Михаил Арцыбашев - Санин (сборник) Страница 57

На огонь летели из лесу бабочки и жучки, кружились, падали, подымались и тихо ползали по столу, умирая в бессмысленной огненной смерти.

Юрий поглядел на них, и стало ему грустно.

«Так и мы, люди, – подумал он, – мы тоже летим на огонь, на всякую блестящую идею, бьемся вокруг нее и умираем в страданиях. Мы думаем, что идея – это выражение мировой воли, а это только горение нашего мозга!..»

– Ну, выпьем? – спросил Санин, дружелюбно наклоняя к нему бутылку.

– Можно, – печально согласился Юрий и сейчас же подумал, что, пожалуй, не одно ли это только и осталось ему.

Они выпили, чокнувшись. Водка показалась Юрию противной, как горячий горький яд, и с брезгливой дрожью во всем теле он потянулся к закуске. Но и закуска долго сохраняла противный вкус и не шла в горло.

«Нет, что бы то ни было… смерть, каторга… а надо бежать отсюда, – сказал он себе. – А впрочем, куда и бежать?.. Везде то же, а от себя не убежишь. Когда человек становится выше жизни, она не удовлетворит его нигде и ни в какой форме… В этом ли городишке, в Петербурге ли… все равно!»

– А по-моему, человек сам по себе – ничто!.. – громко кричал Шафров.

Юрий посмотрел на его неумное и скучное лицо, в очках, с маленькими неяркими глазками, и подумал, что такой человек действительно сам по себе – ничто.

– Индивидуум – нуль!.. Только индивидуумы, являющиеся созданием массы и не теряющие связь с нею, не противопоставляющие себя толпе, как любят делать буржуазные «герои», имеют действительную силу…

– Да сила-то их в чем? – озлобленно спрашивал Иванов, грузно наваливаясь на стол обеими локтями скрещенных рук. – В борьбе с существующим правительством? – да!.. А в борьбе за свое собственное счастье, что – им поможет масса?

– Ну да… вы «сверхчеловек»! Вам нужно какое-то особенное счастье! Свое! А мы, люди толпы, думаем, что именно в борьбе за общее благо мы обретем и свое счастье… Торжество идеи – вот и счастье!

– А если идея ошибочна?

– Это все равно, – безапелляционно мотнул головой Шафров, – надо только верить…

– Плюнь, – презрительно посоветовал Иванов, – каждый человек верит, что то, чем он занимается, и есть самое важное и необходимое… Это полагает даже дамский портной… Ты это знал, но, вероятно, забыл… дело друга – напомнить.

Юрий с беспричинной ненавистью посмотрел в его лицо, бледное от выпитой водки, потное, с большими серыми и без блеска глазами.

– А по-вашему, в чем же счастье? – скривив губы, спросил он.

– Да уж, конечно, не в том, чтобы всю жизнь хныкать и на каждом шагу спрашивать себя: вот я чихнул… ах, хорошо ли я сделал?.. Нет ли от этого кому-нибудь вреда?.. Исполнил ли я чиханьем сим свое предназначение?

Юрий ясно увидел в холодных глазах ненависть к себе и весь задрожал, подумав, что Иванов, кажется, считает себя умнее его и хочет смеяться над ним.

«Ну это еще посмотрим!» – мысленно сказал Юрий.

– Это не программа, – еще больше кривясь и стараясь, чтобы каждая черточка лица его выражала неохоту спорить и полное презрение, заявил он.

– А вам нужно непременно программу?.. Что хочу, что могу, то и делаю! Вот вам программа.

– Нечего сказать, хорошая программа! – возмутился Шафров, но Юрий только презрительно повел плечом и намеренно промолчал.

Некоторое время пили молча, а потом Юрий повернулся к Санину и стал говорить, не глядя на Иванова, но для Иванова о том, что считал самым лучшим. Ему казалось, что теперь, когда он скажет несколько слов последовательно и выскажет свою мысль всю, то никто не будет в состоянии опровергнуть ее. Но к его раздражению, на первых же словах о том, что человек не может жить без Бога и, повергнув одного, должен найти другого, чтобы жизнь не шла бессмысленным существованием, Иванов через плечо сказал:

– Про Катерину?.. Слыхали!

Юрий промолчал и продолжал развивать свою мысль. Увлекшись спором, он не замечал, что энергично защищает то, что для него самого было источником сомнения. Еще сегодня утром он задавал себе вопросы о своей вере, а теперь, в споре, оказывалось, что все у него продумано и все это он твердо установил.

Шафров слушал его с благоговением и умильной радостью, Санин улыбался, а Иванов смотрел вполоборота и на каждую мысль, казавшуюся Юрию новой и собственной, кидал презрительно:

– И это – слыхали! Юрий вспылил.

– Ну, знаете, и мы это «слыхали»!.. Нет ничего легче, как не находя, что возразить, сказать «слыхали» и успокоиться!.. Если вы только и говорите, что «слыхали», я имею право тоже сказать: ничего вы не слыхали!

Иванов побледнел, и глаза у него стали совершенно злыми.

– Может быть, – с нескрываемой насмешкой и желанием оскорбить сказал он, – мы ничего не слыхали: ни о трагических раздумьях, ни о невозможности жить без Бога, ни о голом человеке на оголенной земле…

Иванов произносил каждую фразу напыщенным тоном и вдруг зыкнул злобно и коротко:

– Поновей что-нибудь придумайте!

Юрий почувствовал, что в глумлении Иванова есть правда: ему вдруг припомнилось, какую массу книг и об анархизме, и об марксизме, и об индивидуализме, и о сверхчеловеке, и о преображенном христианине, и о мистическом анархизме, и еще о многом прочел он. Действительно, все это «слыхали» все, а все оставалось по-прежнему, и у него самого было уже тяжкое ощущение томления духа. Но тем не менее ни на одну секунду ему не пришло в голову уступить и замолчать. Он заговорил резко, сам видя, что больше оскорбляет Иванова, чем доказывает свою мысль.

Иванов рассвирепел и стал просто страшен. Лицо его стало еще бледнее, глаза вылупились из орбит, и голос загремел дико и грубо.

Тогда Санин вмешался с досадливым и скучающим видом:

– Оставьте, господа… Как вам не скучно! Нельзя же ненавидеть человека за то, что он думает по-своему…

– Тут не дума, а фальшь! – огрызнулся Иванов. – Тут хочется показать, что он думает тоньше и глубже, чем мы все, а не…

– Какое же вы имеете право это говорить? Почему именно я, а не вы, хотите…

– Слушайте! – громко и властно крикнул Санин. – Если вам хочется драться – ступайте оба вон и деритесь где хотите… Вы не имеете никакого права заставлять нас слушать вашу бессмысленную ссору!

Иванов и Юрий замолчали. Оба были красны и взволнованы и старались не смотреть друг на друга. Довольно долго было тихо и неловко. Потом Петр Ильич тихо запел:

– Быть может, на холме немом поставят тихий гроб Руслана…

– Будь спокоен… своевременно поставят… – буркнул Иванов.

– Пусть… – покорно сказал Петр Ильич, но петь перестал и налил Юрию стакан водки.

– Будет думать, – пробурчал он, – выпейте-ка лучше! «Эх, махнуть на все рукой!» – подумал Юрий, взял стакан и залпом выпил.

И, странно, в это мгновение он почувствовал жгучее желание, чтобы Иванов заметил его подвиг и возымел к нему уважение. Если бы Иванов это сделал, Юрий почувствовал бы к нему дружелюбие и даже нежность, но Иванов не обратил никакого внимания, и, мгновенно подавив в себе унизительное желание, Юрий насупился и весь залился одним голым, омерзительным ощущением массы водки, обдавшей все внутренности и наполнившей даже нос.

– Молодость, Юрий Николаевич, ей-богу! – закричал Шафров, но Юрию стало стыдно, что Шафров похвалил его.

Едва преодолев волну водки, хлынувшую к носу и рту, и весь содрогаясь от физического отвращения, Юрий долго не мог прийти в себя и шарил по столу, отыскивая и оставляя закуски. Все казалось отвратительным, как яд.

– Да. Таких людей я остерегаюсь называть людьми, – важной октавой говорил Петр Ильич, когда Юрий опять стал видеть и слышать.

– Остерегаешься? Браво, дядько! – злорадно отозвался Иванов, и хотя Юрий не слышал начала разговора, но по голосу догадался, что речь шла о нем, о таких людях, как он.

– Да. Остерегаюсь… Человек должен быть… генерал! – отчетливо и веско провозгласил Петр Ильич.

– Не всегда это возможно… А вы сами! – со злобной дрожью уязвленности возразил Юрий, не глядя.

– Я?.. Я – генерал в душе!

– Браво! – заорал Иванов так неистово, что какая-то ночная птица, ломая ветки, камнем шарахнулась в ближайшей чаще.

– Разве что в душе! – усиливаясь сохранить иронию и болезненно воображая, что все против него и хотят его оскорбить и унизить, заметил Юрий.

Петр Ильич важно посмотрел на него сверху и вбок.

– Как могу… Что ж, хоть в душе – и то хорошо. Один стар, пьян и беден, как я, тот генерал в душе, а кто молод и силен, тот генерал и в жизни… Всякому свое. А таких людей, которые хнычут, трусы… таких я остерегаюсь называть людьми!

Юрий что-то возразил, но случилось как-то так, что за смехом и говором его не услышали, а возражение казалось Юрию уничтожающим. Он повторил его громче, и опять его не услышали. Ядовитая обида отравила Юрия до слез, и вдруг ему почудилось, что все его презирают.

«А впрочем, я просто пьян!» – неожиданно подумал он и в эту минуту понял, что действительно пьян и не надо больше пить.