Михаил Кузмин - Том 2. Проза 1912-1915 Страница 56

Глава 2

Почти тотчас по приезде в город Орест Германович Пекарский заболел. Не было никаких таинственных или душевных причин для его болезни. Вероятно, он ослабел от утомления, так что самая обыкновенная простуда привела за собой серьезное нездоровье, заставившее его на несколько недель не оставлять кровати и даже временами доводившее его до состояния беспамятства, так что нельзя было проверить, посещение ли «Озер» сделало Лаврика домоседом, или стечение внешних обстоятельств не позволяло ему оставлять больного дядю. В его заботах ему помогали Правда Львовна и Лаврентьев со своими друзьями, так что уход был не очень утомителен, если не считать досадной, вообще, скуки для всякого, даже не такого молодого человека быть как бы взаперти, в полутемных и пропитанных лекарствами комнатах, когда на дворе еще стоял ясный август. Только в комнате самого Лаврика, отделенной коридором от двух других, было всегда открыто окно, у которого сидели сам Лаврик и Виктор Андреевич Фортов. Лаврентьев вызвался сидеть около больного, пока тот не проснется. Хотя не было никакого сомнения, что звуки из Лавриковой комнаты в спальню дяди никак не могут доноситься, однако оба собеседника говорили вполголоса.

— Вам очень скучно, я думаю, ходить за больным?

— Мне теперь как-то все равно. Я почти не знаю, что значит скучно. У меня так хорошо на душе, что я едва замечаю, что делается вокруг. Конечно, если б с кем-нибудь случилось несчастие или я бы кого-нибудь огорчил, мне бы это было тяжело, а так я же знаю, что опасности для жизни Ореста Германовича нет, а что когда он выздоровеет и вернутся душевные силы во всей полноте, то он узнает такую новость, которая сделает его очень счастливым, а что до того, что я сижу все в комнатах или должен там иногда давать лекарство, так ведь это такие пустяки, что стоит ли на них обращать внимание! Я этого ничего не слышу и не вижу, я все время будто слушаю, что у меня внутри, а там так покойно, гармонично и радостно, что я не знаю, с чем сравнить, будто играют Моцарта.

— Вы очень любите Ореста Германовича?

— Да, я только теперь узнал это.

— Может быть, вы только теперь полюбили его?

— Нет, но я только теперь узнал.

— Вы, кажется, хотели переезжать, когда он поправится?

— Да, нам бы хотелось жить поближе к Дмитрию Алексеевичу и мистеру Стоку. Мы предлагали Лаврентьеву вместе снять квартиру, но он почему-то не хочет этого.

— Ведь он живет с матерью.

— Да, но теперь он будет жить отдельно.

— А почему вам не поселиться просто с мистером Стоком?

— Нам этого не приходило в голову. Но ведь, может быть, и он не захочет с нами жить?

— Нет, я думаю, что он захочет. Я ведь отчасти знаю, почему Лаврентьев отказался.

— Почему? Я ему очень надоел летом.

— Нет, совсем нет. Он хочет несколько изменить свою жизнь.

— Это очень жалко.

— Так ведь сам Дмитрий Алексеевич не будет меняться. А если изменится, так только к лучшему, и потом, эти перемены больше касаются внешнего устройства жизни.

— А вы знаете, в чем они заключаются?

— Знаю. Я даже думаю, что могу вам сказать, потому что все равно завтра, послезавтра сам Дмитрий Алексеевич это объявил бы. Он женится.

— На Елене Александровне?

— Да что вы, Лаврик! я же сказал, что эта перемена к лучшему. Он женится на очень хорошей и обыкновенной девушке из их круга, к которой не питает никаких романических чувств, он делает это для того, чтобы успокоить мать и, отчасти, чтобы успокоить себя, и, по-моему, поступает, как следует. Это его ни в чем другом нисколько не изменит.

— Ну, как уж там не изменит? наверное, изменит. Вот и вы, Виктор Павлович, женитесь.

— Нет, уж я-то, пожалуй, не женюсь.

— А скажите, Лаврик, вас так встревожило мое известие, разве вы все еще ревнуете эту даму?

— Нет, я совсем не потому.

— Что же, вы Дмитрия Алексеевича ревнуете?

— Нет, я просто так. Это слишком бы напоминало прошлое, которого помнить я не хочу, и потом, тогда Дмитрий Алексеевич действительно изменился бы, — помолчав, Лаврик продолжал: — а мы с дядей как какие-то цыгане: вот он выздоровеет, поедем в Лондон, потом будем менять квартиру, никто с нами жить не хочет.

— Вы просто прибедниваетесь, и зачем вам нужно, чтобы с вами еще кто-то жил? Вы сами говорите, что вы теперь радостны, и Орест Германович, хотя, может быть, по-другому, будет счастлив, в этом я уверен, а что касается того, что мы цыгане, так вы же знаете, что мы всегда в пути и что кто останавливается, тот гибнет. И не в таком пути, как Елена Александровна или знакомая нам Полина (они мечутся, как угорелые зайцы в загородке, и, в сущности, остаются на той же площадке), а мы идем прямым путем вперед, хотя бы и медленно.

— Да, да, — сказал мистер Сток, незаметно вошедший в комнату, — и в пути нужно иметь как можно меньше багажа. У всякого есть свой чемоданчик, только счастливцы идут с пустыми руками, и наш друг Дмитрий Алексеевич очень разумно поступает, что вместо нескольких неудобных чемоданов берет с собой легкую сумочку.

— Откуда вы явились, мистер Сток? — сказал Лаврик, подымаясь со стула.

— Я? Очень просто, явился из своей квартиры, но вы здесь, очевидно, так заговорились, что не слышали моего звонка, и впустил меня Лаврентьев, он же послал и за вами, так как ваш дядя проснулся и ждет вас.

— А вы, значит, знаете, что Дмитрий Алексеевич женится? — Я вам могу сказать еще одну новость, что в Лондон поеду и я тоже, и потом мы вместе снимем квартиру. Я уже переговорил с вашим дядюшкой.

— Ах, мистер Сток, какой вы милый человек! Я только что говорил об этом.

— Вам, наверное, очень хотелось этого?

— Очень.

— Что же удивительного, что ваше желание исполняется?

Когда уже все трое уходили, Лаврик задержал Фортова и сказал тихо:

— Что я вам хочу сказать, Виктор Павлович…

— В чем дело?

— Конечно, это, может быть, очень хорошо для Дмитрия Алексеевича, что он женится, но вы покуда подождите… ну еще лет десять, обещайте мне, если меня хоть немного любите.

— Я вас очень люблю, Лаврик, и охотно дам это обещание, тем более что я вовсе не собираюсь этого делать.

Когда Лаврик вошел в комнату своего дяди, тот не спал, но тем не менее не заметил прихода своего племянника. Посидев несколько секунд молча, Лаврик спросил:

— О чем вы думаете?

Орест Германович не испугался, не удивился и ответил совсем просто, даже не переводя глаз на собеседника:

— О многих вещах. Главным образом о нашем путешествии.

— Вам Андрей Иванович сказывал, что он тоже поедет с нами?

— Да. Он мне все рассказал. И то, что Дмитрий Алексеевич женится, и то, что он едет с нами и предлагает осенью вместе снять квартиру.

— Это все ведь очень хорошо, правда?

— Да, это очень хорошо. Меня это радует и заставит поправиться скорей.

Лаврик положил свою голову на ту же подушку, где лежала голова Ореста Германовича, и сказал ласково:

— А все-таки одной новости вам не сказал мистер Сток.

— Какой же?

— Это того, что я стал совсем другим.

— Милый Лаврик, в ваши годы чуть не каждый час меняются.

— Нет. Теперь уж это по-настоящему, и мистер Сток должен был бы это знать, что это по-настоящему и еще то, что я вас теперь очень люблю и ни на одну минуту с вами не расстанусь, что бы ни случилось, что бы ни случилось.

— Этой новости, действительно, мне мистер Сток не говорил.

— Ну да, потому что этого он мог и не знать.

— Нет. Он не потому мне ее не говорил!

— Почему же?

— Потому что это новость только для вас, Лаврик, а мне и мистеру Стоку это давно прекрасно известно.

Глава 3

Хотя Полина Аркадьевна имела полное основание считать себя обиженной, но она совершенно справедливо рассчитала, что такая позиция окажется довольно скучной, а потому сочла за лучшее не помнить зла, пренебречь и снова водрузиться у старых друзей. В этом ей помогала Лелечка, никогда, впрочем, с ней и не ссорившаяся; а главная Полинина обидчица, Правда, была так довольна, что все принимает видимость успокоения, что и не протестовала против восстановления в правах своей старинной приятельницы. Таким образом, наше общество снова состояло почти из тех же членов, что и в начале прошлого года, наносные элементы были устранены, Зои Михайловны не было на свете, Лаврентьев исчез с горизонта, и все, казалось, было по-старому. Вероятно, в целях большего утверждения неизменности отношений и было решено отправиться вчетвером на открытие «Совы», в которой, по-видимому, тоже никаких перемен не произошло.

— Смотрите, как бы не встретиться там с Лаврентьевым… Это все-таки будет не очень приятно.

— Этого, наверное, не случится. Не думаю, чтоб Дмитрий Алексеевич стал посещать теперь «Сову». Он ведь там бывал исключительно для меня.