Мой муж Одиссей Лаэртид - Олег Ивик Страница 53

Гомер. Одиссея

Амфимедонт снова подстерег меня на тропе, ведущей к морю. Он опустился в траву и обнял мои колени, как восемь лет назад. От него пахло пылью наверное, он давно поджидал меня, сидя на земле. Мне было неловко и жалко его. Я погладила его по пыльным волосам, а он долго целовал мои руки. Впервые за семнадцать лет меня касались мужские губы, и я почувствовала сильное возбуждение. Мое тело стало мягким, как воск под лучами солнца, мои колени ослабли, мне не хватало воздуха... Но душа моя была спокойна, и глаза мои с пренебрежением и жалостью смотрели на юношу, который мог бы стать царем Итаки, но уже не будет им никогда...

Я сделала то, о чем мечтала многие годы, — поставила Евриклею на место. Более того, я ударила ее по лицу.

Впервые в жизни я подняла руку на рабыню. Конечно, мне случается назначать наказания, если кто-то провинится — украдет что-нибудь или выпьет слишком много вина. Тогда я зову Евриному, и она наказывает провинившуюся — к Евриклее я с этим не обращаюсь. Но сама я ни разу в жизни никого не ударила — я царица, и мне не следует распускать руки.

А сегодня я шла по двору и увидела Евмея — он тащил на веревке старого пса Аргуса. Этот пес когда-то принадлежал Одиссею — муж сам воспитал его и ходил с ним на охоту. Когда Одиссей уехал, я приказала рабыням заботиться об Аргусе. Толку от него теперь не было никакого: охотников во дворце не осталось, а сторожа из Аргуса не получилось — он ласкался ко всем, даже к посторонним. Но это был пес Одиссея, а кроме того, мне он и самой нравился. Так он и жил у нас в портике все эти годы.

Я спросила у Евмея, куда он ведет собаку, и он ответил, что Евриклея поручила ему повесить Аргуса — тот состарился, стал блохастым, и от него воняет... Я приказала Евмею отпустить пса и убираться к себе в свинарник, а потом нашла Евриклею и ударила ее по лицу. Я сказала ей, что в этом доме я хозяйка, а не она. И что ей лучше согласовывать со мной все свои распоряжения, а то как бы с ней не случилось того, что она хотела сделать с Аргусом.

Евриклея посмотрела на меня с ненавистью и сказала:

— Слушаюсь, госпожа.

Боюсь, мне еще отольется эта ссора. Впрочем, теперь мне все равно.

Надо велеть Меланфо, чтобы она занялась Аргусом, — она, кажется, любит этого пса.

Их больше ста человек — этих юношей... Они едят моих коз и пьют мое вино, они развлекаются с моими рабынями, они ссорятся друг с другом и с Телемахом, они играют в кости, интригуют, объясняются мне в нежных чувствах и делают мне подарки, на что-то надеются, пытаются о чем-то договориться за моей спиной, делят между собой мой дворец, трон и меня... А ведь любой из них мог просто взойти на мое ложе и на трон Одиссея... Но они так увлеченно делят меня, что почти забывают обо мне.

Впрочем, я и не хочу ничего иного. Потому что, когда Одиссей вернется, он должен увидеть их всех...

По ночам в мегароне пахнет желанием. Пахнет юными и жаркими мужскими телами. А потом, когда дозвучит последняя нота форминги, дворец наполняется вздохами и стонами... Под белоснежными колоннами портика, за кустами жасмина, за черными виноградными лозами, свисающими над источником, — всюду таятся пары. Луч луны временами выхватывает край сброшенной туники, разметавшиеся по мрамору кудри, обнаженную женскую грудь — она мелькнула в голубоватом свете, мужская рука накрыла ее, оба силуэта упали в заросли, и только тихий смех прорезал ночь...

Для того ли я была чиста семнадцать лет, чтобы делить любовников с рабынями...

Имя жены и ее добрая слава принадлежат мужу, и я втоптала их в грязь. Этот дворец, эти подвалы, эти тучные стада принадлежат Одиссею, и его достояние проедают чужие люди. Но мое тело и моя душа принадлежат мне и только мне, и никто не посмеет коснуться их, пока не докажет, что достоин этого.

Приехали отец и братья. Выяснилось, что Евримах, сын Полиба, один из самых богатых и знатных юношей, пирующих в моем доме, обратился к Икарию со сватовством и принес ему роскошные подарки.

Мне он подарил ожерелье из янтаря — редчайшего камня, который привозят с далекого севера. Его капли — это застывшие слезы сестер Фаэтона. Мальчик упросил своего отца Гелиоса доверить ему управление божественной колесницей и не справился с огнедышащими конями. Он прочертил по небу огненную дугу и упал в реку Эридан, несущую свои воды в Северное море. А сестры его, семеро Гелиад, стали тополями на ее берегах и оплакали гибель брата.

Когда я надеваю это ожерелье, я не могу отогнать от себя печальные мысли. Что-то горькое есть в том, чтобы украшать себя чужими слезами. По ночам, в свете факелов, эти слезы горят, как капли крови на моей шее, и румянец становится еще ярче. Тогда я вижу, как желание разгорается в глазах моих женихов, и они тянут руки к рабыням, снующим по зале...

Когда гаснут факелы и гости расходятся, Евримах остается во дворце и делит ложе с Меланфо...

Отец убеждает меня выйти за Евримаха.

Уж и отец и родимые братья ее убеждают

За Евримаха идти. подарками он превосходит

Всех остальных женихов и выкуп готов увеличить.

Гомер. Одиссея

Мои женихи часто спорят — они хотят знать, с кем я делю ложе... Благодарение богам, что ни с кем из них...

Я была в саду у Лаэрта. Старик окончательно опустился. Он по-прежнему смотрит за садом и содержит его в порядке — впрочем, это скорее заслуга рабов, — но сам он стал грязен и неухожен. Он часто плачет, тоскуя по сыну и по умершей супруге, но с трудом