Лев Овалов - Двадцатые годы Страница 6

- Окончил университет, защитил магистерскую диссертацию, пригласили в Псков, получил в тамошней гимназии место учителя русского языка. Стал инспектором, директором гимназии, статским советником, а тут революция... И вот встретились мы на днях, так он мундиром своим гордится больше, чем диссертацией. Неразбериха кругом, говорит, Псков того и гляди немцы займут, вернулся на родину, теперь самое время гимназию в Успенском открыть. Называется - трудовая школа второй ступени, но это не суть важно, все равно деревенская гимназия.

У речки Федор Федорович прерывает рассказ.

- Осторожнее, - останавливает жену. - Вода холодная, не поскользнись...

Славушка ступил на камень, вода подбиралась к подошвам, запрыгал с камня на камень: смотрите, мол, как ловко перебираюсь через реку, а реки столько, что не утопить щенка.

- Видишь, Вера? Сперва по голышам, вдоль берега, потом прыгай вверх, по большим камням. Я перейду, подам тебе руку...

Федор Федорович подошел к жене, подхватил на руки, как девочку, перенес через реку.

- Ах, Федя...

Такой у него характер, сперва разъяснит, как поступить, а потом все сделает сам.

Поддерживая жену под руку, Федор Федорович продолжал рассказывать о младшем Никитине.

- Странный человек, перед мужиками гордится тем, что дослужился до статского советника, а перед гимназистами хвастался, что он мужик. "Я в генералы из мужиков выбился, - говорит, - из Пскова уехал, - говорит, из-за нелюбви к немцам". А на самом деле испугался голода не меньше, чем немцев. Материалист, знает Фейербаха, цитирует Герцена, в бога не верит, а по приезде в Успенское напялил вицмундир и отправился в церковь. "Я, говорит, - в бога не верю, но обрядность дисциплинирует народ, со временем Советская власть тоже выработает свои обряды". Обряды обрядами, но тщеславия в нем, думаю, больше всего, очень уж хотелось показать односельчанам мундир, смотрите, мол, чего достиг Ванька Никитин, вон кто у вас директор трудовой школы...

Подошли к саду. От каменной ограды остались только обломки кирпичей. Две лиственницы. Множество пней. Ободранный, общипанный сад. Очертания клумб, обрубленная ель, яблони с обломанными ветками...

Белый дом в два этажа, высокие окна, четыре колонны по фасаду и фронтон, украшенный лепными завитушками, - русский ампир, начало девятнадцатого века.

- Вот твоя академия...

Федор Федорович внезапно засмеялся.

- Чему ты смеешься?

- А как же! Опоздай Никитин на два месяца, от здания остались бы рожки да ножки, мужики локти себе кусают, дважды потерять такой дом!

- Дважды?

- Помещикам Озеровым принадлежал дом. Лет сто назад владели тысячей десятин, а к началу века порастряслись, остались дом, службы и десятин сорок земли. В шестнадцатом году, перед самой революцией, продали остатки поместья успенским мужикам. Те посудили, порядили - под школу дом или под больницу и решили разобрать и поделить все, вплоть до кирпичей и паркета. Ограду и конюшни разобрали, столетние липы вырубили, подобрались к дому, а тут революция... Задаром отдали деньги! Впали мужики в каталептическое состояние, а когда пришли в себя и снова двинулись на штурм дома, подоспел Иван Фомич и наложил на дом свою руку. "Нет, - говорит, - уважаемые товарищи односельчане, не для того делалась революция, чтобы разорять собственную страну, есть у меня, - говорит, - одна идея, в этом самом доме открыть деревенскую гимназию". Мужики, конечно, туда-сюда, зачесали затылки, а он в исполком: "Прошу вынести решение". Ну решение принять проще всего. Никитин в дом. "Здесь, - говорит, - и школа, и квартира директора". Мужики так про него и говорят: "Озеровы у нас деньги отняли, а Никитин - именье". Вырубили со зла фруктовый сад, а дом... Не то, что разбирать, самим еще пришлось ремонтировать!

С заднего фасада дом выглядел неказисто, стены пожелтели, заднее крыльцо кто-то все ж успел увезти, и везде предостаточно грязи.

На пороге маленькая женщина в пуховом платке счищала с калош землю.

- Ирина Власьевна, жена Ивана Фомича, - сказал Федор Федорович, - А это моя жена...

На Ирине Власьевне Никитин женился в Успенском, из всех учительниц в ближних школах выбрал самую некрасивую.

- Мне нужна семья, - отвечал он, когда ему говорили, что мог он найти жену и покрасивее. - Меня интересует психология, а не физиономия.

Он не ошибся в выборе. Действительно, Ирина Власьевна не блистала красотой, но ее пытливые и даже пронзительные глаза не позволяли обмануться в ней умным людям.

Она испытующе посмотрела на Веру Васильевну.

- Не очень рады приезду сюда?

Федор Федорович помешал жене ответить.

- А где Иван Фомич? - быстро спросил он. - Завтра я уже в путь...

- В свинарнике, где же еще, - ответила Ирина Власьевна, бросила взгляд на дощатый сарайчик, стоящий наискосок от школы, усмехнулась и крикнула: И-ван Фо-мич, к тебе!

- Давай их сюда, кто там? - не торопясь, ответил певучий бас, и Никитин показался в двери свинарника.

В выцветшей красной неподпоясанной рубахе, в посконных портках, заправленных в яловые рыжие сапоги... Какой там статский советник! Волнистые черные волосы сползают на белый, белейший, можно сказать, мраморный лоб без единой морщинки, живые черные глазки, румяные, как на морозе, щеки, пухлые губы, кудлатая борода. Он, как Нептун, держал в руке вилы, зубьями вверх, и смотрел меж зубьев как через решетку.

- Вера Васильевна! - закричал он, в момент сообразив, кто перед ним, и так, точно давно ждал ее. - Сейчас побеседуем, только добросаю навоз. А пока полюбуйтесь моими свинками...

Повернулся и снова принялся подбирать навоз вилами.

- Уборка на зиму, - пояснил Иван Фомич, не отрываясь от работы. - На Луначарского надежда слаба, не обеспечит, сам не плошай...

Он причмокнул так аппетитно, точно перед ним не живые свиньи, а готовое свиное сало, поиграл еще вилами, сильным ударом воткнул в землю, обтер ладонь о рубашку и подал Вере Васильевне руку.

- Наслышан о вас достаточно, будем теперь знакомы.

Поздоровался и с Федором Федоровичем и со Славушкой.

- Мой будущий ученик?

Внутри дома ничто не напоминало помещичье обиталище, но и школу не напоминало, какая-то первозданная пустота, стены и потолки белым-белы, да и полы надраены, отмыты до желтого блеска.

- Как в больнице, - вслух отметил Федор Федорович, не для похвалы Никитину - для Веры Васильевны, привлекая ее внимание к сказочной этой чистоте.

- А мы и есть больница, - прогудел в пустоте Никитин. - Медики лечат тела, а педагоги - души, наша работа потоньше, не так заметна... - Он довольно засмеялся. - Все она!

Ничего не добавил, не обернулся. Гости, однако, поняли, она - это жена.

Вера Васильевна притронулась к стене, запинаясь от удивления, от умиления.

- Неужели она?

- Ирина Власьевна, - подтвердил Никитин. - Белили совместно, кое-каких ученичков привлек, а полы самолично моет, кому ж еще!

- Нет, я бы не смогла, - призналась Вера Васильевна. - И не смогу.

- А вас и не попросят, - успокоил ее Никитин. - Ирина Власьевна учительница начальной школы, а вы преподаете деликатную французскую литературу... - Указал на лестницу, отмытую так же, как полы. - Прошу наверх. К себе не приглашаю, беспорядок, и угощать, собственно, нечем. Впрочем, если желаете, самовар поставлю...

- Нет, нет, какое там угощенье, - торопливо отказалась Вера Васильевна. - Мы по делу.

На втором этаже потолки повыше, здесь когда-то были парадные комнаты.

Никитин толкнул дверь, та с размаху ударилась об стену, и стена тоже отозвалась никитинским басом.

Парты в три ряда, стол для учителя, черная доска на стене.

- По всем школам лишние парты собирал, - похвалился Никитин. - А кое-где и украл.

Указал на парту, приглашая гостей садиться.

Парты старые, расшатанные, краска облупилась, но чистые.

- О вас я знаю все, - повел Никитин деловой разговор. - Дня три вам на акклиматизацию, и принимайтесь, обучайте баранов хорошим манерам.

- Вы так учеников?

- Бараны! - безапелляционно сказал Никитин. - Думаете, наш народ далеко ушел от баранов? Погнали на войну - мрут за царя; погнали против царя - мрут за диктатуру пролетариата... Не понимают того, что при диктатуре пролетариата мужику рано или поздно, но обязательно будет каюк!

- Для чего же тогда мужику образование?

- А для того, что народ нуждается в интеллигенции. Потому-то нам и понадобился французский язык. Пять учителей я уже набрал. Вы - французский, немецкий, я - литература и математика, Введенский - история с географией, Пенечкина - эта не тянет, не уверен в ней, - естественные науки и физика, и Андриевская - музыка и пение. Чем не гимназия?

- Вы преподаете русский и математику?

- Правильно.

- Странно.

- Простите?

- Математика и литература - странное сочетание. Литература и история, даже литература и география... Но математика?

- Именно математика и литература сочетаются лучше всего. Простите, вы умеете абстрактно мыслить?