Виктория Токарева - Своя правда Страница 6

Пришел Кямал - ясный и простодушный, как всегда. Ирина ударилась об Кямала. Он ее поймал, прижал, пригрел. Она утихла в его руках.

- Как будет, так и будет, - философски изрек Кямал. - Что такое семнадцать лет? Это только начало. Рассвет. Даже раньше чем рассвет. Первый солнечный луч. Пусть будет Олег. Потом другой. Зачем отдирать по-живому? Само отвалится. Только бы не было последствий в виде ребенка.

Последствия не заставили себя ждать. Снежана ходила беременная. Ирина узнала об этом через чужих людей. Снежана не звонила и не появлялась. Видимо, боялась.

Ирина закрывала глаза и молилась, чтобы ребенок не появился на свет. Умер во чреве. Грех, грех просить такое у Бога. Но ребенок - крепкая нить, которая привяжет Снежану к Олегу. А Ирина хотела получить дочь обратно, отмыть, нарядить и пустить в другую жизнь, где чисто и светло. Как у Хемингуэя.

Снежана появилась через полтора года с восьмимесячной девочкой на руках. Значит, тогда в аэропорту она была уже беременна.

Снежана размотала нищенские тряпки, и оттуда, узенькая, как червячок, возникла девочка. У нее было русское имя - Александра, Аля. Она посмотрела на Ирину и улыбнулась ей, как будто узнала. И улыбка эта беззубая резанула по сердцу. Ирина тоже ее узнала. Родная душа прилетела из космоса.

Ирина взяла девочку на руки и больше не отдала. А Снежана и не требовала обратно. Она собралась в Москву учиться в медицинском техникуме.

Мать оказалась права. Теперь Снежана соглашалась с доводами Ирины. Олег это дно. Там жить невозможно. Даже собаки живут лучше.

"В Москву, в Москву..." - как чеховские три сестры.

Снежана - в Москву. А Ирина - с маленьким ребенком на руках и с Кямалом два раза в неделю.

Сказать, что Ирина любила Алю, - значит не сказать ничего. Она ее обожествляла. Девочка - вылитый отец, смуглая, с большими черными глазами, вырезанными прямо. Уголки глаз - не вниз и не вверх, а именно прямо, как на иконах. Носик ровный, а рот - как у котенка. Снежанин рот. Должно быть, Олег был красивым. Ирина, ослепленная ненавистью, даже не рассмотрела его. А он был красивый и, наверное, нежный.

Теперь, когда Снежана его бросила, Ирина была мягче к Олегу, но видеть не хотела. А зачем? И ребенка не хотела показывать. Она не хотела Алечку с кем-то делить. Даже с родным отцом. Надо сказать, что Олег и не настаивал. Он боялся Ирины, как мелкий травоядный зверь боится крупного. Бизона, например. Не сожрет, так затопчет.

Когда Ирина вспоминала свои непотребные молитвы, касающиеся беременной Снежаны, ее охватывал жгучий стыд, смешанный с ужасом. А если бы Бог послушал? Но, к счастью, он не прислушивается к глупостям. Он их игнорирует. Простил глупую бабу.

Алечка росла, развивалась и все удивляла чем-то новым: то "баба" скажет, то - "дай", то захлопает в ладошки.

Настала осень, школьная пора. Алечку пришлось отдать в ясли. Потом в детский сад. Все сначала, как тридцать лет назад. И та же бедность, как в начале жизни.

Кямал не помогал. Откуда? Натюрморты от родственников перекочевали в семью. Он не мог разрываться на два дома. На Восьмое марта подарил вегоневый шарф в клетку: зеленую, черную и красную. Мрачный такой, красивый шарф. Вот и весь навар от Кямала. Но Ирина не думала ни о каком наваре. Кямал пришел, чтобы украсить и осмыслить ее жизнь. Вот его роль и функция. Единственный человек, с которым Ирина не была бизоном, - это Кямал. С ним она была голубка. И его два присутственных дня уравновешивали и освещали всю неделю.

Правда, бывают мужчины, которые и осмысливают, и зарабатывают, и женятся. Но это у других.

От Саши пришло письмо. У него родился сын. Назвали Максим. Сейчас все мальчики - Денисы и Максимы.

Снежана вышла замуж за хорошего парня, зовут Олег. Опять Олег. Русский, золотые руки, работает автомехаником.

Ирина подняла глаза от письма. Автомеханик - тоже не профессор. Рабочий класс. Саша продает на базаре овощи. Ее дети не подняли жизненную планку.

Но самое интересное, Снежана не спрашивала: как Аля, как ее здоровье, на что они живут? Снежана отрезала от себя прошлую жизнь вместе с Алей, поскольку Аля - тоже часть ее прошлой жизни.

Ирине стало жгуче жаль свою маленькую внучку, которая никому не нужна, кроме своей бабки. Но ничего... Бабка еще в силе. Ее надолго хватит...

Вставали рано. Ирине - в школу, Алечке - в сад.

Ирина поднималась первая. Внучка сладко спала, подложив руки под щечку. Жалко было будить. Ирина зажигала свет. Алечкины веки вздрагивали. Световой сигнал выдергивал ее из глубокого сна.

Потом Ирина начинала ходить по комнате, пол скрипел, посуда в серванте отзывалась легким звоном. Эти слуховые сигналы тащили Алечку из глубокого сна на поверхность. И наконец она открывала глазки. Хныкала. Хотелось спать. Как хочется спать растущему организму. Но надо вставать. Это проклятое слово надо. Не хочешь, а надо. Кому надо, спрашивается...

Кямал тоже любил Алечку, качал на ноге, пел песни по-турецки. Ирина обмирала: вдруг уронит. Стояла рядом и следила.

Кямал смешно пел непонятные слова. Аля радостно дрожала личиком. Ирина расслабленно улыбалась. Святое семейство.

Казалось, что так будет всегда. Но ничего не бывает всегда. Как говорила старуха-соседка: "Чисто не находисси, сладко не напьесси"...

Настала перестройка. И грянул Сумгаит.

Чушки - так называли азербайджанцев из района - потекли, как мутные реки, в город. Резали армян. Чушки шли в домоуправление, брали списки жильцов, вычленяли армян и шли по адресам. Смерть приходила на дом.

Такого не было с 1915 года, когда турки резали армян с нечеловеческой жестокостью. Все повторилось через семьдесят лет. Чушки гонялись за армянами, которые были повинны только в том, что они армяне. Армяне защищались, как могли. Карабах, Карабах - вся страна была взбудоражена этим круглым словом, катящимся, как камень с горы.

Азербайджанцы считали Карабах своей землей, поскольку она географически находилась на территории Азербайджана. Армяне считали Карабах своим, поскольку испокон века заселяли и возделывали эту землю.

Можно было бы все так и оставить, пусть каждый считает своей. Какая разница. Живут в дружбе, и все... Но дружбу сменила ненависть.

Ненависть - фатальное чувство, такое же, как любовь, но со знаком минус. Ненависть - как эпидемия. Охватывает все пространство и не знает границ. С армян перекинулась на русских. Неверные должны освободить мусульманскую землю. Азербайджан - для азербайджанцев. Все, кто другие, - езжайте к себе. И даже в школу занесло эту националистическую заразу. Директор-азербайджанец многозначительно молчал, сжав рот курьей гузкой. Дети дрались без причин.

Ирина чувствовала себя виноватой непонятно в чем. Она боялась ездить в автобусе, боялась заходить в магазин. На нее смотрели с брезгливым пренебрежением. Хамили. Русский "джуляб" - это самое мягкое, на что можно было рассчитывать. Однажды двое молодых и вонючих затащили в подворотню и дали обломком кирпича по голове. Удар был не прямой, а скользящий. Содрало кожу. Кровь полилась, как из подрезанной овцы. Ирина заорала во всю силу легких. Чушки вырвали у нее сумку и убежали.

В сумке было всего пять рублей и губная помада. И удар - она это чувствовала - неопасный для жизни. Так что можно сказать - легко отделалась. Но Ирина не замолкала. Стояла и кричала - плакала, и было в этом крике все: и предательство города, и предательство Кямала. И четкое понимание, что ничего уже нельзя изменить.

Ирина решила уехать.

В Москву. К детям. Ее место - возле детей. Что ей сидеть возле женатого Кямала...

В Россию. В Москву, в Москву...

Настала минута прощания.

Кямал помогал собрать вещи, принес пустые коробки из-под марокканских апельсинов и моток бельевой веревки. Все-таки какая-то польза от него была.

Молча паковали книги, посуду. Кямал был деловит, но подавлен. Потом поднял голову и спросил:

- А как же я?

- Ты будешь жить с женой и воспитывать сына, - ответила Ирина.

Он понял, что она все знает. Наивный человек, он до сих пор полагал, что Ирина ему верит безоглядно.

Кямал опустил голову. Врать дальше он не хотел. Вернее, хотел, но в этом вранье уже не было никакого смысла.

- Что с твоим сыном? - спросила Ирина.

- Врожденный порок сердца.

- Это опасно?

- До пятнадцати лет живут, - ответил Кямал.

- А сейчас ему сколько?

- Пять.

Значит, осталось еще десять. Одно дело растить свое продолжение, а другое дело... Ирине страшно было даже думать об этом. Она не хотела ставить себя на место Кямала даже в воображении. Бедный Кямал...

- Когда ты женился? - спросила Ирина. - Когда к школе пришел? Когда плакал?

- Да...

- А почему не сказал?

- Я не мог. Ты прости...

Кямал заплакал, но иначе, чем всегда. Обычно он плакал как ребенок, чтобы видели, и сочувствовали, и утешали. Это был плач-давление. А сейчас он плакал как мужчина. Прятал лицо.

- Я тебя прощаю, - сказала Ирина. Он заплатил судьбе сполна. Что уж теперь считаться...