Александр Новосёлов - Беловодье Страница 6

Исишка чуть не выл от злости.

— Тридцать год тебе работал, жилы вытянул, состарился.

— Ну?

— Вот-те ну! Какой я стал? Посмотри.

— Ну? Чего ты мне в рожу-то лезешь? Айда и никаких! Молодого найму.

А весна уже широко шагала через белые поля, заглядывая всюду: и в степные колки, забитые доверху снегом, и под речной увал, и к человеку, и к голодному зверю.

Властелин степей, колючий сиверко, еще упорно воевал, затягивая ночью звонким льдом и бархатистым инеем все появившиеся за день лужи и проталины. Но скоро на припеках уже нечему было и мерзнуть. На такие места с утра слетались стаи голубей в воробьев покупаться в пыли, поворковать и пошуметь. На пригонах прежде всего обозначились черными линиями навозные стены и многочисленные скотские тропинки. А потом и повсюду пошли черные пятна, увеличиваясь с каждым днем, пока не слились в одно большое грязное пятно. Почва, десятками лет принимавшая груды навоза, не оттаивала до средины лета. Вода не уходила в землю. Ее все прибывало: навоз размяк и на бойких местах обратился в коричневую кашу. Скот и люди ходили в нем местами по колено. Но это не мешало молодым конькам по дороге на прорубь звонко поржать и порезвиться.

Все идут честь-честью, и вдруг какой-нибудь невзрачный соловко взвизгнет, вскинет голову, что есть силы хватит по зубам идущую сзади кобылу и ринется, куда глаза глядят. А вслед за ним и все, изгибаясь и прыгая, во всю лошадиную прыть понесутся, обгоняя друг друга, выше плетней поднимая холодные брызги воды.

В середине апреля река так вздулась, что уже попасть через нее за сеном не было возможности. Пришла пора выгонять скот на гору. Река вот-вот сшевелится, хлынет мутным валом на луга, и тогда на месте пригонов будут торчать из воды только верхушки кольев. А в степи уже можно кормиться. Застоявшийся скот будет рад и прошлогодней тощей травке.

Иса готовился заранее. В последнее время баба целыми днями сидела за починкой юрты. Юрта была небольшая, всего на четыре аркана. Кошма уже сильно износилась, но все же была лучше, чем у прочих джетаков, и могла еще служить защитой от дождя и ветра.

В день отъезда Иса зашел к хозяину проститься по-хорошему и еще раз сверить старые расчеты.

Была пасхальная неделя. За поселком у амбаров скрипели легкие качели. Разряженные парни и девки цветными группами ходили с песнями по улицам. Старики собирались по завалинкам на солнышке и лениво вели разговоры. Ребятишки с раннего утра щелкали бабками.

Василий Матвеич теперь подолгу сидел в своей маленькой полутемной комнатке: подводил итоги зимним операциям.

Он только что напился «второго» чаю и снова взялся за растрепанную толстую книжку, как вошел Иса. Иса минуты две покрякивал в прихожей, потом шагнул к нему в комнату, постоял у косяка и осторожно опустился на подвернутые ноги.

В соседней комнате, за большим самоваром, ворковала Варварушка со сватьей. По тому, как они наклонялись друг к другу, поджимали губы и поминутно вытирали глаза фартуком, Иса заключил, что обе только что изрядно выпили. Но как? Верно где-нибудь на улице. Вот опять забушует Василий, если узнает! Хозяйка немедленно разрешила его недоумение. Перемигнувшись со сватьей, она осторожно взялась за высокий молочник и налила по чашке чего-то прозрачного. Обе выпили, поморщились, отерли губы пальцами и закусили пряником, Исишка только покрутил головой. Ловко придумали! Киргизской бабе этого не выдумать.

Василий Матвеич оторвался, наконец, от книги и, не поворачивая головы, спросил:

— Ну, что скажешь?

Иса откашлялся.

— Так. Ничего.

— Ну, мне некогда с тобой тут растабарывать. Есть дело… говори сразу.

— Прощаться пришел. Кочую сегодня.

— Так бы и говорил.

Василий Матвеич передвинул что-то на столе.

— Ловко это ты со мной устроил! Жил, жил и вдруг — на тебе! На утечку! Нехорошо это, брат. Нечестно. Тридцать лет пропитывался на моих харчах… Без меня-то куда бы ты?

Говорил он это мирным тоном, и Иса почувствовал болезненный стыд за свой поступок.

— Сват зовет. Который год зовет.

— Рассказывай! Так, блажь в башку пришла. Только назад-то потруднее будет. Придешь проситься — выгоню.

Василий Матвеич грузно повернулся на стуле. Он уже начинал раздражаться.

— Выгоню! Так и знай! К воротам не пущу, не то что в пригон.

— Пошто назад приду? Не видал твоей брюшины?

— Брюшины!? А тебе бы мясо каждый день? Тоже!

— Мы не собака.

— А кто же ты? Немаканый и, значит, шабаш.

— Твой душа бог возьмет, мой душа бог возьмет.

— Разевай рот шире! Только подохнешь, так в аккурат сатане в колени и угодишь. Всей и жисти тебе, что здесь. Так, брат, и в писании сказано. Ну, толковать мне некогда. Когда долг отдашь?

Иса испуганно таращил на него глаза.

— Какой долг? Нету никакой долг.

Василий Матвеич нетерпеливо схватил книжку со стола, перелистал до половины, нашел необходимую страницу и ткнул в нее коротким, пухлым пальцем.

— Какой долг? А вот какой… Слушай! В октябре — Исе Кунанбаеву рупь пятьдесят копеек на рубаху бабе. Дальше! В декабре — Исе Кунанбаеву рупь розно. Дальше! В феврале — Исе Кунанбаеву рупь на штаны. Вот!

Он прикинул на счетах.

— Три с полтиной.

— Ой-бай! Что ты, Василий! Ты мне в жалованье давал. Мои деньги оставались.

— Какой там черт оставался? Слета забрал все. Давай вот вашему брату. Дашь в долг, а порукой-то волк.

— Сам говорил — в жалованье.

— Да ты смотри, смотри сюда, в книгу-го! Не вычеркнуто. Почему не вычеркнуто? Не отдано. Книга не обманет. Ну, я хочу взять с тебя лишнее, а книга-то что говорит? Она не соврет.

Иса всегда относился ко всякой записи с уважением и даже трепетом. Заглянул в подставленную книгу — да, действительно, на правой странице не зачеркнуты три строчки.

— Верно, верно, — уныло кивал он головой, — кагаз не обманет.

Книга за ненадобностью легла на свое место. Наступило молчание. Василий Матвеич звонко высморкался в аршинный кумачовый платок.

— Ну, так признаешь?

— Кагаз говорит, значит, надо платить.

— То-то! Когда же?

Иса заговорил боязливо и неуверенно.

— Будь отцом, Василий: дай десятку… Копейки нет… Муки купить, чаю…

— Тебе десятку!? Ты не сдурел?

— На ярманке отдам.

— Бабу продашь на ярманке-то?

Иса не слушал.

— Копейки нет. Чаю надо, муки надо…

Василий Матвеич колебался. Что с Исишки можно вывернуть с лихвой, в этом он не сомневался. А вот другое дело — стоит ли ему давать за такую проделку.

— Пожалиста, дай! А? Василий!

— Заладил: дай да дай. За что тебе? Не за что! Не дам!

— Ой, Василий, дай, пожалиста! Голодом буду. Жрать нету.

— Жил бы себе, тогда и жрал бы, сколько надо.

— Сват зовет. Надо свату уважить.

Василий Матвеич поскреб живот.

— Окромя греха с вами, собаками, ничего не наживешь.

А сам уже нагнулся под стол, с трудом достал оттуда тяжелую шкатулку, отомкнул ее со звоном и из длинного холщового мешка отсчитал медяками шесть с полтиной.

— Получай.

Иса долго раскладывал медяки по полу столбиками, чесал лоб и пересчитывал. Наконец, расклонился:

— Не хватило!

— Три с полтиной удержал.

— Ой-бай! Василий, дай, пожалиста.

— Больше ни копейки. Опять отопрешься от долга. Вот записываю при тебе… Исе Кунанбаеву де-сять ррублей.

Иса молча сгреб монеты в кучу и осторожно опустил их в узкую мошну.

Когда он выходил на улицу, сердце защемило что-то нехорошее, будто он сделал большую пакость и хозяину, и этому старому дому, и обширному двору. Но сейчас же вспомнил о книжке, о записи.

— Записал при мне, а почему при мне не вычеркнул те три строчки? Забудет?

Иса подумал с минуту, держась за калитку, потом отворил ее и вышел.

— Может быть, и не забудет? Еще рассердится и вытолкает.

В кухне, у раскрытого окна, подпирая щеку толстым кулаком, сидела Агафья.

— Прощай, Агафья! — крикнул он весело.

Она медленно обвела его злобно скучающим взглядом.

— Не придешь ли опять?

— Пошто приду? Замуж мене не возьмешь.

— Собака!

Он энергично поддернул чембары, усмехнулся и торопливо свернул за угол.

В пьяном тумане проходила весна.

Разве кто-нибудь другой придумал бы то, что придумал Иса? Степь, свобода и безделье.

Он, собственно, давно уже подумывал уйти от русских, и потому только не уходил, что не хотел бросать Василия. Хозяйство большое, хорошее, везде нужен толковый глаз, а много ли нахозяйничают нынешние, молодые. Но пора ему и отдохнуть, пора пожить среди своих. И все одобряли решение Исы, все от души желали ему полной удачи.

Аул раскинулся по южной стороне березового колка. Летом тут не бывает воды. Но весной под защитой леса подолгу лежат огромные сугробы снега, образуя в котловине чистое, холодное озеро.