Дмитрий Мережковский - Воскресшие боги Страница 6

-- Отоприте, отоприте!--кричал тонким, надтреснутым голосом отец Фаустино.-- Именем Бога живого заклинаю, отоприте!..

Мессер Чиприано по внутренней каменной лестнице поднялся к узкому решетчатому окну, находившемуся очень высоко над полом, оглянул толпу, убедился, что она

не велика, и с улыбкой свойственной ему утонченной вежливости начал переговоры.

Священник не унимался и требовал, чтобы отдали идола, которого, по словам его, откопали на кладбищенской земле.

Консул Калималы, решив прибегнуть к военной хитрости, произнес твердо и спокойно:

-- Берегитесь! Нарочный послан во Флоренцию к начальнику стражи, и через два часа будет здесь отряд кавалерии: силой никто не войдет в мой дом безнаказанно.

-- Ломайте ворота,-- воскликнул священник,-- не бойтесь! С нами Бог! Рубите!

И, выхватив топор из рук подслеповатого рябого старичка с унылым, кротким лицом и подвязанной щекой, ударил в ворота со всего размаха. Толпа не последовала за ним.

-- Дом Фаустино, а дом Фаустино,-- шепелявил кроткий старичок, тихонько трогая его за локоть,-- люди мы бедные, денег мотыгою из земли не выкапываем. Засудят -- разорят!.. Доm (от лат. dominus -- господин) -обращение к членам некоторых монашеских орденов.

Многие в толпе, заслышав о городских стражниках, думали о том, как бы улизнуть незаметно.

-- Конечно, если бы на своей земле, на приходской,-- другое дело,-рассуждали одни.

-- А где межа-то проходит? Ведь по закону, братцы... -- Что закон? Паутина: муха застрянет, шершень вылетит. Закон для господ не писан,-возражали другие. -- И то правда! Каждый в земле своей владыка. В то время Джованни по-прежнеу глядел на спасенную Венеру.

Луч раннего солнца проник в боковое окно. Мраморное тело, еще не совсем очищенное от земли, искрилось на солнце, словно нежилось и грелось после долгого подземного мрака и холода. Тонкие желтые стебли пшеничной соломы загорались, окружая богиню смиренным и пышным золотым ореолом.

И опять Джованни обратил внимание на незнакомца. Стоя на коленях, рядом с Венерой, вынул он циркуль, угломер, полукруглую медную дугу, наподобие тех, какие употреблялись в математических приборах, и, с выражением того же упорного, спокойного и проникновенного любопытства в холодных, светло-голубых глазах и тонких, плотно сжатых губах, начал мерить различные части прекрасного тела, наклоняя голову, так что длинная белокурая борода касалась мрамора.

-- Что он делает? Кто это?--думал Джованни с возрастающим удивлением, почти страхом, следя за быстрыми, дерзкими пальцами, которые скользили по членам богини, проникая во все тайны прелести, ощупывая, исследуя неуловимые для глаза выпуклости мрамора.

У ворот виллы толпа поселян с каждым мгновением редела и таяла,

-- Стойте, стойте, бездельники, христопродавцы! Стражи городской испугались, а власти антихристовой не боитесь!--вопил священник, простирая к ним руки.--Ipse vero Antichristus opes malorum effodiet et exponet.--Так говорил великий учитель Ансельм Кентерберийский. Effodietслышите? --Антихрист выроет древних богов из земли и снова явит их миру... Но никто уже не слушал.

-- И бедовый же у нас отец Фаустино! -- покачивал головой благоразумный мельник.--В чем душа держится, а на, поди ты, как расхорохорился! Добро бы клад нашли... -- Идолище-то, говорят, серебряное. -- Какой серебряное! Сам видел: мраморная, вся голая, бесстыдница...

-- С такой паскудою, прости Господи, и рук-то марать не стоит! -- Ты куда, Закелло? -- В поле пора.

-- Ну, с богом, а я на виноградник. Вся ярость священника обратилась на прихожан: -- А, вот вы как, псы неверные, хамово отродье! Пастыря покинули! Да знаете ли вы, исчадие сатанинское, что если бы я за вас денно и нощно не молился, не бил себя в грудь, не рыдал и не постился,--давно бы уже все ваше селение окаянное сквозь землю провалилось? Кончено! Уйду от вас, и прах от ног моих отряхну. Проклятье на землю сию! Проклятье на хлеб и воду, и стада, и детей, и внуков ваших! Не отец я вам больше, не пастырь! Анафема!

В тихой глубине виллы, где богиня лежала на золотом соломенном ложе, Джордже Мерула подошел к незнакомцу, измерявшему статую.

-- Божественной пропорции ищете? -- молвил ученый с покровительственной усмешкой.-- Красоту желаете к математике свести?

Тот молча посмотрел на него, как будто не расслышал вопроса, и опять углубился в работу.

Ножки циркуля складывались и раздвигались, описывая правильные геометрические фигуры. Спокойным, твердым движением приставил он угломер к прекрасным губам Афродиты,--сердце Джованни улыбка этих губ наполняла ужасом,-- сосчитал деления и записал в книгу.

-- Позвольте полюбопытствовать,-- приставал Мерула,-- тут сколько делений?

-- Прибор неточный,--ответил незнакомец нехотя.-- Обыкновенно для измерения пропорций я разделяю человеческое лицо на градусы, доли, секунды и терции. Каждое деление -- двенадцатая часть предыдущего.

-- Однако!--произнес Мерула.--Мне кажется, что последнее деление -меньше, чем ширина тончайшего волоса. Пять раз двенадцатая часть...

-- Терция,-- так же нехотя объяснил ему собеседник,--одна сорок восемь тысяч восемьсот двадцать третья часть всего лица. Мерула поднял брови и усмехнулся:

-- Век живи -- век учись. Никогда не думал я, что можно дойти до такой точности! -- Чем точнее, тем лучше,-- заметил собеседник. -- О, конечно!.. Хотя, знаете ли, в искусстве, в красоте, все эти математические расчеты -градусы, секунды... Я, признаться, не могу поверить, чтобы художник, в порыве восторга, пламенного вдохновения, так сказать, под наитием Бога...

-- Да, да, вы правы,-- со скучающим видом согласился незнакомец,-- а все же любопытно знать...

И, наклонившись, сосчитал по угломеру число делений между началом волос и подбородком.

-- Знать!--подумал Джованни.--Разве тут можно знать и мерить? Какое безумие! Или он не чувствует, не понимает?..

Мерула, очевидно желая задеть противника за живое и вызвать на спор, начал говорить о совершенстве древних, о том, что следует им подражать. Но собеседник молчал, и когда Мерула кончил,-- произнес с тонкой усмешкой в свою длинную бороду:

-- Кто может пить из родника -- не станет пить из сосуда.

-- Позвольте!--воскликнул ученый.--Если вы и древних считаете водою в сосуде, то где же родник? -- Природа,-- ответил незнакомец просто. И когда Мерула опять заговорил напыщенно и раздражительно,-- он уже не спорил и соглашался с уклончивой любезностью. Только скучающий взор холодных глаз становился все равнодушнее.

Наконец, Джордже умолк, истощив свои доводы. Тогда собеседник указал на некоторые углубления в мраморе: ни в каком свете, ни слабом, ни сильном, нельзя было видеть их глазом,-- только ощупью, проводя рукою по гладкой поверхности, можно было чувствовать эти бесконечные тонкости работы. И одним глубоким, чуждым восторга, пытливым взором окинул незнакомец все тело богини.

-- А я думал, что он не чувствует!--удивился Джованни.-- Но, если чувствует, то как можно мерить, испытывать, разлагать на числа? Кто это?

-- Мессере,-- прошептал Джованни на ухо старику,-- послушайте, мессере Джордже,-- как имя этого человека?

-- А, ты здесь, монашек,-- произнес Мерула, обернувшись,--я и забыл о тебе. Да ведь это и есть твой любимец. Как же ты не узнал? Это мессер Леонардо да Винчи. И Мерула познакомил Джованни с художником.

Они возвращались во Флоренцию.

Леонардо ехал шагом на коне. Бельтраффио шел рядом пешком. Они были одни.

Между отволглыми черными корнями олив зеленела трава с голубыми ирисами, неподвижными на тонких стеблях. Было так тихо, как бывает только ранним утром раннею весною.

-- Неужели это он?--думал Джованни, наблюдая и находя в нем каждую мелочь любопытной.

Ему было лет за сорок. Когда он молчал и думал -- острые, светло-голубые глаза под нахмуренными бровями смотрели холодно и проницательно. Но во время разговора становились добрыми. Длинная белокурая борода и такие же светлые, густые, вьющиеся волосы придавали ему вид величавый. Лицо полно было тонкою, почти женственною прелестью, и голос, несмотря на большой рост и могучее телосложение, был тонкий, странно высокий,

очень приятный, но не мужественный. Красивая рука,-- по тому, как он правил конем, Джованни угадывал, что в ней большая сила,-- была нежная, с длинными тонкими пальцами, точно у женщины.

Они подъезжали к стенам города. Сквозь дымку утреннего солнца виднелся купол Собора и башня Палаццо Веккьо.

-- Теперь или никогда,-- думал Бельтраффио.-- Надо решить и сказать, что я хочу поступить к нему в мастерскую.

В это время Леонардо, остановив коня, наблюдал за полетом молодого кречета, который, выслеживая добычу,-- утку или цаплю в болотных камышах Муньоне,-- кружился в небе плавно и медленно; потом упал стремглав, точно камень, брошенный с высоты, с коротким хищным криком, и скрылся за верхушками деревьев. Леонардо проводил его глазами, не упуская ни одного поворота, движения и взмаха крыльев, открыл привязанную к поясу памятную книжку и стал записывать,-- должно быть, наблюдения над полетом птицы.