Михаил Кузмин - Том 2. Проза 1912-1915 Страница 58

Огонь весело взвивался кверху, откуда падал огненной золой на головы кричащих людей. Волосы некоторых дам вспыхнули, а на узкую лестницу все продолжали карабкаться, валя и толкая друг друга. Наконец в низких дверях образовалась такая куча, что через нее можно было пролезть только на четвереньках. Некоторые несли женщин, высоко подняв над головами других. Случайно задетый выключатель вдруг распространил темноту на все помещение, освещаемое теперь одним пожаром. Желая восстановить свет, кто-то пустил вместо этого электрический вентилятор, который еще больше раздувал пламя, расстилая его по земле. Полотна, прибитые по стенам, корежились, и цветные капли текли на плечи теснившимся. Особенно трудно было выбраться тем, кто попал в угол за большим камином. Вероятно, уже приехали пожарные, потому что послышался звон стекол и ставни, закрывавшие окна на улицу, хлопнули по затылкам тех, кто находился около них. Лелечка оказалась почему-то именно за печкой; кругом были все чужие. Она видела мельком, как в общем потоке проплыла мимо нее голова ее мужа, но, очевидно, он ее не заметил, хотя она громко кричала ему: «Леонид».

Ни Ираиды Львовны, ни Полины не было видно; ей показалось, что вдоль противоположной стены прошли Лаврик и Фортов, почему-то не к выходу, а в интимную комнату. Очевидно, все уже теснились в передней, откуда редко кто возвращался, так как в большой зале стало несколько просторней. Елена Александровна рискнула слезть со скамейки, куда она забралась, попав в угол. И шум несколько уменьшился, так что можно было различать отдельные фразы проходивших. Но лучше бы их было не слышать! Слова нечеловеческого страха, нелепые приказания и советы или спокойствие, близкое к идиотизму. Как ни странно, Елена Александровна только сейчас почувствовала, услышала, что она сама все время кричит. Собственный ее голос так незнакомо поразил ее слух, что она подумала: «Кто же это кричит? Боже мой, Боже мой! — ах, да, это я сама!»

Какая-то толстая дама плакала на уцелевшем столе и, неизвестно для чего, методически спокойно раздевалась. Еще больше, чем собственный голос, Елену Александровну удивило ее имя, произнесенное кем-то, и то, что слова, следовавшие за этим обращением, имели человеческий смысл.

— Елена Александровна, какое счастье, что вы еще здесь, а не в передней! идемте в ту комнату, там нет давки и через окно можно спастись.

Перед Лелечкой стоял Жубер, в том же коротком трико, неровно освещаемый огнем.

— Да, да! — зашептала Лелечка, — пойдемте! вы видете — я ваша.

Жубер ничего не ответил, а отодрал ее руку от края печки, за которую она держалась. Действительно, в интимной комнате, почти в темноте, было не более человек пятнадцати, которые ждали у разбитого окна. Проходя мимо кого-то, Лелечка крикнула:

— Вот видите, Лаврик, и я спасусь.

Незнакомый молодой человек, обернувшись, ничего не ответил.

— Я вылезу первым и подам вам руку, — сказал ей Жубер.

— Нет, нет. Я первая, я первая, а то вы меня оставите.

— Но как же вы будете держаться, кто вам поможет?

— Я буду держаться за ноги того, кто полезет передо мной.

Какой-то господин рассовывал по карманам пригоршню колец и брошек, неизвестно кому принадлежавших. Лелечка дрожала на улице, ожидая, когда покажется голова Жубера. Теперь уж она ему помогала вылезать, таща его за что попало.

— Боже мой! Боже мой! Милый Жубер, мы живы, как мне вас благодарить?

— Об этом мы поговорим после, теперь надо добираться, чтоб не простудиться ни вам, ни мне. Что вы делаете? — вдруг спросил он, увидя, что Лелечка опустилась и клонит голову к тротуару.

— Я целую милую, милую землю, по которой мне еще придется походить своими ногами.

Глава 4

Хотя Лаврик с Орестом Германовичем ехали еще по набережной Васильевского острова, но им казалось уже, что они находятся в незнакомом городе. Может быть, этому впечатлению способствовал ранний утренний час, когда все в городе кажется свежим и новым. От их дома до пристани было так недалеко, что они, конечно, могли бы пройти это расстояние и пешком, но Орест Германович еще не совсем оправился после нездоровья и мистер Сток взял с Лаврика слово, что они непременно возьмут извозчика. Андрей Иванович был уже на пристани и делал им знаки палкой. Тут же стояли Лаврентьев, Фортов и Ираида Львовна.

— Что вы так поздно? это, наверное, вы, Лаврик, проспали! Я уже осмотрел весь пароход и каюты, которые нам предназначены.

— И какое хорошее утро, — ответил Орест Германович, переходя пароходный мостик.

— Мне все кажется, что это не сентябрь, а весна.

— Это весна и есть, — отозвался Лаврик, — начало всегда кажется весною.

Ираида Львовна, вся в черном, осталась на палубе со старшим Пекарским. От бело-голубой воды и нестерпимо ярких медных предметов ее траурный костюм и печальное, не похудевшее, а как-то потемневшее лицо казались еще мрачнее.

— Бедная, бедная, Ираида Львовна! я вас еще не видел с тех пор, как случилось это несчастье.

Ираида взглянула на говорившего и, помедля, ответила:

— Да, мы давно уж с вами не видались. Какой-то ветер налетел на всех нас. Может быть, он разогнал тучи, но некоторых унес навсегда.

— Да, сначала Зоя Михайловна ушла от нас, теперь взят Леонид Львович, как будто первая его звала за собою.

— Конечно, можно объяснить и так. В сущности, брат погиб совершенно случайно. Никто не мог предполагать, что в «Сове» произойдет пожар. Конечно, при таком бедствии было трудно попасть в число тех счастливцев, которые спаслись. Но все эти рассуждения нисколько не помогают делу.

— Мне как-то стыдно перед вами, Ираида Львовна, за мое счастье.

— Грех вам говорить так, Орест Германович! наоборот, мне было бы гораздо тяжелее, если б я знала, видела, что еще и мои друзья не вполне счастливы.

— Может быть вы, Ираида Львовна, нашли успокоение в том же, в чем и Елена Александровна?

Ираида посмотрела на него с удивлением:

— В чем и Лелечка? я вас не понимаю! не в обиду будь ей сказано, она, кажется, склонна думать, что успокоение находит в каждом новом романе. Если это и можно назвать успокоением, в чем я сомневаюсь, то оно во всяком случае не для меня.

— Нет, я имел в виду то общество, куда вступила Елена Александровна. Ведь это, кажется, не секрет, она всем об этом говорит.

Ираида Львовна вздохнула:

— Это не секрет, а просто — препровождение времени. Нет, и это тоже не для меня. Я, конечно, говорю не про Лелечку, а искренних теософов… Видите ли, во мне нет ничего таинственного и никакой склонности к мистике, хотя бы даже такой детски-ученой, как у теософов. У меня нет никаких исканий. Конечно, не мне судить, но мне кажется-я человек не злой и очень верующий, но совсем обыкновенный… Это мое органическое свойство, если хотите, недостаток. Теперь эти оба свойства как-то усилились во мне, укрепились, но нисколько не изменили своего характера. Орест Германович посмотрел на Ираиду Львовну, будто он видел ее в первый раз. И действительно, ее потемневшее лицо было спокойно и печально, ее глаза были способны выражать доброту, но, казалось, никогда не загорятся тем странным белым огнем, радостным и светлым, который он имел случай наблюдать за последнее время, равно как им были недоступны и те быстрые, мелкие искры желания, которые иногда роднили Елену Александровну с Полиной.

— Да, я делаю добро, которое могу, я верую и стараюсь не раскисать, вот все, что я могу сделать.

— Да, конечно, — ответил Орест Германович, которому делалось все более и более скучно. Он отчасти был рад, хотя бы как развлечению, Полине Аркадьевне, которая показалась на набережной, колотя извозчика зонтиком по спине.

Она не видела знаков, которые ей давали с палубы, и в волнении ринулась во внутренность парохода. Орест Германович хотел было пойти ей навстречу, но она уже подымалась к ним, сопровождаемая Лавриком, Фортовым и Лаврентьевым. Она желала все осмотреть, все знать и волновалась так, будто ехала сама.

Улучив минуту, когда Лаврик находился около нее, она шепнула:

— Елена Александровна вам очень кланяется и желает счастливого пути; она собиралась было сама приехать, но подумала, что будет слишком много посторонних.

— Какие же тут посторонние? все свои. Очень жаль, что Елена Александровна не приехала, если ей очень этого хотелось.

Полина пристально на него посмотрела и сказала:

— Вы, Лаврик, бесчувственный.

— Отчего же? Я, наоборот, теперь гораздо лучше чувствую, чем прежде.

— Ну, не будем ссориться перед отъездом. Если вы счастливы, тем лучше, только не закисайте.

— Нет, уж теперь я не закисну, будьте покойны.

— Какой вы самоуверенный.

— Я уверен не столько в себе, сколько в том, что я узнал.

— А что же вы узнали?