Алексей Писемский - Взбаламученное море Страница 58

– Чем же?

– Да тем, что мы должны будем запустить наши поля.

– Кто ж вас заставляет? Наемный труд всегда выгодней! – сказал с насмешкой Сабакеев.

– Нет, не выгоднее! – перебил его с азартом Бакланов: – у меня вот, например, в именьи вы за сто рублей в месяц не наймете мужика: его и теперь, каналью, только силой держать около земли, а тут все уйдут в Питер эти вот замочки какие-нибудь делать, стены обойками оклеивать, в сущности пьянствовать.

– Не у одних у вас, а везде, – подхватил помещик: – мужик, как узнает, что он нужен, так цены себе не уставит.

– И прекрасно сделает! – произнес негромко Сабакеев: – по крайней мере, хоть поздно, но зплатят ему за старый гнет.

– Да ведь-с это и на нем самом отразится! – сказал помещик. – Мы не в состоянии будем обрабатывать столько, сколько прежде обрабатывали, а мужики у себя тоже не прибавят; значит, прямо будет убыток в труде.

– А и чорт с ним, – произнес Сабакеев.

Помещик усмехнулся.

– Как чорт с ним! Хлебом у нас держится и заграничная торговля, хлеб нужен и войску, и на винокуренные заводы, и в города, – все это должно, значит, потрястись.

– Сначала, может быть, поколеблется, но потом образуются большие общинные хозяйства.

Бакланов, все время едва сдерживавший себя от досады, наконец не вытерпел.

– То-то-то! – воскликнул он: – на общину надеется! О, молодость неопытная и невинная!

– Община вздор-с! – произнес и помещик.

– Как вздор? – сказал, в свою очередь, Сабакеев, немало тоже удивленный.

– А так… Евпраксия Арсентьевна! – продолжал Бакланов, обращаясь к жене: – нам ваш брат, может быть, не поверит; скажите ему, что наш мужик ничего так не боится, ни медведя ни чорта, как мира и общины.

– Да, они все почти желают иметь хоть маленькую, но свою собственность, – подтвердила та.

– Очень дурно, – отвечал Сабакеев: – если наш народ разлюбил и забыл эту форму.

– Да ведь эта форма диких племен, поймите вы это! – кричал Бакланов: – но как землю начали обрабатывать, как положен в нее стал труд, так она должна сделаться собственностью.

– Мы имеем прекрасную форму общины, артель, – настаивал на своем Сабакеев.

– Гм, артель! – произнес с улыбкою помещик: – да вы изволите ли знать-с, из кого у нас артели состоят?

– Для меня это все равно! – сказал Сабакеев.

– Нет, не все равно-с! Артель обыкновенно составляют отставные солдаты, бессемейные мужики, на дело, на которое кроме физической силы ничего не требуется: на перетаскиванье тяжестей, бегать комиссионером, а хлебопашество требует ума. Я, например, полосу свою трудом и догадкой улучшил, а пришел передел, она от меня и отошла, – приятно ли это?

– Может быть, и неприятно, но спасает от другого зла, от пролетариата.

– Да ведь пролетариат является в государствах, где народонасерение переросло землю; а у нас, слава Богу, родись только люди и работай.

– Мы наконец имеем и другие артели, плотников, каменщиков, – присоеденил, как бы вспоминая, Сабакеев.

– Что за чорт! – воскликнул, пожимая плечами, Бакланов: – да это разве общинное что-нибудь?.. Они все наняты от подрядчика.

– У которого они, кроме того, всегда еще в кабале; хуже, чем в крепостном праве, – присовокупил помещик.

– Общину наш народ имел, имеет и будет иметь, – сказал уверенным тоном Сабакеев.

– Ваше дело! – произнес помещик.

– Ведь вот что бесит, – говорил Бакланов, выходя из себя (от болезни он стал очень нетерпелив): – Россия решительно перестраивается и управляется или вот этаками господами мальчиками, или петербургскими чиновниками, которые, пожалуй, не знают, на чем и хлеб-то родится…

Помещик потупился, а Сабакеев покраснел.

15. Бедное существо

У Софи происходила сцена: к ней вдруг приехал Эммануил Захарович, в одно и то же время красный и зеленый.

– Я зе делал для вас все, а на меня зе писут! – закричал он на Софи.

– Что вы? – возразила ему та.

– Писут, сто я целовека убил.

– Кто на вас пишет? – спросила Софи.

– Вас зе брат писет… Я в острог его сазать буду.

В припадке гнева, Эммануил Захарович и не заметил, что Басардин был у сестры и сидел в соседней комнате. При последних словах его, Виктор вышел.

– Поди, он кричит на меня за тебя, – сказала ему Софи.

– Как вы смеете кричать на сестру мою? – придрался Виктор к первому же слову.

– Я не крицу. Вы зацем писете на меня? – отвечал Эммануил Захарович, попячиваясь.

– Я вас спрашиваю, как вы смеете кричать на сестру мою? – говорил Виктор, хватая Эммануила Захаровича за галстук. – Сейчас тысячу целковых давайте, а не то в окно вышвырну! – кричал он и в самом деле потянул Эммануила Захаровича к окну.

– Сто зе вы делаете! – кричал тот, отпихиваясь от него своими огромными но трусливыми руками.

– Боже мой! что вы? Звонят! Перестаньте!.. – говорила перепугавшаяся Софи.

Звонил Бакланов, который недавно лишь стал выезжать и приехал к первой Софи.

– Как вы похудели, кузен! – воскликнула та, сколько могла овладев собою и радушно встречая его в дверях.

– Что делать! Болен был.

– Но отчего же?

– Впечатление прошедшего меня так потрясло… – отвечал с улыбкой Бакланов.

– Какого же это прошедшего? – спросила Софи, как бы не поняв. – Брат мой Виктор, – поспешно прибавила она потом, желая показать, что не одна была с Эммануилом Захаровичем, усевшимся уже в темном углу.

Виктор мрачно поклонился Бакланову. Ему всего досаднее было, что в такую славную минуту ему помешали.

«Его бы немножко только, – думал он: – в окно-то повысунул, он непременно бы тысячу целковых дал».

– Это кузен наш, Бакланов, – пояснила ему Софи.

– Нет, племянник, – поправил ее Бакланов.

– Ну, все равно, это еще лучше; вы меня, значит, должны слушаться.

– Во всем, в чем вам угодно и что прикажете! – отвечал Бакланов, вежливо склоняя перед ней голову.

Эммануил Захарович при этом пошевелился своим неуклюжим телом. Его, кажется, обеспокоила новая мысль, что, пожалуй, и этот братец за шиворот его тряхнет.

– Вы ведь здесь служите? – спросил Бакланов Басардина.

– Да, как же, по откупу-с, – отвечал тот с насмешливою гримасой. – Хочу, впрочем, бросить, кинуть, – прибавил он.

Бакланов придал своему лицу вопросительное выражение.

– В наше время стыдно уж… Тут такие гадости и мерзости происходят… – объяснил Виктор.

Бакланов при этом невольно взглянул на Эммануила Захаровича; но лица того было не видать, потому что он сидел, совершенно наклонив голову.

Софи тоже сконфузилась; но Виктор не унимался.

– Можете себе представить, – говорил он: – у нас ни один целовальник не получает жалованья, а, напротив, еще откупу платит. Откуда они берут, повзвольте вас спросить?

– Скажите! – произнес Бакланов тоном удивления (его начинало уж все это забавлять). – Говорят, они и прибавляют чего-то в вино.

– Чорт знает чего! Всего: и перцу, и навозу, и жидовских клопов своих!

Этого Эммануил Захарович не в состоянии был выдержать и вышел.

– Как это можно! – сказала Софи брату.

– Однако он премилый! – заметил ей Бакланов, указывая головой на уходящего Эммануила Захаровича.

– Ужасно! – отвечала она: – я видеть его почти не могу.

Вслед затем Софи однако вызвали в задние комнаты. Там разъяренным барсуком ходил Эммануил Захарович.

– Я зе для вас ницего не залел, а надо мной, знацит, только смеютца, – начал он.

– О, полноте, пожалуйста, отвяжитесь! – отвечала ему Софи.

– Езели теперица старого братца и этого нового, знацит, не прогоните, я денег давать больсе не буду…

– Ах, сделайте одолжение, пожалуйста; я только о том и молила Бога! – воскликнула Софи.

– Я зе не дурак!

– А когда не дурак, так и отправляйтесь – нечего вам здесь оставаться! – проговорила Софи и вышла; но в спальне у себя она встретилась с Виктором.

– Если ты, – начал он: – этому подлецу не скажешь, чтоб он дал мне тысячу целковых, я всю историю с тобой опишу.

– Пишите, что хотите! Что хотите! – отвечала с отчаянной досадой Софи, зажимая себе уши.

– Я все опишу, как он с мужем твоим поступал и как тебя потом опутал… Я не пощажу и тебя – мне, матушка, все равно!

– Виктор! – воскликнула Софи: – я просила тебя всегда об одном… оставь меня в покое. Брани меня, где хочешь и как хочешь, пренебрегай мною совершенно, но не ходи только ко мне.

– Ишь, как же, да! Ловка очень!.. Нет, шалишь! – отвечал он ей своим незабытым кадетским тоном. – Продалась жиду, дура этакая, да и в руки взять его не умеет.

– О, Господи! – стонала Софи, ломая руки.

– Я все напишу! Нынче не старые времена, – говорил Виктор, уходя.

Софи едва совладела собой и вышла к Бакланову.

– Что такое с вами? – спросил тот, сейчас же заметив ее встревоженное лицо.

– Ах, кузен, я отовсюду окружена врагами! – произнесла она, садясь около него.

– Э, полноте; неужели же и я ваш враг? – успокаивал ее Бакланов.