Лев Толстой - Том 20. Избранные письма 1900-1910 Страница 53

2) Чтобы все рукописи и бумаги (в том числе: дневники, черновики, письма и проч. и проч.), которые останутся после него, были переданы В. Г. Черткову с тем, чтобы последний, после смерти Льва Николаевича, занялся пересмотром их и изданием того, что он в них найдет желательным для опубликования, причем в материальном отношении Лев Николаевич просит В. Г. Черткова вести дело на тех же основаниях, на каких он издавал писания Льва Николаевича при жизни последнего.

3) Чтобы В. Г. Чертков выбрал такое лицо или лица, которым передал бы это уполномочие на случай его, Черткова, смерти с тем, чтобы и это лицо или эти лица поступили так же на случай своей смерти, и так далее до минования в этом надобности.

4) Чтобы те лица, кому Лев Николаевич завещал «формальную» собственность на все его писания, завещали эту собственность дальнейшим лицам, избранным по соглашению с В. Г. Чертковым или теми, кому перейдет вышеупомянутое уполномочие Черткова, и так далее до минования в этом надобности.

Совершенно согласен с содержанием этого заявления, составленного по моей просьбе и в точности выражающее мое желание.

Лев Толстой. 31 июля 1910 г.

Эпистолярное наследие Льва Толстого

Самое раннее дошедшее до нас письмо Толстого, адресованное «тетеньке» Т. А. Ергольской, датируется 20 июля 1840 года, и написано оно двенадцати летним мальчиком, а последнее, обращенное к английскому биографу Эльмеру Мооду, было продиктовано 3 ноября 1910 года восьмидесятидвухлетним Толстым. Между этими двумя датами — жизнь величайшего русского писателя с творческими свершениями, принесшими ему мировую славу, с напряженными исканиями решения главных проблем века и человеческого бытия, с счастьем и горестями, радостями и страданиями. В эти десятилетия были созданы шедевры отечественной словесности, оригинальные философские и эстетические трактаты, темпераментные злободневные публицистические статьи, заполнены каждодневными самоотчетами десятки тетрадей и написано множество писем. Для Толстого, начиная с отрочества и кончая последними днями жизни, письмо, отвечавшее его потребности в общении с внешним миром, с самыми разными людьми, являлось настоятельной необходимостью. «Что же, вообще, письма, как не записки о коротком времени»[1],— заметил Герцен. Без таких «записок», весьма полно запечатлевших его жизнь на протяжении долгого времени, Толстой обходиться не мог. Он писал их везде, куда бы ни забрасывала его судьба: в своей Ясной Поляне и станице Старогладковской, в Казани и осажденном Севастополе, в траншее на реке Бельбек и в степной кибитке под Самарой, в Нижнем Новгороде и Тифлисе, в Москве и Петербурге, в Париже и Лондоне, Брюсселе и Женеве и т. д. Отправлялись эти «записки» в близкие и весьма отдаленные географические точки мира, самым разным адресатам.

Среди корреспондентов Толстого не только члены семьи, друзья, соседи, сослуживцы, но люди совсем незнакомые, очень разные по общественному положению, рангу и занятиям: он находился в переписке с писателями, маститыми и начинающими, с издателями и редакторами журналов и газет, с художниками и композиторами, актерами и режиссерами, академиками и студентами, педагогами и гимназистами, помещиками и фабрикантами, министрами и преследуемыми сектантами, всесильными царедворцами и бесправными крестьянами, властвующими самодержцами и ссыльными революционерами. Весьма обширна и многообразна долголетняя иностранная почта писателя. Всего же им написано свыше 10000 писем, занявших в его полном собрании сочинений 31 том. При этом число ненайденных писем достаточно велико.

К своей корреспонденции писатель относился серьезно, ответственно и творчески. Зачастую он набрасывал письмо начерно, неоднократно переделывал, добиваясь соответствия слова, мысли и чувства, а затем только переписывал набело; на иных оставались следы правки, зачеркиваний. Случалось, что уже написанное письмо не отправлялось по назначению или же заменялось другим.

Однажды Толстой признался Т. А. Ергольской: «Вы мне говорили несколько раз, что вы пишете письма набело; беру с вас пример, но мне это не дается так, как вам, и часто мне приходится, перечтя письмо, его разрывать. Но не из ложного стыда — орфографическая ошибка, клякса, дурной оборот речи меня не смущают; но я не могу добиться того, чтобы управлять своим пером и своими мыслями. Вот только что я разорвал доконченное к вам письмо, в котором я наговорил то, чего не хотел, а что хотел сказать, того не сказал» (17 августа 1851 г.).

Уезжая из дома, хотя бы и на короткий срок, Толстой обязывал близких пересылать ему всю приходившую почту, чтобы незамедлительно с ней ознакомиться и подготовить ответы. В поздние годы, когда поток писем захлестывал Ясную Поляну, в ведении переписки стали участвовать секретари, дочери, а иногда и гости писателя. Однако Толстой непременно сам просматривал все письма и решал, кому ответить лично, а кому — на основе набросанного им на конверте краткого конспекта — одному из его помощников. Бывало, что он проставлял помету «БО», что означало: «без ответа».

В 1901 году ради максимально полного сохранения эпистолярия писателя в Ясной Поляне по инициативе В. Г. Черткова был установлен копировальный пресс для дублирования всех отправляемых писем, за исключением тех, в которых речь шла о чужих, порой интимных тайнах.

Эпистолярное наследие Толстого огромно и уникально по своему духовно-нравственному потенциалу, многогранности содержания и художественному уровню.

«Письма писателей, — утверждал академик М. П. Алексеев, — важный источник, представляющий большое и разностороннее значение для изучения личности и творчества их авторов, времени, в которое они жили, людей, которые их окружали и входили с ними в непосредственное общение. Но писательское письмо — не только историческое свидетельство; оно имеет свои отличия от любого другого бытового письменного памятника, архивной записи или даже прочих эпистолярных документов; письмо находится в непосредственной близости к художественной литературе…»[2]

Действительно, писательское письмо, формировавшееся под воздействием процессов, совершавшихся в словесном искусстве, постепенно превратилось из бытового и делового документа в «литературный факт»[3].

XIX век в России, особенно в первые его десятилетия, отмечен высокой эпистолярной культурой вообще и писательского письма в частности. Оставаясь средством общения, оно вместе с тем обрело качество художественного текста, свободного от канонов «письмовника», этикетной скованности, от авторской безликости, тематической узости, манерности. Пушкин, продолжая и развивая традиции H. M. Карамзина, П. А. Вяземского, арзамасцев, стал «сочинять» послания, ориентированные на индивидуальность адресата, диалогические, исповедально-психологические, иронически-пародийные, серьезные и шутливые, предельно раскованные, в которых высокий стиль сочетался с низким.

«Пушкин, — с полным основанием утверждал один из исследователей его творчества, — незаметно для самого себя составил одну из лучших своих книг — собрание писем, груду золотых слитков русского слова, роскошный фейерверк алмазных искр… Гений во всем, Пушкин гений и в своих письмах»[4]. Брюсов полагал, что «письма Пушкина замечательны не менее его художественных произведений»[5].

То же можно сказать и о Льве Толстом. И он, особенно в молодости, преемственно связан с эпистолярной традицией пушкинской эпохи, но в дальнейшем обновил стилистику письма, расширил его содержание, усилил его социальную проблемность.

Эпистолярная проза Толстого, главным действующим лицом которой является личность исключительная, гигантская, отзывавшаяся на важнейшие проблемы «трудного времени», отмеченная печатью необыкновенного дара, — неотъемлемая часть литературного наследия писателя и всей нашей национальной культуры.

1

Тысячи толстовских посланий вычерчивают пройденный им «путь жизни», зачастую в событиях, эпизодах, встречах, думах и горестях, нигде более не зафиксированных. Они позволяют близко соприкоснуться с этим удивительным человеком, проникнуть в его внутренний мир, сложный, величественный и мятущийся, проследить движение его беспокойной мысли в тончайших оттенках и нюансах.

Письма эти, быть может, явственнее, чем дневники, обнажают таинство рождения и свершения творений великого мастера, сопровождавшееся переходами от веры в себя, в свое «могу», к мукам сомнения, позволяют уяснить отношение писателя к современности, к политической борьбе, к умственным течениям, социальным и философским идеям, литературным направлениям. Из многочисленных посланий вырисовывается зримая картина связей Толстого с очень разными членами «писательского цеха», старшими и младшими, с видными деятелями науки, искусства, культуры, с друзьями-единомышленниками, идейными противниками. И наконец, письма дают возможность войти в дом писателя, увидеть его в общении с членами семьи, взрослыми в малыми, в дни покоя и счастья и в ситуациях предельно драматических.