Владимир Сорокин - Роман Страница 54

Дед, сидящий в избе и передающий через окно всякую рухлядь, что-то закричал ему, видимо, браня за малодушие.

- Что же ты, старый черт, думаешь?! - завопила старуха, семеня к окошку и загораживая лицо от пламени, - Погореть ты решил, окаянный?! Лезь сюды, щас крыша повалится!

Старик что-то кричал из окошка, показывая какие-то тряпки, но старуха подбежала к окну, схватила старика за волосы, и отвернувшись от жаркого пламени, потянула его из окна. Старик вместе с тряпками и черным валенком вывалился из окна в помятые флоксы сломанного палисадника и, поднявшись, хромая, погнался за старухой, размахивая кулаками и глухо выкрикивая:

- У, дура чертова!

Старуха, скрылась в толпе, а он, оглянувшись на пылающий дом, перекрестился и, махнув рукой пошел через дорогу под ракиты, бурча и плача.

Вдруг толпа расступилась, и к палисаднику выбежал сам Степашка Ротатый, худой, высокий мужик с черной всклоченной бородой. Выбившаяся из портов рубаха его была мокра от пота, он тяжело дышал, сжимая в руке топор.

За ним стояло несколько мужиков, с которыми он, по-видимому, что-то рубил в лесу, и теперь прибежал сюда.

- Степушка! Степушка!!! - завопила Ротатиха, подбегая к Степану и обхватывая его руками.

- Кормилец наш, сыночек, а и вот как мы таперича и жить га будем! - воющая старуха тоже приникла к Ротатому.

Плачущие дети обступили их.

Вдруг Степан с размаху бросил топор и двинулся к пылающей избе. Женщины завопили, повиснув на нем, мужики стали его останавливать, хватая за руки.

- Нет! Нет!! Нет!! - хрипел Ротатый, вырываясь.

Перекошенное лицо его было страшно. В этот момент из толпы выскочил Парамоша Дуролом и, бухнувшись на колени, стал быстро креститься двумя руками, выкрикивая:

- Сбылося! Сбылося! Сбылося! Пожирая - пожирай! Пожирая - пожирай! Пожирая - пожирай!

- Госпооодииии! И что ж это все деется! - завыла какая-то баба.

- Нет! Нет! Не дам!!! - рычал Ротатый, вырываясь.

- Степа!! Степа!!! - вопила Ротатиха.

- Держи его, сгорит! - кричали мужики, хватая Степана.

- Пожирая - пожирай! Пожирая - пожирай! - выкрикивал, крестясь, Дуролом.

Наконец Степана Ротатого завалили на траву, и он зарыдал, бессильно обняв землю.

- Покатимся и по миру катучим камушком! - выла над ним жена.

- Господи! Ох и Гооосподиии! - выла старуха.

Дети плакали.

Роман стоял среди толпы, с неким оцепенением наблюдая за происходящим. Когда он мчался в телеге Горбатого, первый порыв его был помочь, сделать что-то, но попав в кричащую и суетящуюся толпу, он вдруг замер, словно заговоренный, и спокойно смотрел на огонь и на людей. Одновременно с оцепенением он чувствовал, что помочь им нечем, что он здесь, в их мире, совершенно ни при чем. Они не замечали его, толкали, задевали вещами, кричали, плакали и бранились. "Что со мной?" - думал Роман, безучастно глядя по сторонам, - "Почему я не могу быть с ними? Что мешает? Ведь я же летел сюда, спешил, я чувствовал причастность. Почему же теперь мне что-то мешает быть с ними, с этим народом? С моим народом."

Тоска на мгновенье овладела Романом. "Всегда, всегда нас с ними будет что-то разделять. Это фатально".

Часть крыши затрещала и рухнула, подняв языки пламени.

- Господи... а Богородица?! Богородица!!! - пронзительно закричала старуха, всплеснув руками, - Богородицу-то не взяли! Владычицу! Богородицу забыли! Господи, Богородица сгорит!!!

Старуха бросилась было к избе, но та была почти вся охвачена пламенем, нестерпимый жар шел на толпу.

- Богородицу, Богородицу нашу спасительницу забыли! Забыли! Ох, что ж это! В горнице осталась! - плакала старуха.

- Где? Что? - зашумели в толпе, - Икону забыли? Вот грех-то!

- Господи. За что же мне такое! - убивалась старуха, подступая к избе и снова пятясь назад от палящего жара, - Дитем еще и мамушка мине прикладывала, и молилися во спасение, а не уберегла я, дура старая! Владычица Троеручица, прости меня, дуру старую, недосмотрела я, проклятая, ох, недосмотрела!

Старуха упала на колени и ткнулась лицом в землю.

- Пожрет! Пожирая - пожрет Присноблаженную и Пренепорочную Матерь Бога живаго! - закричал Дуролом, истово крестясь обеими руками, - Пожирая - пожрет диавол силы и славы сатанинской, змий, с Престола Божия низвергнутый! Пожрет! Пожирая - пожрет! Ох, пожрет - пожирая!

И он так же повалился лицом в траву.

- Господи, за что нам позор такой! - кричала Ротатиха, - И горюшко, да и позор-то позорный! Ох, за что же это!

- Сами виноваты! - переговаривались в толпе, - Про муку упомнили, а Богородица-то и погорит!

Эти слова вдруг вывели Романа из забытья, он оглянулся и мгновенно принял решение. Увидя двух мальчиков, носящих бегом воду из колодца куда-то за горящий дом, видимо, пытающихся спасти дворовые постройки, он выхватил у одного из них ведро и вылил на себя. Студеная вода словно подстегнула его. Роман пробежал сквозь толпу и стал быстро приближаться к полыхающей избе.

Сзади раздались крики.

Он загородил лицо от невыносимого, растущего с каждым шагом жара и, вспрыгнув на горящее крыльцо, проник в сени. Здесь было адское пекло - у Романа перехватило дух, вода на его плечах мгновенно испарилась.

Пожар ревел над ним, уцелевшая часть кровли готова была упасть в любой миг. Пригнувшись и переступая через головни, Роман вошел в избу. Внутри было не так невыносимо, хотя и горело почти все, зато дым стоял плотный, как вата, и нещадно ел глаза. Роман силился рассмотреть что-то, но дым слепил, дышать было нечем. Зажмурившись, Роман двинулся в левый угол, где обычно в крестьянских избах размешался иконостас.

В это мгновенье сзади послышался треск, и вместе с грохотом жар и пламя ворвались в избу, кровля рухнула, проломив потолок возле двери.

Роман бросился в угол. Страшный жар пошел на него, волосы затрещали на голове и смертельный ужас безвыходности объял Романа. Он отвернулся от пламени и прямо перед своим лицом в красных всполохах разглядел икону Божьей Матери. Жар, навалившийся на него сзади, прижал к иконе, и глаза Владычицы-Троеручицы глянули ему в глаза.

- Спаси меня! - прошептал Роман, не видя ничего, кроме спасительных черных глаз и доверяясь им, как ребенок, всей душой, - Спаси меня!

Жар давил и жег сзади. Роман чувствовал, что горит и теряет сознание, но вдруг заметил движение одной из трех рук Богородицы: узкая рука словно качнулась вправо, и в этом знаке было спасение.

Роман схватил икону и, закрыв ею лицо, двинулся вправо, сквозь полыхающий ад.

- Спаси меня, спаси меня! - неслышно шептал он только Ей одной.

Впереди раздался грохот, потолок рушился, адское пламя надвигалось, лишало сознания. В отчаянии закрыв глаза, он прижался к стене, вдоль которой шел и вдруг, не почувствовав ее, стал падать куда-то на чьи то крепкие сильные руки...

Роман очнулся лежащим на траве под сенью ракит, сквозь серебристую листву которых проглядывало голубое небо.

Пахло колодезной водой, травой и дымом.

Роман повел глазами.

Вокруг молча стояли, сидели на траве знакомые и крестьяне. Все они смотрели на Романа и, как только он заворочал головой, - оживились.

- Вот и слава Богу! Слава Богу! - послышался голос отца Агафона, и его мягкие руки коснулись плеча Романа.

- Слава случаю и здоровью героя, - насмешливо произнес прямо над головой Романа Клюгин, и что-то мокрое и холодное легло на лоб.

- Ромушка, милый мой! - плакала тетушка,

- Все хорошо, все хорошо, - бормотал Антон Петрович.

- Подушку под голову положите! - громко распорядился Красновский. Сразу засуетилось несколько человек, и под головой Романа оказалась подушка.

Только теперь Роман заметил, что лежит под простыней.

Он выпростал из-под простыни руки и увидел, что они голые. То же самое было и с грудью и плечами. Роман приподнял простыню и обнаружил, что лежит под ней совершенно голый.

- Где икона? - спросил Роман.

Толпа расступилась и пропустила старуху с иконой.

- Вот, батюшка, - со слезами произнесла старуха, стоя возле ног Романа и показывая икону.

- Цела?

- Цела, цела, батюшка! - затряслась в плаче старуха, - Спасибо тебе, благодетель, спаситель наш!

Держа икону перед Романом, старуха опустилась на колени и склонила голову. Рядом с ней склонились в земном поклоне Степан Ротатый, его жена, отец-старик и дети.

- Дядюшка, дайте им денег, - проговорил Роман, найдя лицо Антона Петровича.

- Дадим, дадим!- сдержанно улыбаясь и с гордостью глядя на Романа, кивнул тот.

- Спаси, Христос, спаси Христос, - повторяла Ротатиха, не поднимая головы.

Клюгин сменил на голове Романа мокрое полотенце. Холодные капли потекли по лбу, щекам и шее.

- Я сильно обгорел? - спросил он Клюгина.

- Только одежда, - усмехнулся Андрей Викторович.

Но Роману и самому стало заметно, что руки и грудь были без ожогов, ничто не болело, только слегка кружилась голова. Роман приподнялся на локте с желанием посмотреть на догорающий дом, толпа стала расступаться, повинуясь его взгляду.