Михаил Пришвин - Цвет и крест Страница 52

И как-то странно двойным взглядом посмотрит на нас…

Видно, уж из оврагов этой несчастной земли поднимается (презренный, ветхий?) Адам и мутит жизнь мужиков.

II. Произведения 1917–1923 гг

Иван-Осляничек

I

Семибратский курган

С благоверного князя Юрия начинается у нас всякая благочестивая повесть: как пришел наш князь на Ведугу и заложил город Белый, и как собрались вокруг князя семь святых отцов и начали Семибратскую обитель. Было это, говорят старики, до Иисуса Христа, во время татарского нашествия, еще при Иисусе Навине.

До князя был лес и вода. Спасались святые отцы и тогда, но в одиночку, каждый по-своему, и знали о них только хозяева лесные и водяные. В то время леший с водяным в дружбе жили. Березки стояли семьями в лесах у воды – белые, чистые, прямые пучки свечей; белая птица возле белых березок водой летит, чудится: запоздалый ангел спешит в глубину леса славить Господа. Хорошо в диком лесу, но только все это было незнато: благоверный князь Юрий еще не приходил на Ведугу. Лесные старцы жили – кто в норе, кто в лазу, кто под кокорою[3]. Тепло и ясно: сидят у реки с удочкой и по-птичьему славят Господа, а чуть что случилось в лесу – озираются, крестятся. Так и птица живет: клюнет и оглянется, клюнет и оглянется. Было хорошо на Ведуге: леший с водяным в дружбе жили.

Благоверный князь Юрий пришел на Ведугу с воинством, и захотелось ему тут отдохнуть. Воины срубили баню, князь попарился, стало ему на душе радостно. Место, где остановился князь, и теперь приятное. Ведуга, живая река, сверкает в синеве лесов, будто кажет рукой, и бегут туда со всех сторон сердитые елки, плывут молодухи-березки, лезут дубы, а она уже в другой стороне блестит: там дугой, там колечком свилась, всех обманула, спряталась под крутым берегом, уморенная, раскинулась, и грудь ее молодую, как отец, сторожит крутой берег с высокими соснами.

На этом месте, по ведужским сказаниям, отдыхал князь Юрий со своим воинством.

А пониже на реке старец спасался в лесу. Вышел святой отец поудить рыбку и видит: веник банный плывет по реке.

– Повыше житель есть, – молвил старец и пошел к верхнему жителю, откуда веник приплыл.

Да еще пониже старец жил, да еще, да еще – всего на Ведуге спасалось семь старцев. Прозорливые видели, какой это веник плывет, и знали, зачем шли вверх по реке. Старцы немудрые шли просто к верхнему жителю париться. А за немудрыми стороной хозяева лесные и водяные пошли, дивуясь: «Куда это сидячее старичье тронулось».

И собирались они все возле благоверного князя Юрия, и место, крутой старый берег у молодой реки, им всем понравилось.

Князь благословился у старцев и заложил невдалеке отсюда город. Он и до сих пор сохранился и называется Белый. Вокруг города и теперь много церквей, монастырей. Со всех концов земли русской сходится сюда православный народ поклониться мощам преподобных. И хотя все церкви и все монастыри одинаково святы перед Господом, но люди превыше всех почитают обитель Семибратскую.

В наше время леший с водяным раздружился, увел лес в сторонку, и Ведуга одна бежит под голым берегом. Но бывают годы, когда водяной хозяин так разыграется, что забудет старые счеты и пожалует к самому темному лесу. Тогда на всем этом море воды виднеются три близкие острова: на одном стоит городе Белый, на другом – Семибратский монастырь, на третьем – Юрьево – село со старинной барской усадьбой князей Юрьевых.

Юрьевы от благоверного князя Юрия ведут свой род. В этом самом Юрьеве, будто бы, жил древний князь не отдельно от святой обители и своего города, как теперь живут, а все это было тогда: и Юрьево, и город, и монастырь – один великий святой город Белый.

Теперь только лунною ночью, когда в собственных тенях скроются новые стены, и новые окна, и новые крыши, и новые люди уснут и загасят новые огни, оживает древний великой город: видны зубчатые стены, башни, церкви, и у Семибратского монастыря над курганом, над высоким священным дубом собираются звезды и словно молятся там.

Холм, Семибратский курган, высится над могилой благоверного князя. Тут, на том самом месте, где он встретился с семью старцами, схоронили его в золотом гробе. По горсточке земли каждый из жителей великого города принес на могилу, и так вырос этот большой холм, Семибратский курган, над могилой благоверного князя. И дерево, священный дуб, стоит теперь на кургане так высоко, что лунною ночью, кажется, верхушкой неба касается. Дерево заповедано; когда упадет, разроют курган, достанут гроб князя, будет свету конец.

Печальный край теперь все нагорье Ведуги. Леса и признака нет. Березка, оставленная для обсеменения, растет на голой земле бесплодной смоковницей; где-то в чистом поле еще подымается низко деревцо, но вот уж много лет не поднимется: овцы макушку скусывают.

Возле низеньких древних стен и церквей города Белого нынешние высокие церкви и дома кажутся почему-то маленькими и так, будто город живых, маленький город – лишь островок в море покойников. С седыми башнями страшно встретиться днем: вот-вот упадут. Тут в развалинах живут теперь старухи-мокрицы с белыми, тусклыми глазами. Падают со стен кирпичи, мокрицы копошатся, но не пугаются, не бегут.

– Божья воля, – шамкают старухи; – чему быть, тому не миновать.

Старый дуб на Семибратском кургане весь изгрызен православным народом: священное дерево от зубов помогает. Со всей земли сходятся крещеные люди и, у кого зубы болят, грызут старое дерево и с собой на случай кусочки захватывают. Близко время, упадет заповедный дуб, разроют курган, достанут золотой гроб князя Юрия, и будет Страшный Суд.

С той стороны Ведуги, из лесов, бывает, выходят люди в лохмотьях, с горящими черными глазами и грозят, поднимая двуперстие:

– Эй, будете гореть в пещи огненной!

– Мы и здесь горим, – спокойно отвечают пророкам.

– Эй, близко время, покайтеся!

– Один конец, двум смертям не бывать.

Высох старый Адам под своей соломенный крышей и Божий страх забыл, и заповедь: «В поте лица твоего обрабатывай землю». Земля разбита на мелкие полоски и нет охоты ее обрабатывать: все равно не прокормит. И, кажется, непрошенный явился на эту землю Адам: земля уже до него занята.

Но лунною ночью, когда в реку Ведугу спустится от месяца золотое веретено и закружится от перебегающих по нем зыбулек воды, город Белый – снова древний, славный город. Сторожевые башни и грозные бойницы высятся над Ведугой; в крепостной стене, как свой отдельный святой город, собираются церковные главы с золотыми крестами. Звезды спускаются и кучками у золотых крестов служат свою лунную всенощную.

Семибратский курган лунною ночью поднимается высоко над Ведугой, и старый дуб на нем ветвями словно неба касается. Не вместе ли с древним князем Юрием, зарытым в Семибратском кургане, молятся лунною ночью звезды, собираясь у золотых крестов? Не о нашей ли печальной земле молятся звезды и просят Бога дать ей нового великого князя?

Лунною ночью лес из-за Ведуги подступает к реке, и лесовой хозяин, дед с серебряной бородой, лапти из лычка плетет у реки. Когда облачно, звезды бегут за месяцем, и он, шаля с ними, укроется в уголку небес, – потухают, как свечи, золотые кресты, будто за древней стеной звезды окончили службу в собор. Деду становится темно у реки лапти плести, старый поднимает голову, ищет месяц и приказывает:

– Свети, светило!

Месяц покажется. Золотое закружится веретено. Дед опять плетет лапти, и звезды по-прежнему у золотых крестов служат свою лунную всенощную.

Город Белый лунною ночью – завороженное царство принцессы, наколовшей пальчик о золотое веретено. Но кто полюбил город ночью, сильно полюбил, тому и днем хорошо. Когда заря занимается, не тот ли это самый ночной серебряный дед едет на возу сена по заливному лугу? Переехал дед луг. У чугунного моста его собачка на возу затявкала, а из леса отзывается другая собачка. Деду чудно, останавливает лошадь, смотрит на лес и смеется. От зари нос у деда краснеет, а нос у него попугайчиком, и на самом конце торчит пучок рыжих волос. Собачка тявкает, лесной дед ухмыляется и чешется волосатой щекой о плечо.

– Чего ты, дедушка? – спрашивает рыбак, водяной дед.

– Как чего? Слышишь, – говорит лесовой, – моя тявкает, а там лесовая собачка откликается. Чудно!

Заря колыхается, и по мосту через Ведугу едет дед вовсе красный. А на воде не те же ли древние ночные суда плывут теперь ласточкой, распустив паруса? Этот кормщик деревянный, вырезанный с рулем из одного куска, это женка с бронзовым, чуть прикрытым телом: он управляет, она, помогая ветру, ступает по берегу бронзовыми ступнями и, шутя, ведет судно-ласточку. Не из того ли ночного царства принцессы все эти люди, суда, река, этот базар возле древней стены с грозными бойницами? Смотришь, смотришь на все это, и так хочется днем рассказать о том, что привиделось ночью.