Николай Никитин - Это было в Коканде Страница 53

Фрунзе опять помолчал, точно впитывая в себя все происходящее в толпе. Ему даже показалось, что он видит, несмотря на темноту, горящие глаза аскеров. Вдали мерцали огоньки стрелок. На конце станции у вокзала светились окна поезда, оттуда же доносились и свистки паровоза, словно там был уже какой-то другой мир, то будущее, мирное и счастливое, к которому он призывал.

- Нам очень тяжело сейчас. Не легче, чем вам... - сказал он. - Но мы добьемся свободы. И вы добьетесь вместе с нами. Пускай тяжело. Но настоящий человек добудет хлеб даже из камня... Добудет, друзья! И я верю в это... И вы верите, я чувствую, потому что вы крестьяне...

В ночной тишине разносился над толпой чуть хриплый голос командующего, и по тому напряженному вниманию, с каким толпа слушала его, по той сосредоточенности, которая точно приковала к нему взгляды всех аскеров, невольно чувствовалось, что пройдут годы и что бы ни случилось в эти годы - все равно никто из стоящих здесь людей никогда не забудет этой жаркой ночи...

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

1

Лошади, склонившись над стойлом, жевали, позвякивая цепями. Другие уже спали, стоя либо лежа. Иной раз какая-нибудь из лошадей тихонько и нежно, точно жеребенок, ржала во сне. Сквозь верхние спущенные окна денников виднелось быстро темнеющее небо. В конюшне было жарко, приятно пахло лошадиным потом. На обоих ее концах, правом и левом, зажгли по фонарю. Наступал вечер.

Грошик стоял в станке, в самом конце конюшни, под фонарем, возле лавки, где дежурил конюх Нияз, отличный джигит, до революции работавший в цирке.

Нияз считал, что жизнь человека складывается из трех страстей: страсть первая - война, вторая - лошади и третья - цирк. Все эти три страсти принесли ему мало удовольствия. Война и лошади здорово его покалечили, для цирка он уже не годился. Это был одинокий, странный и тяжелый человек, ссорившийся со всеми в эскадроне, кроме Юсупа. Нияз любил его преданно и беззаветно...

Когда хлопнула дверь конюшни, Грошик оглянулся, перебрал застоявшимися ногами, вытянулся, справился с нуждой, нагнулся к яслям, к охапке сухого клевера, и вдруг приподнял голову. Он услыхал шаги Юсупа. Тот, отбросив дощатый барьер станка, подошел к Грошику. Лошадь потянула воздух влажными ноздрями и ткнулась мордой в плечо джигиту. Юсуп вытащил из кармана кусочек сахара и угостил Грошика, потом повернулся к стенке, доставая с гвоздя седло и уздечку.

Удивленный Нияз нехотя встал с лавки и остановился около станка.

- Уезжаешь? - спросил он Юсупа. - Что такое?

- Надо. К утру вернусь, - ответил Юсуп. - Если утром будут спрашивать, брал ли я лошадь, ты никому не говори!

Нияз кивнул головой. Зачем он будет говорить? Кому какое дело?

По голосу Юсупа Нияз понял: случилось что-то важное. Он решил помочь другу, сам подкинул под ленчик потник, сам подтянул подпруги, и через несколько минут Грошик застучал копытами по деревянному настилу конюшни. Лошади покосились на него. Час был неурочный...

Юсуп выехал из Коканда. Глухие дома, темные сады и рощи, темная степь - все чередовалось, точно на картине. Он думал только об одном: как он встретит Сади? Один его приезд может взбудоражить всех в Беш-Арыке.

"Все равно! Я должен видеть ее", - сказал себе Юсуп.

Это решение, родившееся как будто внезапно, на самом деле давно созрело в нем.

За полтора месяца стоянки полка в Коканде Юсуп не имел ни минуты свободного времени. Полк переформировывался, шло непрерывное переобучение джигитов. Но, несмотря на занятость, Юсуп не мог избавиться от мысли о Садихон. Он даже не раздумывал о том, любит ли он ее. Садихон страдает, он должен ей помочь, в этом он был убежден.

Юсуп надеялся выбрать удобный момент, чтобы тайно увидать Садихон и поговорить с ней. Это было невыполнимо, потому что Хамдам на время переобучения полка вернулся домой и почти не выезжал из Беш-Арыка. Правда, на час или два он появлялся иной раз в Коканде. Приезды эти были всегда неожиданны и случайны, и Юсуп никак не мог угадать, когда Хамдам отлучится из дому. Кроме того, Юсуп, как и все остальные, считал, что положение полка уже определилось и, пройдя переобучение, полк опять вернется на свои старые места, в Беш-Арык и в соседние кишлаки.

Поэтому никто не ожидал приказа о выступлении полка.

Вечером 13 августа Хамдам и Юсуп были вызваны в штаб, к Блинову. Блинов сказал им, что завтра полк должен быть готов к погрузке и стоять в два часа дня у станции Коканд.

- Куда же мы отправимся? - спросил Хамдам.

- В направлении Ташкента, - глухо ответил Блинов.

- Очевидно, в Бухару? - спросил Хамдам.

- Возможно, - ответил Блинов.

За полк Юсуп не беспокоился. Полк был в порядке. Отдав все необходимые распоряжения и узнав, что Хамдам остается ночевать в Коканде, Юсуп решил съездить в Беш-Арык.

Беш-Арык спал уже, когда он приехал туда. Только псы бешено лаяли в разных концах кишлака. Юсуп подъехал к усадьбе Хамдама со стороны сада. Возле низкого дувала он остановил Грошика, перелез через дувал и попал в сад. Пышные фруктовые деревья стояли в саду рядами, точно всадники. Мимо них неслась на Юсупа лохматая овчарка. Еще издали Юсуп услыхал ее рычание. Он остановился и подозвал собаку. Она, подскочив к Юсупу, узнала его. Кругом от тихого ночного ветерка едва шелестела листва. Юсуп дошел до женской половины и осторожно сказал в раскрытое окно:

- Сади!

Первой, услыхав голос Юсупа, проснулась Рази-Биби. Она переполошилась, вскрикнула, разбудила Садихон.

Садихон вскочила и растерялась, как будто ей сказали, что пламя охватило дом. Она показалась на галерейке полуодетая, забыв об одежде, не вздувая огня: все тело ее задрожало, будто пронизанное холодом. Вслед за ней на галерейку вышла Рази.

Юсуп стоял около столбиков. Не глядя на женщин, он рассказал им об отъезде полка. Сади заплакала.

- Что плакать? - сказал Юсуп. - Я уже давно почувствовал, что тебе плохо здесь. Поедем в Коканд! Я тебя там устрою. Ты поживешь в Коканде у моих друзей.

- Глупости! - проговорила Рази, не соглашаясь с Юсупом и даже замахав на него руками. - Разве Хамдам не узнает, где она? Он убьет ее. Пускай Сади еще немного потерпит! Тот, кто терпелив, даже из недозрелого винограда получает сладость. Мы в Беш-Арыке проживем спокойно. А когда полк вернется, тогда уходите!

Рази посмотрела на небо, засмеялась.

- Простись с Юсупом, Сади... - прибавила она. - Я ведь никому ничего не скажу... Сегодня прекрасная ночь. А вот когда вернется Юсуп с войны, тогда вы и устраивайте жизнь. Вы не дети, а хотите поступить по-детски. Ну, простись... Ну, иди в сад, Сади... - повторила она, дотронувшись нежно до плеча Садихон и как бы подталкивая ее.

Юсуп взял Сади за руку. Они ушли в глубину сада. Ночь была душная.

- Ты недоволен?

- Я хочу увезти тебя. Ни о чем другом я не могу думать. Я вижу, что ты мучаешься.

- А почему ты не хочешь меня взять в Ташкент?

- Потому что мы идем в направлении Ташкента, а это еще не значит, что мы идем в Ташкент. Вернее всего, что мы идем на фронт, Сади. В Бухару.

- Может быть, я не увижу тебя больше?

- Почему?

- Ты же сам сказал, что идешь на фронт.

- Ну так что? Не всех же убивают! Поедем в Коканд! Ты уйди пока от Хамдама, а дальше мы увидим, что будет.

- Нет. Я могу жить только с тобой. Я пропаду одна. Значит, не судьба. Ты поезжай, а я буду тебя дожидаться, я послушаюсь Рази, она умная и ничего дурного никогда не посоветует... Прощай, Юсуп, - сказала Садихон и крепко обняла Юсупа...

Сколько времени длилось это, эти объятия и поцелуи?.. Оба они опомнились, когда на дворе опять залаяла собака, потом завизжала; ее, наверно, ударили плетью. Садихон опустила руки и прошептала:

- Прощай, Юсуп! Скорее... Прощай! Скорее!

Юсуп перепрыгнул через дувал. Грошик спокойно стоял у стенки. Вскочив в седло, Юсуп помчался обратно в Коканд. "Все случилось иначе, - думал он, - Сади трусит. Может быть, она права. Будь я на ее месте, может быть я тоже побоялся бы... Конечно... Хамдам уходит, значит ей спокойнее остаться пока в Беш-Арыке. Не следует раньше времени посвящать в это дело Хамдама. И правда, не вечно же будет война! Буду цел, вернусь - и тогда все это сделается проще".

Юсуп ехал со спокойным сердцем. Все эти размышления радовали его. Он чувствовал, что Сади его любит, и это чувство так волновало его, он так им гордился, что даже позабывал спросить самого себя: а любит ли он ее? Все личные мысли чем-то заслонялись. Он видел, как дрожащая и молчаливая Садихон уходила от него, как кругом стояли темные яблони, как сладко, почти зримо пахли яблоки, как сквозь облака горело нежное небо... "Этой минуты, - подумал он, - я никогда не забуду. Что случилось? Я ведь обещал ей. Значит, теперь я должен быть ее мужем. Хорошо это или плохо? Я не знаю. Но минута эта была хороша. Очевидно, так бывает у всех".

Начинался рассвет. Грошик был мокрый от испарины.

- Ну уж теперь ты отдохнешь в вагоне! Повезут тебя, - говорил Юсуп, похлопывая Грошика. - Еще поднатужься. А уж овса я тебе задам вдвойне.