отгадывать? – презрительно отозвалася Данка и отправилась в свою спальню за коробочкой пудры. Только что она возвратилась назад и стала в прежней позиции с этим снарядом против зеркала, как Варнава продолжал.

– Является-с этот свинья Ахилла и, представьте вы, – за ухо Данилку и повел к Туберозову… Сделайте ваше одолжение, это в девятнадцатом столетии-с, в 1867 году за два дня до введения мировых судов?..

– Да; очень нужно мировому суду все эти ваши глупости!

– Да как же-с, нужно? И какие же это глупости, когда вы сами меня заставили все это сделать? Нет… вы, Дарья Николаевна… что-то я даже не знаю, как вам и сказать… Вы это шутите, смеетесь или просто говорите?

– Послушайте, – перебила его Бизюкина, – вы знаете, что я вам давно собиралась сказать: идите домой.

– Вы это серьезно говорите?

– Серьезно.

– Таки совершенно серьезно?

– Таки решительно, решительно серьезно.

Омнепотенский раскрыл рот и прошептал:

– Это уж из рук вон!

Он решительно не знал, как ему отнестись к этому неожиданному обороту, которое приняло дело. В первую минуту он видел в этом нарушение приятельских отношений, что кое-как еще можно было простить, и оскорбление его сана гражданского борца, чего простить невозможно; но через другое мгновение Варнава домыслился, что это, верно, что-нибудь такое, политическое, нужное для пользы дела, и спокойно ответил:

– Да, я пойду, только мне, признаться сказать, хотелось бы узнать, чем вы мне угрожали, и познакомиться…

– С кем вам знакомиться?

– С ними, – отвечал, качнув головою по направлению к кабинету, Омнпотенский.

– Вовсе вам этого не нужно, – отвечала Данка.

– Отчего же это не нужно?

– Вы только будете совершенно напрасно сконфужены…

– Что же вы, верно, думаете, что я перед ними совсем уж дурак?

– Вы не знаете, о чем надо думать и как говорить.

– Неправда-с, знаю. Это вы одни меня с толпой и со всяким в одну кашу мешаете.

– Ну вот нам и нечего говорить! – перебила его Данка. – Тем, что вы сказали, уже все кончено: вы думаете, что надо жить аскетом, а я вам говорю, что надо жить, как все.

– Это вы говорите!

– Да; это я говорю.

– Я ничего, ровным равно ничего не понимаю.

Проговорив это, Омнепотенский сделал кислую мину и, вздохнувши, добавил:

– Но если я вас могу собою конфузить, то я уйду. – Он протянул одну руку к шляпе и тихо пошел к двери, ожидая, что Бизюкина все-таки его остановит; но она его не остановила.

Пройдя через зал и вступая в переднюю, Омнепотенский услыхал знакомый ему скрип кабинетной двери, и вслед за тем громкий заспанный голос кликнул:

– Мальчуган!

Омнепотенский не удержался, сделал шаг назад и глянул тихонечко в щелку. Перед ним стоял Термосёсов в белье и полосатых носках. Заспанное лицо Андрея Ивановича было теперь еще выразительнее, и верхняя губа его еще круче спускалась маркизой на нижнюю.

Фигура и лицо Термосёсова так понравились Омнепотенскому, что он забыл все неприятности, причиненные ему недавним приемом Данки, и, проходя по улице мимо окна, у которого она стояла, добродушно крикнул ей:

– А я видел!

– Ну что же? – спросила она.

– Одного видел, – отвечал Варнава. – Этот чудесный.

– Я думаю, что чудесный, – неохотно уронила, отходя от окна, Данка, а учитель пошел своею дорогой.

Данка отошла на середину комнаты и с крепко бьющимся сердцем ожидала, что поведет теперь, воспряв баню паки бытия, Термосёсов.

X

Андрей Термосёсов делал свой туалет очень скоро, нельзя было успеть сосчитать двести, как он в полном наряде и в добром здоровье взошел в данкину гостиную и, взяв бесцеремонно хозяйку за руку, сказал ей:

– Отлично соснул. А ты, душата моя, спала или нет?

– Нет, я не спала, – отвечала, храбрясь, но робея, Данка.

– Ну, здравствуй, – продолжал Термосёсов, еще раз пожав ее руку, и, принагнувшись, поцаловал ее в губы так смело и свободно, как будто бы теперь он имел уже на это полное и неоспоримое право.

Данка, до сих пор только переносившая поцалуи Термосёсова и млевшая под ними, на этот раз сама ответила ему таким же поцалуем, – поцалуем без увлечения, без страсти, а так, казенным поцалуем, каким она тоже как бы обязана была отвечать ему.

– А мне всё, всё слышалось, что ты здесь как будто с кем-то говорила, – начал Термосёсов, садясь около Бизюкиной так, что ноги ее очутились между его широко расставленными ногами.

– Да, тут был один… заходил ко мне, – застенчиво сказала Данка.

– Кто такой?

– Так… один учитель.

– А, учитель. Что же ты его не задержала? Мы б с ним познакомились. Чему он учит?

– Математике в уездном училище учит.

– Математике? А какая же в уездном училище математика, – там арифметика.

– Все равно, – отвечала Бизюкина.

– Совсем не все равно… А что же, человек он хороший?

– Нет… да, он ничего, он тут все ссорится у нас.

– С Туберкуловым?

– И с ним, и с разными, но глуп.

– Так что же ты его не задержала? Ах, брат, какая же ты разинька! Я уж, лежавши, кое-что попридумал насчет твоего Туберкулова, но все-таки от учителя-то я еще бы кое-что поприхватил. Ведь он хорошо его знает?

– Конечно.

– Ах, какая же вы вертопрашная. Этак пива не сваришь с тобой.

Данка смешалась:

– Но вы напрасно на него рассчитываете, – сказала она. – Я забыла вам сказать, что он глуп.

– Да что ж такое глуп, весь мир глуп. Дураки, брат, отличные люди и подчас преполезные, а ты вороти-ка его, если можно.

Изумление Данки возрастало.

– Ей-Богу, вороти, что? Ты, я вижу, что-то хитришь: ты, может любила его, а? Да говори мне все, как Муравьеву, – ведь я все вижу. Ну что ж, я тебя ревновать что ли стану? – рассуждал Термосёсов, – да мне что такое? Вороти, сделай милость.

Данка встала и вышла в залу, чтобы послать Ермошку в погоню за Омнепотенским, и через несколько минут мальчик и учитель, за которым он был послан, шли уже быстрыми шагами по тротуару назад к дому Бизюкиных.

– Вот и он, – сказала Данка, увидев прошедших под окном Ермошку и Омнепотенского.

– Очень тебе благодарен, – отвечал Термосёсов и, погрозив хозяйке пальцем, добавил, – а сама покраснела? А! а! ишь как горит! Ах вы, нетленные, нетленные! Чего ты себя выдаешь: что, на тебе метина что ли положена? – И с этим Термосёсов зашагал через залу навстречу Омнепотенскому.

Данка была в превеликом затруднении: оказалось, что она ничего не знает, что, собственно, ей кичиться перед Омнепотенским ровно нечем, что ее собственный курс развития, так сказать, еще в самом начале и что она делает беспрерывные промахи. Неофитка задумалась над тем, как действительно это трудно и сколько нешуточных затруднений надо преодолеть, прежде чем придется достичь какого-нибудь совершенства.

XI

Термосёсов встретил Омнепотенского на самом крыльце. Стоя на верхней ступени, он подал Омнепотенскому свою руку, словно размахнул лист какого-нибудь фолианта.

– Термосёсов, – сказал он, рекомендуясь, – негилист из Петербурга, а впрочем, отвсюда, откуда хочете, везде сый, вся исполняй, Андрей Термосёсов, будемте друзьями. Вас выгнала сейчас наша хозяйка, а я ее уговорил за вами послать. Побалакаемте.

– Я сам нигилист, – отвечал Омнепотенский, смотря на Термосёсова, как подсолнечник смотрит на солнце.

– Полноте, пожалуйста: сами на себя клеветать. Нигилисты это сволочь. Я вам сказал, что я негилист, а не нигилист. Надо все признавать кроме гили. Современное движение в расколе даже происходит, а вы еще всё на нигилизме полагаете пробавляться… Этак нельзя! Ваша фамилия Омнеамеамекумпортенский.