Влас Дорошевич - Каторга Страница 6

Тюрьма

Тюремный "день" начинается с вечера, когда производится "наряд", распределение рабочих на работы.

Так мы и начнем наш "день в тюрьме".

Наряд

Тюремная канцелярия. Обстановка обыкновенного участка. Темновато и грязно.

Писаря из каторжных скрипят перьями, пишут, переписывают бесконечные на Сахалине бумаги: рапорты, отношения, доношения, записки, выписки, переписи.

При выходе смотрителя тюрьмы все встают и кланяются.

Старший надзиратель подает смотрителю готовое уже распределение на завтра каторжных по работам.

- На разгрузку парохода столько-то. На плотничьи работы столько-то. На таску дров, бревнотасков... В мастерские... Вот что, паря, тут Икс Игрекович Дзэет просил ему людей прислать, огород перекопать.

- Людей нет, ваше высокоблагородие. Люди все в расходе.

- Ничего. Пошли шесть человек. Показать их на плотничьих работах. Да, еще Альфа Омеговна просила ей двоих прислать. Отказать невозможно. А тут этот контроль теперь во все суется: покажи ему учет людей. Просто, хоть разорвись! Ну, да ладно, - пошли ей двоих, из тех, что на разгрузку назначены...

"Наряд" кончен.

Начинается прием надзирателей.

- Тебе что?

- Иванов, ваше высокоблагородие, очень грубит. Ты ему слово, он тебе десять. Ругается, срамит!

- В карцер его. На три дня на хлеб и на воду. Тебе?

- Петров опять буянит.

- В карцер! Все?

- Так точно, все-с.

- Зови рабочих.

Входит толпа каторжных, кланяются, останавливаются у двери. Среди них один в кандалах.

- Ты что?

- Подследственный. Приговор, что ли, объявлять звали.

- А! Ступай вон к писарю. Васильев, прочитай ему приговор.

Писарь встает и наскоро читает, бормочет приговор.

- Приамурский областной суд... Принимая во внимание... самовольную отлучку... с продолжением срока... на десять лет! - мелькают слова. Грамотный?

- Так точно, грамотный!

- Распишись.

Кандальный так же лениво, равнодушно, как и слушал, расписывается в том, что ему прибавили десять лет каторги.

Словно не о нем идет и речь.

- Уходить можно? - угрюмо спрашивает кандальный.

- Можешь. Иди.

- Опять убежит, бестия! - замечает смотритель.

__________

По правилам каторги, "порядочный" каторжник всякий приговор должен выслушивать спокойно, равнодушно, словно не о нем идет речь. Не показывая ни малейшего волнения. Это считается "хорошим тоном". В случае особенно тяжкого приговора каторга разрешает, пожалуй, выругать суд. Но всякое "жалостливое" слово вызвало бы презрение у каторги. Вот откуда это "равнодушие" к приговорам. В сущности же, эти продления срока за "отлучки" их сильно волнуют и мучат, кажутся им чересчур суровыми и несправедливыми. "За семь дней, - да десять лет!" Я сам видал каторжника, только что преспокойно выслушавшего приговор на пятнадцать лет прибавки. Разговаривая вдвоем, без свидетелей, он без слез говорить не мог об этом приговоре: "Погибший я теперь человек! Что ж мне остается теперь делать? Навеки уж теперь". И столько горя слышалось в тоне "канальи", который и "глазом не моргнет", слушая приговор.

__________

- Тут еще приговор есть. Федор Непомнящий кто?

- Я! - отзывается подслеповатый мужичонка.

- Ты хлопотал об открытии родословия?

- Так точно.

- Ну, так слушай.

Писарь опять начинает бормотать приговор.

- Областной суд... заявление Федора Непомнящего... осужденного на четыре года за бродяжество... признать его ссыльно-поселенцем таким-то... принимая во внимание несходство примет... глаза у Федора Непомнящего значатся голубые, а у ссыльно-поселенца серые... нос большой... постановил отклонить... Слышал, отказано?

- Носом, стало быть, не вышел? - горько улыбается Непомнящий. Выходит теперь, что и я не я!..

- Грамотный?

- Так точно, грамотный. Только по вечерам писать не могу. Куриная слепота у меня. Меня и сюда-то привели.

- Ну, ладно! Завтра подпишешь! Ступай.

- Стало быть, опять в тюрьму?

- Стало быть!

- Эх, Господи! - хочет что-то сказать Непомнящий, но удерживается, безнадежно машет рукой и медленно, походкой слепого, идет к толпе каторжных.

Ни на кого ни приговор ни восклицание не производят никакого впечатления. На каторге "каждому - до себя".

- Вы что? - обращается смотритель к толпе каторжных.

- Срок окончили.

- А! На поселение выходите? Ну, паря, до свиданья. Желаю вам. Смотрите, ведите себя чисто. Не то опять сюда попадете.

- Покорнейше благодарим! - кланяются покончившие свой срок каторжане.

- Опять половина скоро в тюрьму попадет! - успокаивает меня смотритель. - Тебе что?

Толпа разошлась. Перед столом стоит один мужичонка.

- Срок кончил сегодня, ваше высокоблагородие. Да не отпущают меня. С топором у меня...

- Топор у него пропал казенный, - объясняет старший надзиратель.

- Пропил, паря?

- Никак нет. Я не пью.

- Не пьет он! - как эхо подтверждает и надзиратель.

- Украли у меня топор-от.

- Кто же украл? Ведь знаешь, небось?

Мужичонка чешет в затылке.

- Нешто я могу сказать, кто. Сами знаете, ваше высокоблагородие, что за это бывает, кто говорит.

- Ведь вот народец, я вам доложу! - со злостью говорит смотритель. Воровать друг у друга - воруют, а сказать - не смей! Что ж, брат, не хочешь говорить, - и сиди, пока казенный топор не найдется. Большой срок-то у тебя был?

- Десять годов!

- Позвольте доложить, - вступается кто-то из писарей, - деньги тут у него есть заработанные, немного. Вычесть, может, за топор можно.

- Так точно, есть, есть деньги! - как за соломинку утопающий хватается мужичонка.

На лице радость, надежда.

- Ну, ладно! Так и быть. Зачтите за топор. Освободить его! Ступай, черт с тобой!

- Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие!

И "напутствованный" таким образом мужичонка идет "вести новую жизнь".

Его место перед столом занимает каторжник в изорванном бушлате, разорванной рубахе, с подбитой физиономией.

- Ваше высокоблагородие! Явите начальническую милость! Не дайте погибнуть! - не говорит, а прямо вопиет он.

- Что с ним такое?

- Опять побили его! - докладывает старший надзиратель.

- Вот не угодно ли? - обращается ко мне смотритель. - Что мне с ним делать, - куда не переведу, везде его бьют. Прямо смертным боем бьют.

- Так точно! - подтверждает и надзиратель. - В карцер, как вы изволили приказать, в общий сажал, будто бы за провинность*. Не поверили, - и там избили. На работы уж не гоняю. Того и гляди, - совсем пришьют.

_______________

* Это делается часто; доносчиков, "для отвода глаз", подвергают наказанию, будто он в немилости у смотрителя. Часто доносчики, заподозренные каторгой, просят даже, чтобы их подвергли телесному наказанию, "а то убьют".

Человек, заслуживший такую злобу каторги, заподозрен ею в том, что донес, где скрылись двое беглых.

- А полезный человек был! - потихоньку сообщает мне смотритель. Через него я узнавал все, что делается в тюрьме.

И вот теперь этот "полезный человек" стоял перед нами избитый, беспомощный, отчаявшийся в своей участи.

Каторга его бьет. Те, кому он был полезен, - что они могут поделать с освирепевшей, остервенившейся каторгой?

- Наказывай их, пожалуй! А они еще сильнее его бить начнут. Уходят еще совсем!

- И уходят, ваше высокоблагородие, - тоскливо говорит доносчик, беспременно они меня уходят.

- Да хоть кто бил-то тебя, скажи? Зачинщик-то кто, по крайней мере?

- Помилуйте, ваше высокоблагородие, да разве я смею сказать? Будет! Довольно уж! Да мне тогда одного дня не жить. Совсем убьют.

- Вот видите, вот видите! Какие нравы! Какие порядки! Что ж мне делать с тобой, паря?

- Ваше высокоблагородие! - и несчастный обнаруживает желание кинуться в ноги.

- Не надо, не надо.

- Переведите меня куда ни на есть отсюда. Хоть в тайгу, хоть на Охотский берег пошлите. Нет моей моченьки побои эти неистовые терпеть. Косточки живой нет. Лечь, сесть не могу. Все у меня отбили. Ваше высокоблагородие, руки я на себя наложу!

В голосе его звучит отчаяние, и, действительно, решимость пойти на все, на что угодно.

Смотритель задумывается.

- Ладно! Отправить его завтра во 2-й участок. Дрова из тайги будешь таскать.

Это одна из самых тяжелых работ, но несчастный рад и ей, как празднику, как избавленью.

- Покорнейше вас благодарю. Ваше высоко...

- Что еще?

- Дозвольте на эту ночь меня в карцер одиночный посадить! Опять бить будут.

- Посадите! - смеется смотритель.

- Покорнейше благодарю.

Вот человек, вот положение, - когда одиночный карцер, пугало каторги, и то кажется раем.

- Все?

- Так точно, все.

- Ну, теперь идемте в тюрьму, на перекличку, молитву, - да и спать! Поздно сегодня люди спать лягут с этой разгрузкой парохода! - глядит смотритель на часы. - Одиннадцать. А завтра в четыре часа утра прошу на раскомандировку.

Тюрьма ночью

Холодная, темная, безлунная ночь. Только звезды мерцают.

По огромному тюремному двору там и сям бегают огоньки фонариков.