Алексей Константинович Толстой - Князь Серебряный (Сборник) Страница 52

Очень прошу тебя устроить, чтобы редакция «Русского вестника» прислала мне журналы: Черниговской губернии, Стародубского уезда, на станцию Елёнку.

А. К. Толстой – Н. М. Жемчужникову [52]

Конец ноября – начало декабря 1858 г. Погорельцы

…Жемчужников был не менее Григоровича изящен, душист, свеж и бодр, несмотря на всю слабость здоровья. Я бывал у него довольно часто, и меня поражала его неизменная ласковость ко мне, чисто отеческая заботливость к каждому стихотворению, которое я печатал при его содействии в «Вестнике Европы».

Он подарил мне «Кузьму Пруткова» и рассказал происхождение этой книги:

– Мы – я и Алексей Константинович Толстой – были тогда молоды и непристойно проказливы. Жили вместе и каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах. Потом решили собрать и издать эти глупости, приписав их нашему камердинеру Кузьме Пруткову, и так и сделали, и что же вышло? Обидели старика так, что он не мог простить нам этой шутки до самой смерти! Хотели мило пошутить, а обидели кровно…

И. А. Бунин

…Репортер одной из газет задал Алексею Михайловичу Жемчужникову [53] вопрос:– Чем вы объясняете эту изумительную популярность, которую приобрели все ваши шутки, афоризмы и пр., подписанные псевдонимом «Кузьма Прутков»? – Да как вам сказать? Думаю потому, что все наши шутки носили на себе незлобивый характер, смеялись мы искренно, личностей не задевали. Алеша (гр. А. Толстой) был парень очень остроумный, брат Володя тоже… бывало, иной раз оба они начнут острить, так ведь откуда что берется? Так и сыплют, так и сыплют остротами. В книжке нашей, которую мы выпустили, наверно, десятой доли не собрано тех острот, которые на своем веку изрекли они оба. Это прямо-таки был фонтан остроумия; бывало, говоришь им: «да заткни фонтан, дай ему отдохнуть», а они еще больше, еще больше… Да, родной мой!.. – вздохнул наш собеседник: – чудное было время, невозвратное время…

…Когда мы уже все написали, мы не знали, каким псевдонимом подписать эту общую нашу пьесу. Служил у нас тогда камердинером Кузьма Фролов, прекрасный старик, мы все его очень любили. Вот мы с братом Владимиром и говорим ему: «Знаешь что, Кузьма, мы написали книжку, а ты дай нам для этой книжки свое имя, как будто ты ее сочинил… А все, что мы выручим от продажи этой книжки, мы отдадим тебе». Он согласился. «Что ж, говорит, я, пожалуй, согласен, если вы так очинно желаете… А только, говорит, дозвольте вас, господа, спросить: книга-то умная аль нет?» Мы все так и прыснули со смеха. «О, нет! говорим: книга глупая, преглупая». Смотрим, наш Кузьма нахмурился. «А коли, говорит, книга глупая, так я, говорит, не желаю, чтобы мое имя под ей было подписано. Не надо мне, говорит, и денег ваших»… А? Как вам это понравится? Когда брат Алексей (гр. А. Толстой) услыхал этот ответ Кузьмы, так он чуть не умер от хохота и подарил ему 50 руб. «На, говорит, это тебе за остроумие». Ну, вот мы тогда втроем и порешили взять себе псевдоним не Кузьмы Фролова, а Кузьмы Пруткова. С тех пор мы и начали писать всякие шутки, стишки, афоризмы под одним общим псевдонимом Кузьмы Пруткова.

Вот вам и происхождение нашего псевдонима…

ЭПИГРАММА № 1

«Вы любите ли сыр?» – спросили раз ханжу,Люблю, – он отвечал, – я вкус в нем нахожу.

1854

ПИСЬМО ИЗ КОРИНФА

Греческое стихотворение

Я недавно приехал в Коринф…Вот ступени, а вот колоннада!Я люблю здешних мраморных нимфИ истмийского шум водопада!

Целый день я на солнце сижу,Трусь елеем вокруг поясницы,Между камней паросских слежуЗа извивом слепой медяницы;

Померанцы растут предо мной,И на них в упоенье гляжу я;Дорог мне вожделенный покой,«Красота, красота!» – все твержу я…

1854

ИЗ ГЕЙНЕ

Вянет лист, проходит лето,Иней серебрится.Юнкер Шмидт из пистолетаХочет застрелиться.

Погоди, безумный! сноваЗелень оживится…Юнкер Шмидт! Честное слово,Лето возвратится.

1854

ЖЕЛАНИЕ БЫТЬ ИСПАНЦЕМ

Тихо над Альямброй,Дремлет вся натура,Дремлет замок Памбра,Спит Эстремадура!

Дайте мне мантилью,Дайте мне гитару,Дайте Инезилью,Кастаньетов пару.

Дайте руку верную,Два вершка булату,Ревность непомерную,Чашку шоколаду.

Закурю сигару я,Лишь взойдет луна…Пусть дуэнья стараяСмотрит из окна.

За двумя решеткамиПусть меня клянет,Пусть шевелит четками,Старика зовет.

Слышу на балконеШорох платья… чу!Подхожу я к донне,Сбросил епанчу.

Погоди, прелестница,Поздно или раноШелковую лестницуВыну из кармана!

О сеньора милая!Здесь темно и серо…Страсть кипит унылаяВ вашем кавальеро.

Здесь, перед бананами, —Если не наскучу, —Я между фонтанамиПропляшу качучу.

И на этом месте,Если вы мне рады, —Будем петь мы вместеНочью серенады.

Будет в нашей властиТолковать о мире,О вражде, о страсти,О Гвадалквивире,

Об улыбках, взорах,Вечном идеале,О тореадорахИ об Эскурьяле…

Тихо над Альямброй,Дремлет вся натура,Дремлет замок Памбра,Спит Эстремадура

1854

Подражание Гейне

На взморье, у самой заставы,Я видел большой огород:Растет там высокая спаржа,Капуста там скромно растет.

Там утром всегда огородникЛениво проходит меж гряд;На нем неопрятный передник,Угрюм его пасмурный взгляд.

Польет он из лейки капусту,Он спаржу небрежно польет,Нарежет зеленого лукуИ после глубоко вздохнет.

Намедни к нему подъезжаетЧиновник на тройке лихой;Он в теплых высоких галошах,На шее лорнет золотой.

«Где дочка твоя?» – вопрошаетЧиновник на тройке лихой;Он в теплых, высоких галошах,На шее лорнет золотой.

«Где дочка твоя?» – вопрошаетЧиновник, прищурясь в лорнет;Но, дико взглянув, огородникМахнул лишь рукою в ответ.

И тройка назад поскакала,Сметая с капусты росу;Стоит огородник угрюмоИ пальцем копает в носу.

ОСАДА ПАМБЫ

Романсеро с испанского

Девять лет дон Педро Гомец,По прозванью: Лев Кастильи,Осаждает замок Памбу,Молоком одним питаясь.

И все войско дона Педра —Девять тысяч кастильянцев —Все, по данному обету,Не касаются мясного,Ниже хлеба не снедают,Пьют одно лишь молоко…

Всякий день они слабеют,Силы тратя попустому,Всякий день дон Педро ГомецО своем бессилье плачет,Закрываясь епанчою.

Настает уж год десятый, —Злые мавры торжествуют,А от войска дона ПедраНалицо едва осталосьДевятнадцать человек!

Их собрал дон Педро ГомецИ сказал им: «Девятнадцать!Разовьем свои знамена,В трубы громкие взыграемИ, ударивши в литавры,Прочь от Памбы мы отступим!

Хоть мы крепости не взяли,Но поклясться можем смелоПеред совестью и честью,Не нарушили ни разуНами данного обета:Целых девять лет не ели,Ничего не ели ровно,Кроме только молока!»

Ободренные сей речью,Девятнадцать кастильянцев,Все, качаяся на седлах,В голос слабо закричали:«Sancto Jago Compostello![54]Честь и слава дону Педру!Честь и слава Льву Кастильи!»

А каплан его ДиегоТак сказал себе сквозь зубы:«Если б я был полководцем,Я б обет дал есть лишь мясо,Запивая сантуринским!»И, услышав то, дон ПедроПроизнес со громким смехом:«Подарить ему барана —Он изрядно подшутил!»

1854

ПЛАСТИЧЕСКИЙ ГРЕК

Люблю тебя, дева, когда золотистыйИ солнцем облитый ты держишь лимон,И юноши зрю подбородок пушистыйМеж листьев аканфа и белых колонн!

Красивой хламиды тяжелые складкиУпали одна за другой:Так в улье шумящем вкруг раненой маткиСнует озабоченный рой.

1854

ИЗ ГЕЙНЕ

Фриц Вагнер, студьозус из Иены,Из Бонна Иеронимус КохВошли в кабинет мой с азартом, —Вошли, не очистив сапог.

«Здорово, наш старый товарищ!Реши поскорее наш спор:Кто доблестней, Кох или Вагнер?» —Спросили с бряцанием шпор.

«Друзья! Вас и в Иене и в БоннеДавно уже я оценил.Кох логике славно учился,А Вагнер искусно чертил».

Ответом моим недовольны,«Решай поскорее наш спор!» —Они повторяли с азартомИ с тем же бряцанием шпор.

Я комнату взглядом окинулИ, будто узором прельщен,«Мне нравятся очень обои « —Сказал им и выбежал вон.

Понять моего каламбураИз них ни единый не мог,И долго стояли в раздумьеСтудьозусы Вагнер и Кох.

1854