Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 12. Война и мир. Том четвертый Страница 53

Пьер внимательно посмотрел на нее.

— Да, и больше ничего, — подтвердила Наташа.

— Неправда, неправда, — закричал Пьер. — Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.

Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.

— Чтò ты, Наташа? — сказала княжна Марья.

— Ничего, ничего. — Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. — Прощайте, пора спать.

Пьер встал и простился.

—————

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, чтò рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.

— Ну прощай, Мари, — сказала Наташа. — Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.

Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.

— Разве можно забыть? — сказала она.

— Мне так хорошо было нынче рассказать всё; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, — сказала Наташа; — я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему... ничего, что я рассказала ему? — вдруг покраснев, спросила она.

— Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, — сказала княжна Марья.

— Знаешь, Мари, — вдруг сказала Наташа, с шаловливою улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. — Он сделался какой-то чистый, гладкий, свежий; точно из бани; ты понимаешь? — морально из бани. Правда?

— Да, — сказала княжна Марья, — он много выиграл.

— И сюртучек коротенький и стриженые вòлосы; точно, ну точно из бани... папа бывало...

— Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, — сказала княжна Марья.

— Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?

— Да, и чудесный.

— Ну, прощай, — отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.

ХVІІІ.

Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что-то трудное, то вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.

Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он всё ходил по комнате.

«Ну чтò же делать; уж если нельзя без этого? Чтò же делать?! Значит так надо», — сказал он себе и поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.

«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье — надо сделать всё для того, чтобы быть с ней мужем и женой», сказал он себе.

Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.

«Как в Петербург? Чтò такое Петербург? Кто в Петербурге?» невольно, хотя и про себя спросил он. «Да, что-то такое давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем-то собирался в Петербург», вспомнил он. «Отчего же? я и поеду может быть. Какой он добрый, внимательный, как всё помнит»! подумал он, глядя на старое лицо Савельича. «И какая улыбка приятная»! подумал он.

— Чтò ж, всё не хочешь на волю, Савельич? — спросил Пьер.

— Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видали.

— Ну, а дети?

— И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.

— Ну, а наследники мои? — сказал Пьер. — Вдруг я женюсь... Ведь может случиться, — прибавил он с невольною улыбкой.

— И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.

«Как он думает это легко», — подумал Пьер. «Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно... Страшно!»

— Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? — спросил Савельич.

— Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, — сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «как странно однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтобы решилось то. Впрочем, он верно знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает?» подумал Пьер. «Нет, после когда-нибудь».

За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, — можете себе представить кого? — Наташу Ростову!

Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.

— Вы ее знаете? — спросил Пьер.

— Я видела княжну, — отвечала она. — Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.

— Нет, Ростову вы знаете?

— Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.

«Нет, она не понимает или притворяется», подумал Пьер. «Лучше тоже не говорить ей».

Княжна так же приготовила провизию на дорогу Пьеру.

«Как они добры все», думал Пьер, «что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И всё для меня; вот чтò удивительно».

В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.

«Вот и этот тоже», думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, «какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».

Пьер поехал обедать к княжне Марье.

Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «а, вот он! Посмотрим, чтò выйдет из этого».

При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.

Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно-шаловливое выражение.

Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.

На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он всё сидел, потому, что не мог подняться и уйти.

Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.

— Так вы завтра едете в Петербург? — сказала она.

— Нет, я не еду, — с удивлением и как будто обидясь, — поспешно сказал Пьер. — Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, — сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.

Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтоб уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.

Всё смущение и неловкость Пьера, с удалением Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло близко к княжне Марье.

— Да, я и хотел сказать вам, — сказал он, отвечая как на слова, на ее взгляд. — Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я всё знаю. Я знаю, что не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не этого... не хочу, не могу...