Марианна Баконина - Школа двойников (1 и 2 части) Страница 59

Лизавета, миллион раз записывавшая на пленку милицейские рекомендации тем, кто подвергся нападению, не успела ни закричать, чтобы привлечь внимание окружающих, ни постучать в ближайшие двери и окна. Да и не было никаких окружающих, как не имелось никаких окон и дверей, за исключением наглухо замурованных. И была еще одна дверь - железная серая дверь в стальных серых же воротах, - именно туда их и потащили. В подворотне было темнее темного. Лизавета слышала, как лязгнул замок - безнадежно и бесповоротно. И еще успела удивиться, почему они не слышали этого звука, когда дверь открывалась.

ЛАБОРАТОРНАЯ РАБОТА

Есть темнота и - темнота.

Лизавета мучительно пыталась выкарабкаться из мрака обморока. Через жуткую головную боль, через оглушающий звон в ушах она пробовала перешагнуть порог, отделяющий ее от реального мира. Раз! Ей удалось на секунду разлепить глаза - вокруг темно и тихо, только где-то гремят колокола. И опять падение в бессознательное. Два! Лизавета смогла не только открыть глаза, но и слегка повернуть голову - она вроде бы лежит на полу в углу какой-то неосвещенной комнаты, без окон, без дверей. Звон усилился. И снова - назад, туда, где нет боли и страха. Три! Лизавета сумела оторвать голову от холодного, жесткого пола, на большее сил не было, и она со стоном закрыла глаза.

Кто-то схватил ее за плечи, тряхнул.

- Ты пришла в себя! Наконец-то! - глухой голос, абсолютно незнакомый. Да и слышно плохо, все заглушают колокола. Откуда этот навязчивый звон? Давай, давай, я же вижу, что ты очнулась!

Теперь слышно гораздо лучше - то ли неизвестный говорит громче, то ли колокольный звон стихает. Чьи-то жесткие пальцы на ее плечах - словно чугунные скобы: больно, и могут остаться синяки. При мысли о синяках она окончательно пришла в себя. Головная боль и шум никуда не делись, они просто стали слабее и не мешали соображать. А думать следовало быстро - она моментально вспомнила, что произошло возле школы телохранителей, вспомнила человека со шрамом, его терпеливую улыбку, его странные слова, вспомнила нападение со спины, пистолет, выхваченный из кармана, предпринятую Сашей Маневичем попытку убежать, безуспешную попытку, вспомнила и лязг железной двери, когда их с Сашей втаскивали во двор запечатанного дома. И вот теперь она в темноте лежит на холодном полу и кто-то трясет ее, словно дикую грушу. Лизавета решила быть осторожной и на всякий случай не показывать, что она вполне пришла в себя, так можно выиграть время. Время для размышлений.

Но лежать с закрытыми глазами - значит ничего не видеть. Как только железная хватка неизвестного немного ослабла, Лизавета приоткрыла глаза. Она рассчитывала, что в темноте этот человек не заметит дрогнувшие веки, а она из-под ресниц сможет разглядеть, что происходит вокруг. В комнате действительно было темно, но это была не чернильная темень. В верхней части одной из стен имелся ряд отверстий - то ли кто-то по дурости выбил кирпичи, то ли, наоборот, некий умник решил устроить вентиляцию да и забросил это дело, - и оттуда вливался слабый рассеянный свет неизвестного происхождения. Когда глаза привыкли, можно было даже разглядеть в комнате некоторые подробности.

Рядом с Лизаветой сидел давешний человек со шрамом. Именно благодаря белеющему во мраке пальто и характерным усам она его и распознала.

- Прекрати щуриться, как кошка на солнышке. Можешь сколько угодно делать вид, что валяешься без чувств. Меня не проведешь. - Голос у человека со шрамом был приятный. То ли баритон, то ли баритональный бас. Очень мягкий и глубокий, будто норвежская перина, и одновременно беспредельно мужественный. За такими голосами охотятся расплодившиеся в последнее время радиостанции - частот множество, а красивых голосов мало.

- Так и будешь валяться? - Его грубые слова звучали почти ласково, и все благодаря нежным раскатам баритона. - Вставай, здесь с тобой возиться не будут! Ты меня прекрасно слышишь!

Он говорил уверенно. Даже убежденно. Лизавета почла за лучшее открыть глаза.

- Вот и умница, - немедленно похвалил ее незнакомец.

Она попробовала приподняться. Шея была совершенно деревянной и бесчувственной, руки болели, словно Лизавета часа четыре печатала на поставленной прямо на пол пишущей машинке, к ногам кто-то привязал многопудовые гири, а поясницу этот же "кто-то" сковал стальной броней, чтобы Лизавета и пошевелиться не могла.

- Что, больно?

Она решила не отвечать на бестактные вопросы. Опустилась на пол, чуть отдохнула и снова, опираясь о стену головой, попыталась сесть. Как это ни странно, получилось. Лизавета замерла в крайне неудобной позе: ноги вытянуты вдоль стены, а перекрученное туловище напоминает букву "зю".

- Давай, давай помогу. - Человек в пальто снова взял ее за плечи, повернул и подтянул повыше.

Боль стрелой пронзила все тело, от шеи до пяток и кончиков пальцев на руках. Лизавета непременно закричала бы от боли, но усатый разозлил ее своей грубостью, а потому она, скрипнув зубами, сдержалась.

- Хорошо держишься, умница!

- Где Саша? - Лизавета с усилием разлепила губы, язык наждаком царапал щеки и небо.

- Пить хочешь? - участливо поинтересовался незнакомец в пальто.

- Саша где? - Лизавета решила игнорировать его псевдозаботу. (Почему "псевдо", она не смогла бы объяснить.)

- Здесь! Куда ему деться? Только ему по голове хорошо приложили. Еще не очухался.

Лизавета проследила за взглядом усатого, увидела темную груду в углу комнаты, груду, которая была телом Саши Маневича, и инстинктивно рванулась в ту сторону. Гири не позволили двинуться с места, а боль опять чуть не заставила кричать. Лизавета сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и повторила попытку.

- Я уложил его поудобнее, больше мы ничего не можем... - сказал усатый, наблюдая за ее усилиями.

- Вас не спрашивают, Китченер!

- Как? - Он искренне удивился.

- Китченер... Горацио Китченер, британский фельдмаршал, завоевал для родины Судан, а до этого был героем англо-бурской войны...

- При чем же тут я? - еще больше удивился усатый.

- Не морочьте мне голову. Лучше помогите встать. - Лизавета твердо решила добраться до Саши.

- При условии, что объяснишь, при чем тут этот англичанин.

- Вы в своем уме? - Лизавета дотянулась до кончика длинного уса и слегка дернула. - Если не знаете, кто такой Китченер, то зачем отрастили себе это? Или они сами по себе выросли?

- А что такое? - Незнакомец опасливо отодвинулся и погладил обвисший под Лизаветиными пальцами ус.

- Такое украшение носил именно Китченер. Я не верю, что вы отрастили эти усы без всякой задней мысли. Они абсолютно специфичны. Скажем, у Буденного или Руцкого тоже роскошные усы, но они совсем другие, и по форме, и по содержанию.

- Усы как усы, такие выросли.

Лизавета почти расхохоталась - шпик со шрамом вдруг стал невероятно похож на большого обиженного младенца. Все же мужчины ведут себя совершенно по-детски, когда речь заходит о тщательно возделываемой растительности на лице. Она смеялась бы долго и весело, но когда у тебя язык сухой и царапучий, будто рашпиль, смеяться довольно трудно.

Неожиданно послышалось тихое шипение. Лизавета вздрогнула. Человек в белом пальто замер на мгновение, напрягся, соображая, что происходит, но сразу же расслабился.

- Ваш спутник, кажется, приходит в себя!

- Так помогите мне встать!

С помощью человека, совершенно самостоятельно и независимо отрастившего усы, давно ставшие символом британского империализма, Лизавета доковыляла до того угла, где лежал Саша Маневич. Подойдя ближе, она поняла, что испугавший ее скрежет - это не шипение, а смех.

- Ты что? Обезумел?

- Нет, старуха, это не я, это - ты... - Саша буквально давился хохотом, захлебывался и не мог остановиться.

- Ты даже говорить разучился, - холодно произнесла Лизавета. - И похож черт знает на кого...

Даже во мгле было видно, как серьезно бандиты обработали Маневича. Голова рассечена, волосы слиплись от крови, на лбу тоже темнеет засохшая кровь. Левый глаз заплыл и толком не открывается, нос распух, губы разбиты.

- Про тебя тоже не скажешь, будто ты перенеслась сюда из косметического салона.

- Я, по крайней мере, не хохочу, словно буйнопомешанная, распугивая окружающих.

- Ну, испугать здесь присутствующих - задачка не из легких. А вот ты ведешь себя куда более странно. - Саша привстал, опираясь на локти. - Сама посуди, ободранная, исцарапанная, в темном подвале, рассказываешь филеру о фельдмаршале Китченере!

- Нет ничего плохого в том, что я веду себя уравновешенно в трудных обстоятельствах.

- Интересные вы ребята! - вмешался в их беседу неизвестный. - Мне кто-то говорил, что только англосаксы умеют шутить непосредственно во время опасности, а русские шутят только потом, когда бояться больше нечего.

- Это придумали американские психологи, никогда не слышавшие ни одного русского политического анекдота, - немедленно отреагировала Лизавета, которой надоело выслушивать поощрительные замечания усача.