Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи Страница 54

Теперь и Дишандари и почетная повязка больше не даются, но и поддельные листы покупаются, и повязки носят все.

Молодой преступник обвиняется в том, что, выкопав на китайской земле жень-шень, лучший продал, а худший только представил корейскому правительству.

Этот худший экземпляр в той земле, где он рос, во мху, был завернут в лубок и лежал перед старостой.

Говорят, жень-шень очень похож на ребенка. Тот, который я видел, имел действительно цвет кожи, но никакого сходства дальнейшего с человеческим обликом не было: скорее узловатое тело уродливого белого паука, величиной с ладонь.

Надо заметить, что кореец обвиняемый — постоянный житель Китайской империи.

Староста кричал пискливым голосом, ругал его рожденным от девушки, обвинял его в государственном преступлении и строжайшим образом, грозя передать его губернатору на казнь, требовал признания.

После долгих настаиваний, ввиду запирательства обвиняемого, ему связали сзади руки выше локтей и подвесили к верхней перекладине. Тело несчастного уродливо перегнулось, локти поднялись, лицо побагровело.

Предполагалось, вероятно, и дальнейшее, но я, боясь, не в нашу ли честь усердствует власть, просил при мне не трогать преступника.

Его сейчас же и отвели в тюрьму. Он ушел с той же странной улыбкой, с какой выслушивал все крики старосты и переносил начало пытки.

— Спросите старосту, разве китайская земля принадлежит корейскому императору?

— Но он кореец.

— Но китайский подданный.

— У него здесь брат.

— А если и китайский император требует доставлять жень-шень в казну, то как же быть китайскому корейцу?

Староста смеется:

— Не надо искать жень-шень.

— Какое наказание за утайку жень-шеня?

— Смертная казнь, но он, староста, надеется, что пыткой и розгами добьется от него признания, тогда возвратит корень и ничего не будет.

— Но если он действительно больше не нашел?

— Все говорят, что — нашел.

— Но почему же тогда он продал другим?

— Больше денег дали.

— Зачем же корейское правительство дает меньше, чем стоит вещь?

— Правительство требует от нас известное количество жень-шеня, — откуда же нам взять? Мы давно его стерегли с той стороны.

Какой-то возмутительный произвол, недомыслие, ограниченность во всем этом законе, на котором зиждется между тем одна из крупных статей государственного дохода.

В. В. и П. Н. целый день хлопотали насчет лодки и в конце концов в трех верстах выше нашли старое гнилое суденышко, пять сажен длины, 1 1/4 ширины за 65 долларов. Четыре китайца предложили свои услуги матросов за 50 долларов до И-чжоу, на наших харчах.

Торговались и уже выторговали все, что могли. Оставалось отдать только деньги.

Пошли все на берег смотреть наш корабль. Форма его такая же, в каком ездил Язон, Одиссей, да и величина не меньше. По краям кругом площадка, а кругом высокая в три доски ограда. Внутри четыре отделения, пятое на корме для матросов.

Корабль наш окрашен в черный полинявший цвет и похож на гроб. Мы назвали его «Бабушкой». Обещают идти по шестидесяти верст в день. Вопрос за лошадьми — поспеют ли.

Остальной день проходит в заготовлении запасов.

Купили старую корову за шестнадцать долларов: кожу, кровь и все внутренности отдать хозяину.

Ужасный способ их бойни. Заботясь получить всю кровь, они режут скот по частям. Сперва надрезывают шею и снимают с живой часть кожи на шее, постепенно добираются до артерии и перерезывают ее. С полчаса уже продолжалась экзекуция над несчастной связанной коровой, когда позвали меня и я приказал прирезать ее.

— Говорят, еще не вся кровь вытекла.

— Режьте.

Купили чумизы, на том берегу у китайцев картофеля, капусты, массу мелочей, не видных, но в общем дорогих, — топор, пилу, дров, рогож (рогожи, правда, прекрасного качества, из соломы, два аршина — доллар). А все вместе с лодкой, матросами, запасами до ста семидесяти долларов, да расход ка лошадей, которые нужны будут от И-чжоу до Порт-Артура, а может быть, и раньше понадобятся, если «Бабушка» не выдержит, прыгая на перекатах по острым камням.

10 октября

Второй день мы плывем на «Бабушке». Ночевали в ней же. Принесли корейскую жаровню — глиняный горшок, наполненный углями, закрыли верх циновкой, и было тепло. Но небезопасно. И вчера и сегодня мы еще во владениях хунхузов, и, ложась спать, с внутренней стороны мы обложили вещами борт шаланды, обращенный к китайскому берегу.

До двенадцати часов ночи сегодня было мое дежурство. До десяти светила луна, а потом, хотя и темная была ночь, но по воде отлично видно.

Да и лодки у хунхузов не было, чтоб переехать, могли бы только стрелять, но в боках нашей шаланды и мы понаделали прорезов и теперь, укрытые шаландой, могли бы много зла им сделать.

Вчера мы проезжали мимо одной китайской деревушки, на которую на прошлой неделе напали хунхузы; они обложили деревню 600 долларами, каковую сумму и выплатили жители…

Они собирались после этого переправиться на корейскую сторону, когда приехал за ними нарочный из Шанданьона.

Район той партии мы уже проехали, но и районов других партий много еще, да и прежние могут, нас настичь еще, так как была дневка, во-первых; во-вторых — Амнока извилиста, и по воде длиннее, хотя и скорее.

Восход солнца был сегодня чудный.

Солнце еще за горами, и везде и на всем серые рассветные тени, только в расщелине двух, гор в облаках горят лучи не видимого еще солнца. Свет не яркий, и облака переливают самыми нежными тонами. Точно картинка в рамке этих гор самого великого художника — природы.

А затем и на реке показалось солнце, сверкнули лучи, и засветилась река, отражая разноцветные камни своего мелкого дна самыми причудливыми узорами — вот фиолетовый, нежно-зеленый, розовый, и все прозрачное, с легкой дымкой начинающегося на воде утра. Дикий гусь взвился и режет воздух и уже исчезает в далекой синеве гор. По обеим сторонам реки, в коричневом бархате гор тонут здесь и там светлые полосы убранных полей хлебов. На горах и под горами жилье: фанзы, фанзы и фанзы. И много-много, если одна больше другой на аршин-полтора.

Сегодня утром из соседнего села пришла толпа корейцев; какой-то старик принес десяток яиц нам в подарок и записку… В этой записке он приветствует нас и выражает сожаление о том, что так опасен наш путь по Амноке.

Он в длинном белом костюме; его голова повязана каким-то белым полотном, темное лицо, черные глаза — фигура библейская.

Тут же и толпа китайцев в круглых шапочках с крылышками, как изображают Меркурия, с бритыми лицами, очень часто с типичными римскими лицами.

Мы перед ними в нашей классический стиль напоминающей шаланде, — мы современные аргонавты, и таким близким кажется умчавшееся время древних историй, таким понятным и простым кажется все то, что делалось, что уже потом покрылось живописным узором времен.

Старик не взял денег, и я очень был рад этому, иначе всю картинку эту испортил бы этот доллар.

Прощайте, друзья, мы уже огибаем громадную гору, уже прыгает шаланда между громадными камнями белого водопада, и гигант-китаец, наш молодец-капитан, всей грудью налегает на свой руль и кричит на гребцов. Стоя, наклонившись, налегают они на весла, и летим мы стремительно в какую-то неведомую нам даль.

В порыве лодки, в мужественных фигурах моряков китайцев — сила, удаль и беспредельное спокойствие.

Сказочник кореец, миниатюрная фигурка, робко прижался в углу каюты и, стоя с широко раскрытыми глазами, только смотрит, что из. всего этого выйдет. Это самый опасный перекат.

Ничего, мы уже промчались мимо белой пены, клокочущей воды, острых скал, и режет «Бабушка» под прямым углом воду, уходя от новой стерегущей нас скалы.

Много шаланд разбилось о нее. Но уже китайцы матросы того берега, куда направляемся мы и где стоят семь таких шаланд, дружно и радостно кричат нашему капитану:

— Хо!

Что значит: хорошо.

А он, громадный урод в косе, уже бросил руль своему помощнику и, присев на корточки, тешится, как ребенок, свистком, который я подарил ему.

Потом полез в свою каюту, принес редьку и дарит мне.

Что передаст фотография там, где все в тонах, красках, фигурах, позах и выражениях?

И если меня, много видевшего на своем веку, захватывает и поражает эта жизнь младенческого периода человечества, то изображенная на картинах, в пластике, разве она не поразила бы и не привлекла бы ту толпу, которая наполняет наши выставки?

А своеобразной нежностью и мягкостью здешних тонов как в природе, так и в людях, достигается — непередаваемая прелесть, красота, очарование ощущений. Какая-то умиротворяющая, спокойная, как умчавшееся время, ненадоедающая мелодия.

Иногда завоет что-то китаец, и в двух-трех нотах услышишь вдруг этот окружающий нас отовсюду ласкающий мотив.