Владимир Даль - Избранные произведения Страница 57

"А чтоб тебя с Губановым на пристяжку пустить!" Когда нашлись люди, которые заметили Якову, что нехорошо браниться так и некстати, то он отвечал:

"Помилуйте, сударь, что тут не браниться, я, власть ваша, никого не займаю, - а только после этого уж и на свете жить нельзя". "Не ходи ты, Яков, с бреднем по этому озеру - сколько раз тебе это добрые люди говорили, ты плавать не умеешь, а тут омут на омуте!" - "Ничего, сударь, - отвечал Яков, что же делать, власть господня, вот и намедни в Грачевке мальчик эдак же утонул..." А затем, в тот же день вечером, опять-таки отправился с бредником на озеро.

Замечательное и преполезное для барина его свойство Якова заключалось еще в том, что он был везде дома, куда бы ни пришел. "3дравствуйте, хозяйка; здорово, хозяин", - и затем он, перекрестившись, протягивал руку за ухватом и кочергой, очищал, где следовало, место себе и барину, знал по навыку, где найти чулан, каморку, клеть и чего и где там искать, как задобрить или застращать хозяйку, чем угодить хозяину, - и, между прочим, знал также такое слово, от которого дружился с каждой собакой, как только шагнет на двор. "Отчего на тебя, Яков, и собаки не лают?" - спрашивали у него, бывало, и он отвечал, смотря по расположению своему: "Они мне все свои-, я всех их знаю"; или: "А что ей лаять - не видала, что ли, она человека?" Он всегда давал собаке кличку по шерсти, с первой встречи, спорил е хозяином, если тот уверял, что это не серко, а куцый; и куцый, по-видимому, соглашался с этим и охотно бежал на зов нового приятеля.

Известно, что календарь нашего крестьянина отличается по способу выражения от нашего: мужик редко знает месяцы и числа, но знает хорошо посты, заговенья, сочельники, все праздники, святых и, избирая более замечательные в быту его сроки, обозначает их сими названиями. У Якова был свой календарь, довольно понятный в его кругу: время назначения новых капралов, фельдфебелей, ротных, батальонных, полковых, бригадных и, наконец, корпусных командиров; смотры, постройка или пригонка амуниции, лагерь, ученье, перемена стоянки, марши, походы, дневки, привалы - и, наконец, замечательные события в роте, в батальоне, в полку: такой-то арестант бежал; такой-то солдат сломал приклад ружья, потерял штык; тому или другому дана награда, такой-то произведен чином, такой-то умер, переведен, вновь определился и прочее. Вот эпохи, по коим Яков определяет прошедшее; для настоящего ему не нужно было календаря, потому что оно пролетало мимо его, как мимо всех нас; а для будущего - потому что он все будущее предоставлял богу и говорил только: "Даст бог, будет то и то - авось вот дождемся", - и знал, кроме того, четыре времени года, как все пять пальцев. Ведро и ненастье, тепло и стужу измерял и определял он также по-своему: яа дворе холодно, хоть ружье в избу поставь, так разве чуть только отпотеет; на дворе мороз, лошади на конюшне всю ночь протопали; видно, сыро, барабан чуть слышно; жара такая, что за козырек рукой нельзя взяться; такой дождь, что ломоть хлеба из пекарни под полой сухим не донесешь домой, и прочее. Честен был Яков по-своему, о чем мы уже говорили; честен и неподкупен для себя, для своего барина, роты, батальона, полка, но чем дальше и шире расходился этот круг, тем жиже становилась честность нашего Якова, и на самых пределах перехода видимого мира из мы в не мы она была до того мутна, что терялась вдали, как серый туман, без лица, без цвета и без образа. Чтобы употребить другое, может быть более удачное, подобие, скажем, что честность его расходилась от него во все стороны клином и оканчивалась в известном или неизвестном расстоянии, будучи снята на нет.

Таков был Яков, и таковы будут все Яковы наши, по крайней мере большинство их. Мастер и доточник, или источник, да всякую домашнюю потребу, он чинил сапоги, латал, как мы видели выше, платье, строгал, заклепывал, долбил, клеил и ладил все, что было нужно в походном хозяйстве. Как комнатный, кравчий и постельничий он ставил чайник, варил кофе, набивал трубки, бегал за вином рысью и откупоривал бутылки, стлал солому, покрывал ее простыней или рядном и клал в голову подушку, а в ноги халат и про запас еще шинель, чтобы одеться; как конюший или ясельничий стремянный и кучер он ходил за лошадью, когда она была у барана, седлая ее выбракованным гусарским седлишком или закладывая в пошевни; как приспешник готовил он де четырех блюд: щи, кашу, пирог и битки. Верблюдом был он на походе. всегда, запустив шаровары в сапоги и навьючившись разным скарбом, месил грязь мерною поступью: волком - как и где случалось: в нужде, за недосугом купить или выпросить то, что ему было нужно; верным псом был он всегда, и вся забота его, все назначение состояли в том, чтобы хранить и оберегать, по крайнему разумению, господское добро; хомяком был он на зимних квартирах, на стоянках, когда несколько месяцев постою на месте казались ему веком, и он обзаводился в то время всякою дрянь., будто век с ней жить, для того только, чтобы после долгих вздохов и соболезновании кинуть все это, когда приходилось выступить в поход; ; наконец, бобром-строителем Яков делался, если не на каждом привале, то по крайней мере на каждом ночлеге; вилы, два шеста или хворостина, рядно да охапка соломы - и дворец готов, извольте, ваше благородие, перебираться!

ПАВЕЛ АЛЕКСЕЕВИЧ ИГРИВЫЙ [*]

В небольшой комнате было два стола - один так называемый ломберный, складной, очень ветхий, другой сосновый, который некогда был выкрашен голубой краской, затем белой и, наконец, красной, и потому на вытертых углах и лысинах стола видны были все три слоя краски. Еще стояло тут семь стульев - пара очень затасканных, оплетенных осокой, пара вовсе деревянных, как будто дружки сосновому столу, но один был облечен в первоначальную масть этого стола, те есть голубой, а другой, по-видимому, принял участие во втором перевороте н оделся в белую сорочку; вара тяжеловатых кресел неизвестного склада и масти, одетые издавна пестрядевыми чехлами, видимо состояли в близком родстве с таким же раскидистым диваном, подушка седьмого стула, наконец, если рассмотреть ее тщательно, показывала, что была когда-то вышита шелками по сукну или казимиру неопределенного цвета, но все это давно поблекло, полиняло, шелк местами вовсе повытерся, казимир посекся. В комнате стоял еще перекосившийся шкаф, доживавший век свой пузатый комод, горка с трубками величиною с Гаркушин курган, а стены были увешаны несколькими старообразными ружьями и другими отставными охотничьими припасами, а также старосветскими картинам" в красных узеньких рамочках.

На диване лежал человек средних лет, рослый, плотный, видный, в весьма поношением халате; он читал какую-то истасканную книжонку, или по крайней мере держал ее в руках, и сосал погасшую трубку. Среди пола лежал врастяжку большой легавый пес, ворчал и лаял про себя во сне.

Павел Алексеевич Игривый - так звали этого барина - оглянулся с улыбкой на своего любимца, потянул опять трубку и, заметив, наконец, что она погасла, закричал: "Эй, Ванька!" Иван вошел, не говоря ни слова, подал барину на смену другую трубку, а покойницу унес для дарования ей новой жизни, то есть для чистки и набивки.

Много пять минут продлилось молчание, прерванное несколькими вздохами и зевками барина и бессловесными возгласами его любимца, как опять раздалось: "Эй, трубку!.." По третьему подобному призыву своему, однако же, помещик наш встал, потянулся, спросил у Ваньки: "А что, рано еще?" И узнав, к своему удовольствию, что уж не так рано, а час девятый, решил, что пора спать, и пошел в соседнюю почивальню. Ванька последовал за ним. Здесь мебель ни в чем не уступала кабинетной: односпальная кровать о двух тюфяках и двух перинах, с целой копной подушек и бессменными на вечные времена занавесками, стояла во всей готовности для приема в недра свои хозяина.

- Ну, брат Ванька, - сказал он, - коли так, отойдем, помолившись, ко сну. Ты раздень и разуй меня, уложи меня, накрой меня, подоткни меня, переверни меня, перекрести меня, а там, поди, усну я сам.

- Да никак, сударь, - сказал Ванька, - и дворня-то вся спит без просыпу. Хоть бы приказали собраться да волков попугать; ведь вот вечор телку зарезали у Карпова, того гляди ребят обижать станут. Бывало, вы, сударь, охотились сами.

- Э, бывало! Было, да быльем поросло. Пожалуй, соберитесь на днях да поохотьтесь себе.

- То-то, сударь, холостому, человеку все не в охоту; хоть бы, сударь, невесту себе выбрали да женились" и мужики все жалеют об вас.

Барин захохотал.

- Эка, вовремя собрались пожалеть! Нет, брат, уж мои невесты, чай, давно на том свете козлов пасут.., Эка забота моим мужикам! Ну, видно ж, им не о чем больше тужить: по грибы не час и по ягоды нет - так хоть по еловы шишки.

- А что ж, сударь, и вестимо, что так: они за вашею милостью живут захребетниками и не тужат, а вам так вот, видно, скучно; была бы хозяйка...